Ярким осенним утром, когда все в мире выглядело пронзительно и до безобразия счастливым, а листва на деревьях сияла, словно была облита сусальным золотом, из подъезда многоэтажного дома на Рублевском шоссе вышел высокий сутулый человек в сером пальто.
Звали его Герман Дурнев, он был директором фирмы «Носки секонд-хенд» и отцом годовалой дочери Пипы (сокращенно от Пенелопа).
Остановившись под козырьком подъезда, Дурнев неодобрительно огляделся. Солнце, чья округлая физиономия была плоской как блин, нежилось на соседней крыше, будто ленясь и соображая, стоит ли ему восходить дальше или и так сойдет. На куче листьев недалеко от подъезда полулежала женщина в оранжевом комбинезоне и смотрела в открытый люк. Профиль у нее был правильный, греческих очертаний, а медно-рыжие волосы топорщились так, что невольно заставляли вспомнить о змеях. В люке кто-то бурно возился и громыхал. Надутые воробьи клевали что-то на асфальте, бойко, словно резиновые мячи, отскакивая от прохожих.
Из окон и подвалов, с площадей и куцых скверов, с крон деревьев и неба, увешанного мочалками туч, из кошачьих глаз и из женских сумочек, из выхлопных труб автомобилей, с магазинных ценников и все еще обгоревших носов дачников — отовсюду, потирая желтые морковные ладони, глядел совсем юный, недавно родившийся октябрь.
Но Герману Дурневу до всей этой красоты не было никакого дела. Погода и вообще природа интересовали его лишь настолько, чтобы определиться, не взять ли с собой зонтик или не пора ли поставить на автомобиль зимнюю резину с шипами.
Он посмотрел на часы и достал коробочку с гомеопатией.
— Хамство какое-то это солнце! Раз, два... И не доплюнешь ведь до него... Хоть бы оно вообще потухло... Разве в такой день у кого-нибудь может быть рабочий настрой? Пять, шесть... Рано или поздно у меня точно будет язва... Или уже есть... Семь... — пробормотал он, отсчитывая шарики и помещая их себе под язык.
Когда шарики рассосались, Дурнев хорошо задумался и сказал себе:
— Ну вот, теперь я точно доживу до обеда, если от нового мозольного пластыря у меня не случится заражения крови.
Разумеется, Дурнев и не подозревал, что за ним наблюдают. Большая отвратительного вида птица — хмурая, взъерошенная, с длинной облезшей шеей, на которой почти не было перьев, наблюдала за ним с козырька подъезда. В клюве птица держала вырезанную из журнала фотографию, с которой смотрел... да, это был он самый — Герман Дурнев, снятый вместе с женой Нинелью и дочерью Пипой на выставке «Международные подтяжки» на ВВЦ.
Изредка птица опускала фотографию на жестяной лист и принималась въедливо сравнивать настоящего Дурнева с фотографией. При этом из клюва на снимок капали отвратительные зеленоватые комки слизи.
Можно себе представить, как поразился бы Дурнев, если бы случайно поднял голову и взглянул, кто сидит на козырьке подъезда. Однако Герман Никитич был не из тех, кто обращает внимание на птиц, если, разумеется, это не вареная курица, лежащая перед ним на тарелке. К тому же в данный момент изворотливый ум руководителя фирмы «Носки секонд-хенд» был занят решением вопроса, как растаможить два вагона использованных носовых платков под видом товаров для детей.
Дурнев спустился с крыльца и, наступив на восхитительно яркий желтый лист, несколько раз с явным удовольствием повернулся на каблуке. Сделав это, он уже совершенно равнодушно миновал множество других листьев и сел в новую черную машину. Машина зафырчала и тронулась. Птица с голой шеей тяжело сорвалась с козырька и полетела следом за машиной, явно не собираясь терять ее из виду.
* * * Сидящая на газоне женщина, о которой Дурнев мельком подумал как о ремонтнице, проводила птицу пронзительным взглядом и пробормотала себе под нос:
— Хотела бы я знать, что тут делает Мертвый Гриф? Последний раз я встречала его, когда спускали на воду «Титаник». Не помню, что там случилось с этим пароходом, но наверняка были какие-то неприятности.
Она вскинула руку, на среднем пальце которой было сверкающее кольцо, и негромко шепнула:
— Искрис фронтис!
В тот же миг из кольца вырвалась зеленая искра и опалила птице крыло. Теряя перья, Мертвый Гриф камнем рухнул на асфальт, что-то хрипло прокричал и, снова взлетев, метнулся за ближайший дом.
Загадочная особа подула на раскалившееся кольцо.
— Ненавижу этих живых мертвецов. Их невозможно убить во второй раз. Лучше уж иметь дело просто с нежитью, — проворчала она.
Тем временем в люке снова что-то со страшным грохотом обрушилось. Плеснула вода.
— А-а-пчч! — донеслось из люка так оглушительно, что крышка даже подскочила.
Забыв о птице, ремонтница — если, разумеется, это была ремонтница — озабоченно склонилась над люком:
— Академик, вы простудитесь! Умоляю, наденьте хотя бы шарф!
— Медузия, не чуди! Водолазам шарф не поможет! — немедленно отозвался голос.
Но женщину это ничуть не успокоило.
— Клянусь волосом Древнира, это ни в какие ворота не лезет! Представить только, сам академик Белой магии, глава школы волшебства Тибидохс, Сарданапал Черноморов вынужден снимать простейшие заклятия нежити! Где, позвольте спросить, наши младшие волшебники, где ассистенты? — строго поджав губы, спросила она.
Громыхания в люке прекратились. На поверхность поднялся маленький румяный толстячок, одетый в оранжевую спецовку, с которой стекала вода... Нет, простите, совсем не в спецовку, а в мантию. Спецовкой она могла показаться только не очень внимательному наблюдателю, и то на первый взгляд. Точно такая же оранжевая мантия была и на его спутнице.
— А-а-пчч!.. Медузия! Все это, право, такая ерунда, что не стоит никого утруждать!.. А-а-пчч! Без практики я в два года стал бы беспомощным кабинетным магом. Мало ли среди нас лентяев, которые и в свинью не могут превратиться без кольца? Не говоря уже о высших дисциплинах, таких, как теоретическая магия, левитация, защита от сглаза или изготовление талисманов.
Приведя этот убийственный, на его взгляд, довод, академик Сарданапал приподнялся на цыпочки и жизнерадостно огляделся. Правый ус у него был зеленым, а левый желтым. Но самым странным было даже не это, а то, что усы ни секунды не пребывали в состоянии покоя. Они то извивались, как две живые веревки, то сплетались, то норовили обвить дужки очков и сдернуть их у толстячка с носа. Правда, сделать это было не так-то просто, поскольку очки явно держались не столько на дужках, давно разболтавшихся, сколько на особом заклинании.
Что касается бороды академика, то цвет ее был вообще неопределим, поскольку она то появлялась, то исчезала. Наверняка можно было сказать только одно — борода была феноменально длинной, настолько длинной, что ее пришлось многократно обмотать вокруг туловища, а конец спрятать в карман.
Заметив наконец, что его мантия промокла, глава школы волшебства пробормотал:
— Первачус барабанус!
От одежды повалил пар, и уже несколько мгновений спустя она совершенно высохла.
— Ах, какой чудный осенний денек! — воскликнул Сарданапал, поворачиваясь к своей спутнице. — Он похож на тот день, когда мне впервые отрубили голову! Вы согласны со мной, Медузия?
Преподавательница нежитеведения, доцент Медузия Горгонова, поморщившись, провела пальцами по своей шее.
— Уф! От лопухоидов можно ждать только гадостей... Мне тоже отрубали голову. Невоздержанный тип в крылатых сандалиях, пялившийся в собственный щит. Тогда я была дурно воспитанной колдуньей с кошмарными привычками, и только вы, академик, меня перевоспитали, — сказала она.
Усы Сарданапала польщенно дрогнули.
— Перестань, сколько раз можно благодарить! Приклеить тебе голову было сущим пустяком! Для этого не пришлось даже прибегать к серьезной магии, вполне хватило простенького штопочного заклинания. Ну а то, что ты отказалась от прежних привычек, — честь тебе и хвала! Моя заслуга была... кгхм... минимальной... кгхм...
— Как вы можете так говорить! — воскликнула Медузия. — Я же превращала путников в изваяния! Любой, кто смотрел на меня, мгновенно становился камнем!
— Ерунда, не вспоминай об этом! Ты была совсем молоденькой девчонкой, комплексующей из-за прыщей, вот и заколдовывала тех бедолаг, которые тебя случайно увидели. Откровенно говоря, я тебя прекрасно понимаю: эти древние греки всюду совали свой любопытный нос. Ты даже на остров удалилась подальше от их глаз, а они все равно шлялись поблизости, размахивая мечами. Все, что мне потребовалось, это вылечить тебя от прыщей. И какой красавицей стала! Даже Бессмертник Кощеев и тот постоянно краснеет, когда прилетает в Тибидохс на скелете своего верного коня...
— Скверный старикашка! Сорок килограммов посеребренных костей, золотая черепушка, янтарные зубы — и все это в латах от Пако Гробанн! — нахмурилась Медузия.
— Но ты не будешь спорить, что он в тебя влюблен! Доцент Горгонова смущенно зарделась. Красные пятна, вспыхнувшие вдруг в разных местах на ее щеках, чем-то походили на вишни.
— Сарданапал! Я же просила! — укоризненно воскликнула она.
Усы академика Белой магии виновато дрогнули.
— Проклятое ехидство! После того, как я случайно выпил настойку с ядом гарпий, никак не могу от него избавиться. Пробовал и печень дракона, и полстакана зеленки с каплей желчи василиска утром и перед сном — ничего не помогает! — пожаловался он.
— Не извиняйтесь, я не обиделась. Просто не люблю, когда при мне произносят это имя... — смягчилась Медузия. — Скажите лучше вот что: неужели мы с вами тащились сюда из самого Тибидохса затем только, чтобы расколдовать этот занюханный люк, который втягивает у прохожих ключи и монетки? Только не лукавьте. Мы же знаем друг друга уже три тысячи лет...
Сарданапал укоризненно посмотрел на свою спутницу и высморкался в гигантский платок со звездами, который загадочным образом возник вдруг у него в руке. Звезды на платке перемигивались и складывались в причудливые созвездия, причем созвездие Жертвенника пыталось обчихать созвездие Стрельца метеоритами.
— Медузия, ты рассуждаешь как волшебница. Поставь себя на место обычного человека. Ключи — это не дребедень. Человек, лишившийся ключей, имеет реальный шанс заночевать на лавочке и подхватить насморк... Вот как я, например.
— Ваш насморк оттого, что вы не надели шарф, когда мы летели над океаном... А нужды лопухоидов меня волнуют очень мало. В их мире полно заколдованных люков, взбесившихся турникетов и самозахлопывающихся подвалов. Нежить не сидит сложа руки. Едва мы уйдем, на этот люк вновь наложат заклятие. И мы ничего не сможем с этим поделать.
Видя, что его спутница начинает сердиться, академик Сарданапал легонько подул на платок, и тот растаял у него в ладони, предварительно превратившись в синюю мочалку.
— Прости, Медузия. С недавних пор я подозреваю, что мое чувство юмора тоже кто-то заколдовал. Не исключаю, что его сглазили таджикские джинны, которым я запретил устраивать пыльные бури... М-м... Ты видела человека, который только что вышел из подъезда?
— Видела. Но каким образом вы сумели? Я хочу сказать, вы же были под землей!
Сарданапал загадочно улыбнулся:
— О, если я захочу что-то увидеть, несколько метров асфальта мне не помешают. И что ты о нем думаешь?
— Крайне неприятный тип... Бр-р... Даже от лопухоида обычно ожидаешь большего.
— Ну-ну, Медузия, не будь такой суровой. Хотя бы из уважения к памяти Леопольда Гроттера.
— ЛЕОПОЛЬДА ГРОТТЕРА? Он его знал? — пораженно воскликнула Медузия.
Сарданапал кивнул.
— Более чем. Он его родственник. И даже довольно близкий — всего-навсего троюродный племянник сестры его бабушки. Разумеется, для лопухоидов такое родство — седьмая вода на киселе, но мы-то с тобой знаем формулу магородства Астрокактуса Параноидального!
— Он родственник Гроттера! Так вот почему мы...
— Тшш! — Академик внезапно поднес палец к губам, приказывая Медузии замолчать. Оба его уса разом напружинились и указали на канализационный люк.
Кивнув, Медузия бесшумно подкралась к люку и, присев на корточки, резко просунула туда руку. В ту же секунду из колодца послышался противный визг.
— Есть! Схватила! А ну стой! — крикнула преподавательница нежитеведения.
Когда рука Медузии вновь показалась на поверхности, ее пальцы крепко вцепились в ухо маленькой дамочки с бугристым фиолетовым носом и зелеными волосами. Ступни у шипящей дамочки были престранные — плоские и весьма смахивающие на ласты. Пленница шипела, плевалась, щелкала треугольными зубами и пыталась лягнуть Горгонову то правой ластой, то левой, а то и обеими поочередно.
— Убьюга на местюга! А ну отпущуги кому говорюги! Напустюги заклюнюги! Тьфуги на тыги! И на тыги тъфуги! — яростно выкрикивала она.
— Ишь ты — кикиморка! Любопытный экземплярчик, довольно крупный... — с интересом разглядывая пойманную Медузией дичь, прокомментировал Черноморов.
— Опять эта нежить! — брезгливо поморщилась Медузия. — Порой я начинаю сомневаться, что Та-Кого-Нет действительно исчезла. То кто-то подослал Мертвого Грифа, а теперь вот это страшилище... А ну не трепыхайся!
— А-а-а! Сама страшилюга! Отпущуги сволочуги! Моя свои делуги проходуги! Нужнуги вы мнуги рвануги штануги! Тъфуги на тыги! — визжала кикиморка, не оставляя попыток пнуть Медузию ластой. Той приходилось удерживать ее на расстоянии вытянутой руки, что было непросто, так как кикиморка была довольно упитанная.
— Перестань голосить! Кто тебя подослал? Говори! — строго потребовала Медузия.
— Ничевуги не скажу ги! Глупуга ведьму га! Сейчас как сделугу тебе проклянугу! Сыграешь в гробугу! — гневно пропищала кикиморка, пытаясь сопроводить свои слова прицельным плевком.
Горгонова сурово зыркнула на кикиморку своими пронзительными глазами.
— Попробуй! — сказала она с угрозой.
— Очнюга ты мне нужнуга! — мгновенно передумала хитрая кикиморка и жалобно зашепелявила, что она несчастная сирота и что ее, сироту, всякий может обидеть.
— Ага, обидишь тебя, сиротинушку! — хмыкнул Сарданапал. Академик сделал вид, что хочет поднести палец ко рту кикиморки, и тотчас ее острые треугольные зубы щелкнули, точно капкан. Не отдерни Сарданапал руку, у него стало бы одним пальцем меньше.
— Она ничего не расскажет. Я знаю этот народец. А что она не по своим делам тут шастала, так это точно. Может, заспиртуем ее для музея, чтобы никому не проболталась? — предложила преподавательница нежитеведения, энергично встряхивая кикиморку за ухо.
— А-а-а-а-а! Не хочу га в спиртуга! Я буду молчуга! Буду самая тихая тихуга! — пронзительно заорала кикиморка.
— Не стоит, Медузия. Помещать ее в банку совершенно необязательно. Я сделаю так, что она все забудет. — С ловкостью, которой сложно было ожидать от неповоротливого флегматика с круглым брюшком, Сарданапал схватил кикиморку за ласту и, подув ей в ухо, вполголоса произнес:
После этого он хладнокровно разжал пальцы, уронив шпионку в траву. Некоторое время зеленая дамочка очумело трясла головой, явно находясь в сильном замешательстве. На Сарданапала и Медузию она смотрела тупо и без любопытства. Сделав несколько заплетающихся шагов по газону, кикиморка слегка опомнилась, презрительно фыркнула и, вразвалку подойдя к люку, прыгнула туда солдатиком. Из люка выбрызнул небольшой фонтанчик воды, раздалось несколько нехороших слов — и все стихло.
— Уплыла, — сказал Сарданапал, указывая зеленым усом направление.
— Ужасно надоела вся эта нежить. Давно пора наложить на нее заклятие, чтобы не совалась к лопухоидам. Однажды она нарушит равновесие сил, и тогда нам всем придется плохо. — Медузия озабоченно прищелкнула языком.
Сарданапал легкомысленно отмахнулся:
— Ерунда, Медузия. Ты, как всегда, преувеличиваешь. Нежить — это бестолковая сила, возникшая из хаоса и частично сохранившаяся со времен язычества. Да, нежити много, в десятки раз больше, чем нас, магов — белых и черных, но она никогда не была в состоянии договориться между собой. Сколько я себя помню, нежить всегда нарушала запреты, устраивала лопухоидам пакости и расшатывала равновесие. Но пока цел волос Древнира и стоят Ворота, нашему миру ничто не угрожает. Даже со стороны темных магов, которых мы никак не выкурим из Тибидохса.
— А как же Та-Кого-Нет?
— Согласен, она была единственной, кто сумел организовать нежить и натравить ее на нас. Более того, ей почти удалось заставить нас, магов, сдать ей свои позиции. Если бы не Леопольд Гроттер и не его новорожденная дочь...
— Не только Гроттер. Вы никогда не боялись ее, академик! Даже когда она была в силе!
Сарданапал застенчиво порозовел:
— О, разумеется! Я всегда готов произнести во всеуслышание ее истинное имя — Чума-дель-Торт! Видите? ЧУМА-ДЕЛЬ-ТОРТ! И ничего страшного!
Не успел зычный голос академика замереть в сдвинутом лабиринте многоэтажек, как стекло лоджии на третьем этаже брызнуло осколками и оттуда, подхлестывая себя шнуром, вылетел поблескивающий утюг. Со свистом рассекая воздух, он понесся точно Сарданапалу в голову. Подобрав полы мантии, академик резво отпрыгнул и что-то пробормотал. В тот же миг утюг обратился в пар.
— Пустяки. Самой тетки Чумы уже нет... Просто сработало одно из старых заклинаний. Она их тысячами повсюду разбрасывала. — Сарданапал улыбнулся и наступил на уцелевшую вилку, попытавшуюся обвить его ногу своим шнуром.
Медузия передернулась от омерзения. В ее тонкой руке неведомым образом возник лорнет, в который она разглядывала части уничтоженного утюга.
— Какая мерзость! Очередное гадкое изобретение лопухоидов... Идемте отсюда! Здесь нам больше делать нечего.
Черноморов покачал головой:
— А вот тут ты ошибаешься. Пришла пора выполнить самую неприятную и тяжелую часть нашей миссии. Я начал об этом говорить, но нам помешали. Мы должны... как это нам ни тяжело... оставить Таню человеку, которого вы недавно видели.
Медузия Горгонова отпрянула. Ее медно-рыжие волосы, и без того растрепанные, встали вдруг дыбом и зашипели. Случайный человек, не знавший, что Медузия давно завязала со своим прошлым, мог бы поклясться, что только что видел клубок извивающихся змей.
— КАК?! Я не ослышалась? Вы хотите отдать дочь Леопольда Гроттера этому жалкому лопухоиду? Девочку, неведомым образом уцелевшую в схватке с Той-Кого-Нет? Девочку, после встречи с которой Та-Кого-Нет пропала?
Уловив в голосе Медузии гневные нотки, академик торопливо отвернулся, чтобы случайно не взглянуть ей в глаза. Отвести древнюю магию можно, но она имеет побочные действия.
— Медузия, у нас нет другого выхода, — сказал он мягко. — Мы просто не можем поступить иначе. Клянусь волосом Древнира, я скорее позволил бы сбрить себе усы и обкорнать бороду, чем отдал бы дочь Гроттера этому лопухоиду, но... мы должны, мы просто обязаны сделать это для блага всего Тибидохса.
— Но почему? — воскликнула Медузия. — Почему?
Величайший из магов опустился на кучу листьев и вытянул ноги в старомодных вылинявших чулках. Последний раз он был в человеческом мире во времена Екатерины II и теперь, постаравшись одеться по моде, малость промахнулся.
— Я расскажу тебе, как все было той ночью. Ты помнишь, три дня назад, когда все случилось, разразилась ужасная гроза...
— ...явно магического происхождения. Мы даже не знаем толком, кто ее наслал, — добавила Медузия.
— Именно. В ту ночь ко мне в окно главной башни Тибидохса, где, как ты знаешь, расположена моя алхимическая лаборатория, влетел насквозь мокрый, дрожащий купидончик в красных подтяжках... — сообщил Сарданапал.
Его усы немедленно сложились в два сердечка. Им нравилось слегка насолить хозяину. Скрывая улыбку, доцент Горгонова облизала губы.
— Купидон? К вам? Но ведь купидон — это амур, а амур...
Усы обиженно встопорщились. Правый попытался даже щелкнуть Медузию по носу, но не достал.
— Мне не надо объяснять, кто такие купидоны, — сухо произнес Сарданапал. — Я не спутаю их ни с гарпиями, ни с домовыми, ни с членами команды Тибидохса по драконболу. Да будет тебе известно, цель его визита была далека от романтической. В наш скучный век в любви все чаще объясняются по телефону. Стрелы амура уже больше никого не прошибают — кожа стала больно толстой, вот беднягам купидонам и приходится заниматься разноской почты. Должны же они как-то зарабатывать себе на нектар и амброзию? Так вот, купидончик выжал свои мокрые подтяжки и вручил мне письмо от Леопольда Гроттера.
— Последнее письмо Гроттера! — воскликнула Медузия. Ее ирония мгновенно улетучилась. — Но вы же никогда никому...
Усы Сарданапала заметались со скоростью автомобильных дворников, показывая, что это строжайший секрет.
— Разумеется, никому. И вы скоро поймете почему. Правду должны знать лишь те, кому я абсолютно верю. Я отправил купидончика согреться в русскую баньку — признаться, я даже рад, что циклопы устроили ее у нас в подвале (хотя когда-нибудь их парная, безусловно, рванет), — а сам немедленно стал читать письмо. Оно было очень лаконичным: Гроттер сообщал, что после множества неудач ему удалось наконец получить Талисман Четырех Стихий.
Зрачки у Медузии сузились. Она тревожно оглянулась на люк, проверяя, не лезет ли из него любопытная бугристая физиономия.
— Скорее всего я сошла с ума, — ошеломленно пробормотала она. — Талисман Четырех Стихий, заключающий в себе силы огня, воздуха, земли и воды! Талисман, дающий тому, кто его носит, огромную силу... Пожалуй, тот, кто владеет талисманом, мог бы бросить вызов самой... Той-Кого...
— Да, Чуме-дель-Торт, — отважно уточнил Сарданапал, невольно взглядывая наверх: не просвистит ли еще один утюг. — Гроттер писал: чтобы получить талисман, он использовал сто сорок семь разных составляющих, среди которых, как я полагаю, обязательно должны были присутствовать сердолик и мышиные слезы... Ну а тайну всего остального он унес с собой в могилу...
— А его талисман? Он у вас? — взволнованно спросила Медузия.
— Талисман пропал. Исчез самым невероятным образом. Но ты не дослушала... Едва дождавшись окончания грозы, я сел на реактивный диван и полетел к Леопольду Гроттеру.
— Вы полетели на реактивном диване? Черноморов смутился. Впрочем, нельзя сказать, чтобы очень.
— Да, я понимаю, что ты хочешь сказать: кто-то из учеников, особенно из «темных», мог меня увидеть и поднять на смех. Еще бы: академик, лауреат премии Волшебных Подтяжек, глава легендарного Тибидохса летит на драном диване с ощипанными куриными крылышками... Диване, из которого торчат медные пружины... Было уже поздно, и меня никто не видел... Да и откуда? Разве кто-то стал бы выглядывать в окно, услышав всего-навсего небольшой грохот... М-м... Я почти даже и не врезался в витраж Зала Двух Стихий, а если стекло и осыпалось, то от времени... Все-таки ему было семьсот лет...
«Кошмар! А я думала, что витраж разбило молнией!» — подумала Медузия.
— Вначале я хотел воспользоваться ковром-самолетом, но отправляться на ковре в такую сырость было бы транжирством: его погрызла бы моль. И потом, реактивный диван почти в полтора раза быстрее... Ну а про сапоги-скороходы я вообще не говорю. С тех пор, как их сглазили, точность приземления у них почти двадцать верст... О, конечно, я мог бы взять швабру с пропеллером или летающий пылесос, но вы отлично знаете, что они неудобны. Во время долгих перелетов на них затекает спина, а отсутствие багажника мешает захватить с собой даже самый мало-мальский груз.
Преподавательница нежитеведения тихонько вздохнула. К чудачествам академика Сарданапала в Тибидохсе давно уже привыкли. Он вполне мог, перепутав эпохи, заявиться на занятия в римской тоге или воспламенить по ошибке чью-нибудь ушную серу, перепутав ее с серой химической. А что стоит тот случай с гостем с Лысой горы, когда академик погрузил его в трехмесячный сон, прочитав ему случайно вместо приветственной речи заклинание зимней спячки сусликов? Но что ни говори, а все же он был величайшим волшебником после Древнира.
— Вы слушаете меня, Медузия? По-моему, вы отвлеклись! — Академик укоризненно взглянул на свою спутницу, а та, встревожившись, запоздало сообразила, что забыла защитить свои мысли охранным заклинанием.
Когда имеешь дело с могучим магом, нельзя упускать из внимания никаких мелочей.
— Итак, я летел к Леопольду, — продолжал Сарданапал. — Ветер был попутный, так что на дорогу ушло не более трех часов. Еще не добравшись до места, я обнаружил, что вокруг его дома во множестве толпится нежить. Вела она себя престранно — бормотала что-то, пыхтела, ходила кругами и вообще была какая-то пришибленная. Заметив меня, нежить за считанные минуты рассосалась. Вы же знаете этих существ: то их много, то вдруг разом никого нет...
— И никто даже не попытался напасть? — удивилась Медузия.
— Абсолютно. Я глазам своим не поверил. Столько нежити в одном месте могла собрать только Чума-дель-Торт, но она бы уж точно не упустила шанса свести со мной счеты. Вот загадка — еще совсем недавно нежить готова была разорвать нас в клочья, а теперь мы для нее словно не существуем... Занялась своими мелкими дрязгами.
— И тогда вы догадались, что Та-Кого-Нет исчезла?
— Ну не совсем еще догадался, но уже задумался. Я подошел к дому Леопольда, постучал — в ответ ни звука. Тогда я толкнул дверь, и она открылась. Даже не открылась, а просто упала от одного прикосновения. В доме все было перевернуто кверху дном. Внутренние стены обрушились, перила обуглились, от мебели остались лишь щепки. Похоже, кто-то, наделенный чудовищной магической силой, произнес заклинание полного уничтожения. Я кинулся в лабораторию. Она пострадала больше всего. Даже гранитный валун, служивший Леопольду столом для опытов, осыпался в порошок, едва я к нему прикоснулся... — Голос Сарданапала дрогнул. — Гроттер и его жена Софья... им уже никак нельзя было помочь. Даже я не мог, хотя, как вы знаете, Медузия, я слегка соображаю в магии. Но вот чудо — посреди лаборатории, на выщербленном заклинаниями полу, среди осыпавшейся штукатурки лежал футляр от контрабаса, а в нем — крошечная девочка, их дочь... Мы же хорошо знали Гроттеров, Медузия, Они были люди искусства, маги высоких материй. Волшебство и музыка — вот ради чего они жили. Для ребенка у них не было даже коляски, он вполне обходился футляром от контрабаса. Испугавшись, что девочка тоже мертва, я наклонился над футляром, и — о чудо! — она безмятежно спала, а в ладони у нее был зажат серебряный скорпион Чумы-дель-Торт...
Медузия резко выпрямилась. Медно-рыжие ее волосы вновь зашипели змеями.
— Как? Тот самый скорпион-убийца, которого Та-Кого-Нет подсылала жалить своих жертв, когда хотела насладиться их мучениями?
— Да. Но девочке он не смог повредить, хотя на кончике носа у нее я заметил два красных пятнышка. Похоже, скорпион ужалил ее прямо в родинку. Даже легкого укуса обычно хватало, чтобы убить взрослого волшебника... А она, эта малютка, его попросту раздавила. Годовалая девочка управилась с серебряным скорпионом, даже не проснувшись.
— Все-таки невероятно, что она выжила. А если скорпион изжил свой яд? Или использовал его раньше? — с недоверием спросила Горгонова.
— Нет, яда было достаточно. А старых скорпионов Чума-дель-Торт не держала. Но даже если забыть о скорпионе, остается другое: заклинание полного уничтожения — эта грозная белая вспышка, которая выжигает все кругом, — также не смогло причинить Тане никакого вреда. А ведь этот вид магии не из тех, что направляют выборочно. Он разносит всё и всех, кто окажется поблизости, за исключением того, кто произнес заклинание.
По щеке Медузии прокатилась слеза и упала на кучу кленовых листьев. Листья задымились. Неизвестный народный сказитель, впервые назвавший женские слезы горючими, похоже, был знаком с кем-то из волшебниц.
— Несчастные Гроттеры! А что же Талисман Четырех Стихий? — всхлипнула Медузия.
— Я так и не сумел его обнаружить, — сказал Сарданапал. — Его не было ни у Леопольда, ни у его жены Софьи, ни у ребенка... Не было нигде в доме. Скорее всего он был уничтожен заклинанием вместе со всеми остальными изобретениями Гроттера. Вначале я, правда, подозревал, что его унесла Чума-дель-Торт, но, если бы это случилось, мы бы уже об этом знали. Нет, она точно исчезла, и странное поведение нежити — тому лучшее подтверждение. Не знаю, что случилось в доме Гроттеров, но эта крохотная девочка сделала то, чего не смог сделать ни один волшебник... Она остановила Ту-Кого-Нет...
Только теперь обнаружив горящие листья у себя под ногами, Медузия произнесла короткое заклинание, сопроводив его знаком, который ее магическое кольцо начертало прямо по воздуху. Огонь погас. Начертанный Медузией знак еще некоторое время, слабо колеблясь, висел в воздухе. Горгонова раздраженно стерла его ладонью.
— Но почему вы хотите отдать девочку Дурневу? Зачем посылать ее в мир к лопухоидам? Что нам стоит вырастить ее в Тибидохсе? — с досадой спросила она.
— Медузия, ты забыла, что за место Тибидохс? Уж кому-кому, а ребенку там делать совершенно нечего. Только представь себе, Тибидохс — и вдруг ребенок?
. А если выплывет Безглазый Ужас? Или, скажем, Пельменник упустит свое Гробовое Покрывало, и оно, как в прошлый раз, будет подкарауливать припозднившихся учеников на темных лестницах? А циклопы, буйствующие каждое полнолуние? А Раздирало, которого, кстати, ты совершенно напрасно вытащила из раскаленной пещеры в сердцевине Земли, где он был заточен.
— Он обещал, что бросит все свои привычки и будет у нас привратником. Вы же сами знаете, что на циклопов сложно положиться. У этих тупиц голова как сито, — оправдываясь, сказала Медузия. — А потом... ну вы сами знаете, что потом...
— Вот именно... По коридорам Тибидохса ходит невидимый Раздирало, воет, хрипит и творит что придется, а мы даже не можем его поймать, потому что он может отразиться только в Зеркале Судеб, но туда-то он и носа не показывает! — сердито крикнул Сарданапал. — И ты хочешь, чтобы я отдал в Тибидохс дочь Гроттера?
— Но я могу наложить охранные заклятия! Мощнейшие охранные заклятия, через которые не перешагнут ни Раздирало, ни Карачун, ни Деревянная Баба, ни Безглазый Ужас. А пустая Инвалидная Коляска и летающее Гробовое Покрывало — это же вообще мелочи. Они способны причинить вред только новичку, не знающему отгоняющего заклинания... — с презрением сказала Медузия.
— А новорожденная девочка, по-твоему, способна его произнести?
— Нет, не способна. Но, Сарданапал, мы же можем наконец искупать ее в Отводящей Ванне, и тогда...
Академик Белой магии перебил ее:
— Да, согласен. Можем. Гробовое Покрывало — это мелочь. Коляска — тоже. Замораживающие Капканы и Статуи-душители тоже, пожалуй, ерунда. А Безымянный Подвал? Ну а Исчезающий Этаж тоже мелочь? Мы до сих пор не знаем, что стало с теми двумя балбесами, которых угораздило туда пробраться. И наконец, что ты скажешь о Жутких Воротах?
— Вы правы, Сарданапал, — сказала она убито. — О Безымянном Подвале и о Жутких Воротах я не вспомнила... Но это же дочь Гроттера! Девочка, которая сумела пережить встречу с Той-Кого-Нет и выдержать...
Академик перебил ее:
— Мы не знаем, как ей это удалось, но знаем, чего это стоило Леопольду и Софье. И снова подвергать девочку опасности... Кроме этого... — тут Сарданапал сделал длинную паузу, — существует еще одна причина... Крайне важная, по которой Таня никак не может находиться в Тибидохсе. Во всяком случае, как можно дольше не должна там появиться...
— Пока я не могу тебе рассказать, хотя доверяю тебе больше, чем кому-либо. Но это та самая причина, по которой Гроттер не остался жить в Тибидохсе, а увез Софью и ребенка в такую глушь, где, кроме болотных кикимор, оборотней и нежити, никого и не встретишь. И это Гроттер — с его столичным образованием, прекрасными манерами и привычкой к ежедневному музицированию. Понимаешь, Медузия?
Доцент Горгонова уныло кивнула, осознав, что причина, загнавшая Гроттера в глушь и заставившая его покинуть Тибидохс в расцвете карьеры, должна была быть очень весомой.
— Итак, решено... Сегодня же ночью мы вернемся сюда с ребенком и подбросим его Герману Дурневу и его жене. Не может быть, чтобы вид бедной сироты не тронул их сердец... Пускай воспитывают вместе со своей собственной дочерью. Девочки ровесницы, им будет веселее вместе. Идем, Медузия. Нам пора! А-а-а-а-пчч! — Внезапно академик чихнул так оглушительно, что с его платка разом сдуло все созвездия, а телефонная будка, стоявшая у дома, с грохотом завалилась набок.
— Я же говорила: вы простудитесь! — укоризненно сказала Медузия.
— Ерунда! — рассердился Сарданапал. — Перестань следить за моим здоровьем! Тот, кому три раза отрубали голову, может не страшиться банальных насморк... Пччч!
Академик Белой магии запахнулся в оранжевую мантию и, решительно наступая себе на бороду, направился мимо домов к небольшому скверу. Его беспокойные усы делали отмашку в такт шагам: раз-два, раз-два. Медузия направилась за ним.
Множество прохожих, наполнявших в тот час улицу и спешивших по своим делам, обращали на них очень мало внимания. Да и что должно было привлечь их любопытство, когда они видели лишь косматую дворнягу и чуть поодаль тонкую изящную борзую с длинной мордой? Для опытных волшебников не составляло труда состряпать парочку отводящих заклинаний.
Сделав шагов тридцать, академик Сарданапал неловко подпрыгнул, прищелкнул в воздухе коленками и, буркнув заклинание, растворился в воздухе. Медузия в отличие от своего учителя не обладала способностью к мгновенным исчезновениям из человеческого мира. Она дошла до сквера и извлекла из кустарника детскую лошадку-качалку, расписанную хохломскими узорами. Проверив, на месте ли все двенадцать талисманов, без которых лошадка попросту не взлетела бы, она с трудом взгромоздилась на нее и, круто взмыв, исчезла среди кучевых облаков.
Любопытно было то, что даже на смешной детской лошадке доцент Горгонова ухитрялась выглядеть величественно и смотреть перед собой коршуном. Попадись ей где-нибудь на пути Мертвый Гриф, бедняге не поздоровилось бы. Впрочем, он и так был уже мертв, так что особенно терять ему было нечего.
Солнце лениво зевнуло и поднялось с крыш. Необычный день продолжался.
* * * У Германа Дурнева было сто семнадцать плохих настроений. Если первое настроение можно было охарактеризовать как слегка плохое, то последнее, сто семнадцатое, равнялось хорошему восьмибалльному шторму. Именно в этом сто семнадцатом скверном настроении руководитель фирмы «Носки секонд-хенд» и возвращался в тот день домой. В дороге ему постоянно мерещилось, что другие машины движутся слишком медленно, и он то и дело начинал стучать ладонью по гудку.
При этом дважды ему мерещилось, что звук гудка слишком тихий, и тогда, высовывая голову из окна машины, он орал:
— Эй, чего тащитесь? Объезжай его, объезжай! Мне что, выйти и накостылять? До инфаркта хотите довести больного человека?
Больным человеком Дурнев, разумеется, считал себя.
Основной причиной, по которой настроение Германа Никитича так резко испортилось, было ощущение, что его преследуют и над ним потешаются какие-то странные и таинственные силы. Все началось с самого утра, когда он только отправился на работу. Еще по дороге в багажнике машины что-то начало сильно громыхать, так громыхать, что машина даже подскакивала, а когда он вышел посмотреть, то оказалось, что в багажнике ничего нет. Когда же Дурнев вернулся за руль, то обнаружил, что к лобовому стеклу автомобиля приклеился его собственный портрет из журнала. Причем выглядело это так, будто размокшую в луже страницу бросило на стекло ветром...
Директор так переволновался, что, когда отдирал свой портрет, пальцы его дрожали, и он нечаянно оторвал от фотографии часть своей головы вместе с ухом. Усмотрев в этом скверное для себя предзнаменование, Герман Никитич проглотил сразу тридцать таблеток «Успокоя» и запил их бутылочкой валерьянки.
Когда же он все-таки прибыл в офис, то обнаружил, что мусорная корзина в его кабинете перевернута, а весь мусор из нее бесцеремонно вытряхнут на ковер. И не просто вытряхнут, но и пропитан чем-то вонючим. Рассвирепевший Дурнев немедленно уволил уборщицу, хотя та и клялась, что не заходила еще в его кабинет.
Открыв же сейф, чтобы взять печать, он узрел там бледный гриб на тонкой ножке, который, когда Герман Никитич протянул к нему руку, растекся по бумагам липкой нестирающейся слизью. После этого случая Дурнев рухнул в кресло и долго сидел в нем, потея и отбивая зубами мелкую дробь.
— Двадцать пять... двадцать шесть... я совсем не нервничаю... Чего ты на меня уставился? Марш работать! Разве я не просил вывести мне прайс на старые зубные щетки? — заорал он на робко заглянувшего сотрудника.
Несчастный сотрудник скользнул в свой крошечный кабинетик, где пахло съеденными молью свитерами и изношенными джинсами, и, рухнув на стул, едва не умер от ужаса.
Нечего и объяснять, что к вечеру Дурнев был совсем на взводе.
— Налей мне чего-нибудь выпить... Вот увидишь, в ближайшее время произойдет нечто скверное! — простонал он, едва оказавшись дома.
В отличие от офиса, буквально забитого уцененным барахлом и ношеными вещами от пола до потолка, в доме у самого Дурнева все было совершенно новое.
Жена Германа Никитича — Нинель — была настолько же толстой, насколько ее супруг был худ. Когда она спала, то ее смявшиеся щеки расползались по подушке, а тело, накрытое одеялом, походило на снежную гору, с которой можно было съезжать на лыжах.
— Ах, Германчик, ты все выдумываешь! Не переживай так! Ты весь зелененький, как новогодняя елка! Дай-ка я поцелую тебя в щечку! — проворковала Нинель сочным басом, ободряюще похлопывая мужа по тщедушной спине унизанной кольцами рукой.
— Тьфу! Брось эти нежности! — буркнул Герман Никитич. Однако его скверное настроение немного рассеялось, перескочив с номера сто семнадцатого на шестьдесят шестой, а потом и на пятидесятый.
После ужина Дурнев повеселел настолько, что у него появилось желание пообщаться со своей годовалой дочерью. Пенелопа, или Пипа, как нежно звали ее родители, унаследовала от мамы сдвинутые бровки и фигурку чемоданчиком, а от папы глазки в кучку, оттопыривающиеся уши и редкие белесые волосы. Разумеется, Дурневы души в ней не чаяли и считали свою Пипу первой красавицей в мире.
Наследница рода Дурневых сидела в манеже и сосредоточенно разламывала куклу. Три обезглавленных пупса уже валялись на полу, а их головы были насажены на украшавшие манеж штырьки от погремушек.
— Какая умничка! Директором будет, как папуля! — умилился Дурнев.
Он наклонился над манежем и сделал попытку поцеловать Пипу в макушку. Дочь правой рукой ухватила папу за волосы, а левой с зажатой в ней пластмассовой лопатой стала перепиливать папе шею, явно собираясь сотворить с ним то же самое, что и с куклами.
— Лапочка! Чудный ребенок! — пропыхтел папуля.
Он с трудом высвободил свои волосы и на всякий случай отошел подальше от манежа, где до него было не достать и не доплюнуть. Пипа с силой метнула лопату ему вслед, но попала всего лишь в вазочку на телевизоре, немедленно, с величайшей готовностью брызнувшую осколками.
— Ой, какая сильная у нас дочурка! Какая меткая! — восторженно взвизгнула Нинель.
— Осторожно... Она снимает ботинок! — предупредил Дурнев, на всякий случай закрывая голову руками, чтобы увернуться от этого довольно тяжелого снаряда.
В этот миг в квартиру вдруг позвонили. Звонок, обычно ехидно пищавший, издал теперь громкую, почти торжествующую трель. Дурнев и его супруга разом вздрогнули.
— Ты кого-нибудь ждешь, крысик? — спросила Нинель.
— Нет, никого. А ты?
— И я никого... — ответила Нинель, вслед за Германом пробираясь к «глазку».
Пипа метнула им вслед ботинок, но шнурок захлестнулся у нее вокруг кисти, и ботинок, отскочив, ударил ее по носу. Пипа заревела, как пароходная сирена.
Тем временем Герман выглянул в «глазок». В «глазке» никого не было видно, хотя звонок, не умолкавший ни на секунду, продолжал настойчиво требовать, чтобы открыли.
— Эй, кто там? Предупреждаю: я не люблю этих шуток! — рявкнул Дурнев и, вооружившись молотком, выглянул на площадку. Внезапно лицо у него стало как у старушки, которая по ошибке вместо пуделя погладила нильского крокодила.
Перед дверью, едва помещаясь на узкой площадке, лежал огромный футляр для контрабаса. Футляр был исключительно старый, обшитый снаружи очень толстой шершавой кожей, чем-то смахивающей одновременно и на чешую. Будь Герман Никитич немного эрудированнее или имей привычку, к примеру, перелистывать книги, он легко бы сообразил, что такую кожу художники всегда изображают у драконов. Кроме того, к выпуклой ручке футляра контрабаса была приклепана небольшая медная бирка, полустершиеся буквы на которой гласили:
«...sbebnye ...trumenty maga Feo...: barabany, ...trabasy idr.».
Но у Дурнева не было ни малейшего желания разглядывать ни футляр, ни тем более бирку на нем. Он смекнул лишь, что ему на порог подкинули большой и крайне подозрительный предмет и тот, кто его подкинул, скорее всего сейчас убегает.
Теряя тапки, Герман Никитич неуклюже перескочил через футляр и, выскочив на лестницу, заорал в гулкую пустоту:
— Эй вы там! Эй! А ну забирайте вашу подозрительную штуковину — я звоню в милицию! Нечего мне бомбы подбрасывать!
На его крик никто не отозвался. Лишь на миг Дурневу, просунувшему голову между перилами, почудилось, что несколькими этажами ниже мелькнула тень. Затем хлопнула наружная дверь, и все стихло. Директор фирмы «Носки секонд-хенд» сообразил, что пройдохи, подкинувшие ему загадочную штуковину, сбежали.
Выкрикнув еще пару угроз, Герман Никитич зашлепал назад. Футляр был на прежнем месте. Не доходя до него нескольких шагов, Дурнев присел на корточки и подпер голову ладонями.
— Нинель, Нинель, иди сюда — смотри, что нам подбросили! — жалобно позвал он.
Из квартиры выглянула круглая щекастая голова его супруги. В руке Нинель сжимала сковороду «Тефаль», захваченную с той же целью, с которой ее муж вооружился молотком.
— Смотри-ка, футляр! — удивилась она.
— Не вздумай дотрагиваться! Там наверняка бомба! — взвизгнул Герман Никитич.
В этот момент из футляра донесся странный звук. Дурневы решили, что это тикает часовой механизм.
— Сейчас рванет! Ложись! — заорал руководитель фирмы «Носки секонд-хенд» и быстро стал отползать. Его супруга плюхнулась на линолеум, прикрывая голову сковородой «Тефаль».
Но ожидаемого взрыва не последовало. Вместо этого из футляра раздался требовательный детский плач. Изумленно переглядываясь, Дурнев и его супруга подползли к футляру. Щелкнул старый замок, крышка откинулась...
— А-а! Ты видел? Это ребенок! — воскликнула Нинель, сталкиваясь лбом со своим супругом.
— Лучше бы бомба! — простонал Герман Никитич.
В футляре, на заботливо подстеленном красном одеяле, лежала маленькая девочка с кудрявыми волосами. На кончике носа у нее была небольшая, с гречневое зерно, родинка. Малютка только что проснулась и теперь громко плакала от голода, энергично барабаня ручками и ножками по футляру контрабаса. Нинель брезгливо поморщилась:
— Нет, я не возьму ее к себе домой! Вдруг она какая-нибудь заразная? Даже наверняка заразная! Посмотри на это подозрительное пятно на носу! Да меня передернет от омерзения, если она окажется в одной кроватке с Пипой. Но и бросить ее здесь мы тоже не можем. Соседи сбегутся...
— О, разумеется, мы ее не бросим! Мы же гуманные люди! Сдадим девочку в дом ребенка, а когда подрастет — ее отправят в детдом! Там ее обучат красить заборы, мести улицы и еще сотне замечательных профессий! — бодро сказал Дурнев.
Собрав разлетевшиеся по площадке тапки, он уже зашлепал к телефону, как вдруг его жена воскликнула:
— Смотри, крысик, тут письмо! Вот оно, привязано у ребенка к запястью!.. Да не размахивай ты руками, маленькая лягушка, я все равно его заберу!
Наклонившись, Нинель брезгливо высвободила конверт. В него была вложена фотография, взглянув на которую Герман Никитич покрылся бисеринками пота. На фотографии были сняты два мальчика — один белесый, тощий, с кислым и злым лицом, а другой задумчивый и грустный, с большим носом и рыжими кудряшками.
— О, нет! — простонал Дурнев. — Это я и Ленчик Гроттер, троюродный племянник сестры моей бабушки. Вот посмотри: я пытаюсь огреть его по лбу грузовиком, а он глазеет в свой чертов телескоп! Недаром сегодня выдался такой скверный день. Неужели эта девчонка его дочь? Если так, то нужно ее взять, или придет конец моей политической карьере. Ты же знаешь, Нинель, я хочу баллотироваться в депутаты...
Услышав, что девчонка может остаться у них, его жена от гнева распухла так, что едва поместилась на площадке.
— Ты мне НИКОГДА не рассказывал ПРО ЛЕНЧИКА ГРОТТЕРА! — гневно взвизгнула она.
Дурнев смущенно закашлялся.
— Ну вообще-то он не Ленчик, а Леопольд... Ленчиком его звала моя бабушка... О, эта была настоящая бестия, не бабушка, конечно, а этот Гроттер! В детстве мы люто ненавидели друг друга. Дрались всякий раз, как встречались. Точнее, это я его колотил, а он больше отсиживался по углам или листал свои идиотские книжки. Он вечно занимался всякой ерундой: то с ежами возился, то учился разговаривать на кошачьем языке, а мне ставили его в пример! И что же ты думаешь? В десять лет он угнал свой первый мотоцикл, а в двенадцать ограбил банк! Вот и верь после этого тихоням!
— Двенадцатилетний мальчик ограбил банк? — не поверила своим ушам его супруга.
— Запросто. Он проделал это с помощью компьютера, даже не выходя из дома, но его засекли. Когда же пришла милиция, он просто-напросто исчез. Все думали, что он в комнате, взломали дверь, а там никого. Его искали, но так и не нашли. Думали даже, что он погиб. Я радовался больше всех, потому что знаешь куда этот придурок перечислил все украденные деньги? В фонд помощи беспризорным собакам!!! Нет чтобы отдать их мне, своему троюродному брату, а он... каким-то шавкам...
Дурнев побагровел от возмущения. Казалось, что из ноздрей и ушей у него вот-вот повалит пар.
— Ну ладно, исчез и исчез, — продолжал он, немного успокоившись. — А теперь слушай дальше. Проходит пятнадцать лет, и я получаю от этого типа новогоднюю открытку с идиотским почтовым штампом, на котором изображено крылатое чудище. Я прочитал ее, швырнул на стул, и она тотчас куда-то запропастилась, прежде чем я успел посмотреть обратный адрес. А теперь вот этот младенец! Интересно, с какой стати Гроттер подбросил мне своего отпрыска?
— Смотри, тут еще газетная вырезка! — воскликнула Нинель, догадавшаяся еще раз заглянуть в конверт.
+++
"ТРАГЕДИЯ В ГОРАХ
Не проходит и года, чтобы снежные лавины не унесли новые жизни.
На этот раз их жертвами стали археологи Софья и Леопольд Гроттеры, исследовавшие могильники доисторических животных в горах Тянь-Шаня. Громадная снежная лавина буквально смела их палатку, которую они имели неосторожность разбить на опасной части склона. Тела отважных археологов так и не обнаружены. У Софьи и Леопольда осталась дочь Татьяна, которую теперь, видимо, отдадут родственникам.
Известно, что незадолго до трагедии Гроттерам удалось найти отлично сохранившиеся останки саблезубого тигра".
+++
— Несчастный тигр! Нашел с кем связаться! Ему еще повезло, что он был дохлый! — с чувством воскликнул Дурнев.
Это было единственное сожаление, которое Герман Никитич выразил, узнав о кончине своего троюродного брата. Девочка, лежавшая в футляре контрабаса, на то время, пока читали заметку, притихла, а после заплакала вдвое громче.
— Ишь ты как заливается, словно что-то понимает! — хмыкнул Дурнев. — Спорю, когда она вырастет, ее посадят в тюрьму! Только ради того, чтобы полюбоваться этим зрелищем, мы оформим над ней опекунство! Покорми ее, Нинель! Там в холодильнике остался просроченный кефир. Все равно выбрасывать.
Так Герман Дурнев и его жена Нинель стали дядей Германом и тетей Нинелью. Под этими звучными именами они в свое время и вошли в справочное издание «Тысяча самых неприятных лопухоидов».
Глава 2
ЗОЛОТОЙ МЕЧ
Таня Гроттер проснулась на рассвете от холода. На ее тонком одеяле был лед, и такая же ледяная корочка, только чуть потоньше, застыла на подушке. Некоторое время Таня еще лежала, надеясь забиться под влажное одеяло, но это было бесполезно — становилось еще противнее и холоднее. Тогда Таня откинула одеяло и торопливо вскочила, мечтая поскорее нырнуть в квартиру, в тепло.
Она дернула дверь один раз, другой, третий, но та не поддалась. Встав на цыпочки, Таня обнаружила, что нижний шпингалет задвинут. Пипа опять взялась за старое. В последний раз она заперла Таню на лоджии в начале весны, та простудилась и полтора месяца провела в больнице с воспалением легких. Впрочем, время в больнице было не таким уж и плохим, хотя ей ежедневно делали уколы и даже ставили капельницу. Там она, во всяком случае, была в тепле и ее никто не шпынял по тридцать раз на дню. И вот теперь снова...
Таня принялась стучать в стекло, но Дурневы крепко спали в соседней комнате. Разбудить их смогла бы только взорвавшаяся в кухне бочка с порохом. Что касается Пипы, то, хотя ее кровать и была совсем рядом, она только хихикала и строила Тане отвратительные гримасы. Впрочем, никакая гримаса, даже самая противная, не была столь же противной, как ее собственное лошадиное лицо (наследство от папы Германа) с мигавшими на нем круглыми рыбьими глазами (подарок от мамы Нинели).
— Размечталась! Сиди там и мерзни. Все равно тебя когда-нибудь посадят в тюрьму, как и твоего папашу... А мне противно: не хочу, чтобы ты бродила по квартире. Еще украдешь что-нибудь, — фыркнула Пипа.
Она достала из ящика стола фотографию в рамке и, плюхнувшись обратно на кровать, стала ее рассматривать. Таня не знала, кто на этой фотографии, потому что Пипа постоянно запирала ее и никогда даже случайно не поворачивала рамку лицевой стороной. Наверняка Таня знала только то, что Пипа без памяти влюблена в того, кто на этом снимке, причем влюблена так, что глазеет на него не меньше чем по часу в день.
— Давай, давай! Покажи ему свои прыщи! — крикнула ей Таня.
Пипа яростно засопела.
— Давай, давай! Смотри только нос не отсопи! — ежась от холод а, снова крикнула Таня.
Давая этот совет, она шарила глазами по балкону, прикидывая, нельзя ли чем-нибудь запустить в Пипу. А если запустить нечем, то нет ли хотя бы подходящей веревки, чтобы, сделав петлю, свесить ее из форточки и подцепить шпингалет.
Дурневы никогда не говорили Тане правды о ее родителях. Им доставляло удовольствие дразнить девочку рассказами о том, что ее папу посадили в тюрьму, а ее мама умерла, побираясь на вокзале. Саму же Таню дядя Герман и тетя Нинель взяли якобы из жалости. «И разумеется, мы ошиблись! Ты оказалась еще большая хамка, чем был твой папаша!» — обязательно добавлял дядя Герман.
И это была наглая ложь — Таня не была хамкой, хотя постоять за себя умела. Маленькая, быстрая, бойкая, с мелкими кудряшками, она ухитрялась быть сразу везде. Ее острый язычок резал как бритва.
«Этой палец в рот не клади!» — признавала иногда Нинель, которая сама запросто кому угодно могла отгрызть руку по локоть да еще и сказать, что невкусно. На самом деле Таня вовсе не была вредной, просто с Дурневыми, ежесекундно унижавшими ее, иначе было не выжить.
С середины весны и до середины осени Дурневы заставляли Таню спать на застекленной лоджии, и лишь когда становилось совсем холодно, ей позволялось перелечь в самую дальнюю и темную комнату квартиры Дурневых. В ту комнату, где в обычное время стоял пылесос, лестница-стремянка и жила злобная такса по имени Полтора Километра. Эта старая кривоногая колбаса ненавидела девочку так же сильно, как и сами Дурневы, и, выслуживаясь перед хозяевами, вечно висла у нее на пятках.
С того дня, когда Герман и его супруга обнаружили на своей площадке футляр от контрабаса, прошло десять лет. Снова была осень, но уже не яркая и радостная, как тогда, а хмурая и дождливая. Ночью были заморозки, и по утрам на застекленной лоджии повисали сосульки. Точно такой же лед образовывался и на тонком матрасе девочки, и на ее одеяле. Возможно, Дурневы и позволили бы Тане снова перелечь в комнатку, если бы не недавно сделанный ремонт.
— Только представлю, что эта неряха лежит на новой кровати и трогает пальцами наши новые обои, мне просто кусок в горло не лезет, — заявляла тетя Нинель.
— Да, жаль, что мы выбросили старый диван... Но, наверно, она сможет спать на полу, на своем матрасе, — великодушно говорил дядя Герман, когда бывал в хорошем настроении. Однако случалось это крайне редко, потому что хорошее настроение у него было лишь одно, а дурных, как известно, сто семнадцать... То, что несколько лет назад дядя Герман стал депутатом и даже возглавил комиссию «Сердечная помощь детям и инвалидам», очень мало его изменило. Он даже, пожалуй, стал еще противнее. А тут к тому же новые выборы на носу! Дядя Герман ходил все время хмурый и озабоченный и, только выходя на улицу, с омерзением натягивал на себя улыбку, как натягивают старые и не очень чистые носки. От постоянной озабоченности он еще больше высох. Даже уличные собаки поджимали хвосты и жалобно выли, когда дядя Герман проходил мимо.
Так и не сумев найти на лоджии ничего, что позволило бы дотянуться до шпингалета, Таня слегка приуныла. Упрашивать же Пипу открыть ей она не собиралась, чтобы не доставлять той дополнительного удовольствия.
«Ну ничего, чучундра! Ты у себя еще обнаружишь в ближайшем домашнем сочинении пять лишних ошибок!» — мстительно подумала она.
Таня закуталась в одеяло, прижалась лбом к стеклу и стала смотреть во двор. Внизу, мелкие, как жуки, стояли автомобили. Серебрились крыши гаражей-ракушек. Невыспавшийся дворник назло всем, кто еще спит, громыхал крышкой мусорного бака.
«Вот если бы я могла летать! Я бы открыла окно, раскинула руки и улетела далеко-далеко отсюда, за сотни, за тысячи километров, туда, где мой папа! А крылья бы у меня были ну как тот лист, к примеру...» — тоскливо подумала Таня.
Под ее взглядом большой красный лист, дрожавший на отставленной ветке клена, неожиданно сорвался, взмыл вверх на целых три этажа и приклеился к стеклу с другой стороны прямо напротив ее лица. Пока девочка соображала, как могло случиться, что лист, вместо того чтобы лететь вниз, полетел наверх, шпингалет громко клацнул, как затвор винтовки.
Обернувшись, Таня увидела тетю Нинель в ночной рубашке. Протирая глаза, тетя брезгливо смотрела на нее. За прошедшие десять лет она растолстела втрое и могла ездить теперь только в грузовом лифте. Чтобы она протискивалась в кухню, пришлось расширять дверь.
— Чего ты тут торчишь? — с подозрением спросила тетя Нинель.
— А что, нельзя, что ли?.. Меня ваша Пипа заперла, — растерялась Таня. С Дурневыми она вечно ощущала себя виноватой. Вероятно, к этому они и стремились, день за днем, год за годом отравляя ее существование.
— Не смей врать, неблагодарная дрянь! — рявкнула тетя Нинель, как будто не она только что открывала шпингалет. — Что это за «ваша Пипа»? И это после того, как сестра подарила тебе на день рождения свой любимый пенал?
Таня хотела сказать, что пенал был старым, а ручки все либо мазали, либо вообще не писали, но решила, что лучше будет промолчать. Тем более что на следующий день Пипа нарочно изрезала пенал лезвием.
— Что молчишь? Думаешь, мне приятно с тобой разговаривать? Марш на кухню перебирать гречку! Лопать любишь — люби и готовить! — рассердилась тетя.
Прошмыгнув мимо нее, Таня пошла на сиявшую небесно-голубым кафелем кухню Дурневых и, высыпав гречку на стол, стала отсеивать темные зерна. По правде сказать, гречка была довольно чистой, но дядя Герман и тетя Нинель были помешаны на экологически чистой еде, сверхчистой воде и прочих подобных затеях. Одних только фильтров у них на кухне стояло целых семь штук.
Правда, Таню Дурневы все равно заставляли пить из-под крана, чтобы не тратить на нее картриджи для фильтров. Однако и Таня не оставалась в долгу, периодически подливая им в чайник воды из бачка унитаза.
Неохотно перебирая гречку, девочка изредка поднимала голову и искоса поглядывала на свое отражение в большой никелированной вытяжке над плитой. Вытяжка была новой, как и кухня, и в ней все отражалось, как в зеркале, но только не плоско, а выпукло.
То ли вытяжка льстила, то ли Таня действительно выглядела значительно лучше Пипы. Складная, озорная, быстроглазая... Вот только небольшая родинка на кончике носа придавала ей не то загадочный, не то залихватский вид.
Сколько долгих минут, особенно в первом-втором классе, когда ее жутко дразнили и обижали из-за этой родинки, девочка рассматривала ее в зеркало! И чем дольше рассматривала, тем чаще ей приходило в голову, что ни у кого больше она не видела похожих родинок. Ее родинка иногда меняла цвет, становясь то розовой и незаметной, то почти черной. Она могла уменьшаться и увеличиваться в размерах. Всякий раз, когда Таня должна была заболеть, или незадолго перед крупной неприятностью родинка начинала пульсировать и даже сильно печь, будто ее прижгли горячим гвоздем. И наконец совсем рядом с родинкой можно было разглядеть шрам, состоящий из двух крошечных точек. А не укус ли это, и если да, то чей? Может, и сама родинка возникла от укуса?
На кухню заглянула тетя Нинель. Ее громоздкая туша нависла над девочкой, как железобетонная плита.
— Чего копаешься? Перебрала гречку? Из этой кучки сваришь нам, а из этих черных точечек можешь себе чего-нибудь приготовить. И не стесняйся. Если нужен будет хлеб, возьми тот, что остался от гостей. Плесень на нем можно запросто срезать.
За завтраком, кроме каши, Дурневы ели красную икру и бутерброды с осетриной. Таня же уныло сидела на табуретке рядом с собачьей миской и жевала черствый, почти каменный хлеб. Причем, когда она начинала двигаться, такса Полтора Километра рычала и повисала зубами у нее на тапке.
— Не смей дразнить собаку! — взвизгивала тетя Нинель, а довольная Пипа незаметно болтала под столом ногами, стараясь разозлить таксу еще больше.
Неожиданно из тщедушной груди дяди Германа, мешавшего ложечкой в чае, исторгся душераздирающий вздох.
— Пожалуйста, не кричите! У меня ужасно болит голова. Мне приснился кошмарный сон, — умоляюще попросил он.
Едва он это произнес, как тетя Нинель и Пипа мгновенно замолчали, и даже Полтора Километра, эта злобная ревматическая моська, перестала рычать. Дело в том, что дяде Герману НИКОГДА В ЖИЗНИ не снились сны. Во всяком случае, прежде он о них не говорил.
— Что же ты видел, пампушечка? — Тетя Нинель иногда называла своего мужа пампушечкой, хотя правильнее было бы называть его «скелетошечкой».
Вот и теперь, переделав про себя «пампушечку» в «скелетошечку», Таня тихонько засмеялась и тотчас испуганно оглянулась. Нет, никто не заметил, все пораженно глазели на сновидца дядю Германа.
Дурнев тревожно покосился на окно.
— Мне приснилась старуха, — сказал он полушепотом. — Жуткая старуха, которую прислали нам в картонной коробке. Старуха с красными глазами и отвратительной слюнявой челюстью. Она протянула руки... руки были у нее ОТДЕЛЬНО, не крепились к телу... схватила меня за шею костлявыми пальцами и потребовала...
— Мамочки! Что? — пискнула Пипа, роняя изо рта кусочек осетрины, упавший точно на нос таксе.
— Она сказала: «Отдай мне то, что она прячет!»
— Отдай что?
— Я откуда знаю что? Я даже не знаю, кто такая «она»! — огрызнулся дядя Герман. Он хотел добавить что-то еще, но внезапно Пипа оглушительно взвизгнула:
— Эй! Эта дура чуть не опрокинула стол! Я ошпарилась чаем!!!
Оба старших Дурнева разом повернулись и уставились на Таню. Пипа продолжала отвратительно визжать, голося, что ее надо срочно в больницу и что она не чувствует ног. Таня сидела как в тумане, не понимая, что случилось и почему все на нее смотрят. А потом вдруг ощутила, что сжимает руками столешницу. Так вот почему визжит Пипа — она, Таня, зачем-то схватилась за стол и, резко дернув его, ошпарила ее чаем!
Тетя Нинель яростно повернулась. Табуретка под ней — одна из новых, недавно купленных табуреток — оглушительно треснула.
— Не разозли ты меня, я бы ее не сломала! А ну марш одеваться и в школу!! — закричала она на Таню.
Девочка встала и, не понимая, отчего у нее так кружится голова, пошла в комнату. Она только что поняла, что все случилось в тот миг, когда дядя Герман упомянул о желтой старухе и ее словах: «Отдай мне то, что она прячет!»
* * * В школу в этот день Таня отправилась одна. Пипа воспользовалась случаем, чтобы свалить все на ожог, и осталась дома смотреть телевизор.
— Мама! Папа! Из-за этой припадочной я не могу пойти на контрольную! Теперь у меня в четверти точно будет трояк! Это ей, этой идиотке, надо сказать спасибо! Из-за нее я плохо учусь! — вопила она, хотя Таня прекрасно знала, что Пипа видела контрольную в гробу в белых тапочках. К тому же чай вовсе не был таким уж горячим, и если надутая дочка дяди Германа и тети Нинели и обожглась, то только в своем воображении.
Но самое досадное, что и дядя Герман и тетя Нинель верили каждому слову своей дочурки.
— Ох, Пипочка, ну что же я могу сделать с этой уголовницей? Ты же знаешь, мы пока не можем отдать ее в детский дом, а в колонию до четырнадцати лет не берут! — причитала тетя Нинель, когда Таня, одетая в нелепую малиново-серую куртку, у которой вместо пуговиц было какое-то уродство — не то розочки, не то луковицы, — стояла в коридоре.
— Ерунда, — не выдержала Таня. — Если у нее и будет трояк, то лишь потому, что у нее пар в журнале больше, чем прыщей. Вы когда-нибудь видели человека, который «овощ» пишет не только с мягким знаком, но и в два слова?
— Не смей выступать! А как, по-твоему, он пишется, без мягкого знака, что ли? Все, сил моих больше нет! То ко мне прикатываются на прием какие-то грязные симулянты, прикидывающиеся инвалидами лишь на том основании, что у них нет рук и ног, то это маленькое чудовище... Не могу больше, ухожу... — простонал дядя Герман и, стиснув руками виски, отправился к себе в кабинет.
Тетя Нинель надвинулась на Таню, наклонилась к ней и, с ненавистью прожигая ее маленькими, утопавшими в толстых щеках глазками, зашипела как змея:
— Ты за это поплатишься! Поплатишься! Теперь я уж точно вышвырну из дома твой идиотский футляр от контрабаса!
Тане почудилось, точно ее ткнули раскаленной спицей. Тетя Нинель сумела найти самое больное ее место. Уж лучше бы она сто раз назвала ее тупицей или дегенераткой — уж к этому-то она привыкла, — но выбросить футляр...
— Только попробуйте его тронуть! — крикнула Таня. Старый футляр от контрабаса, лежавший в шкафу на застекленной лоджии, был единственной вещью, которая полностью и безраздельно принадлежала ей в доме Дурневых. Сложно сказать, почему дядя Герман и тетя Нинель до сих пор его не выбросили. Странно и другое — почему они никогда не говорили Тане о том, каким образом этот футляр оказался у них в квартире и кто, плача от голода, лежал в нем.
— Это уж я буду решать, милочка! Можешь не сомневаться: твой футляр сегодня же будет на помойке! А теперь марш в школу! — удовлетворенно фыркнула тетя Нинель.
Пипа, маячившая у мамаши за спиной, торжествующе высунула длинный язык цвета непроваренной ливерной колбасы. У Тани перед глазами запрыгали разноцветные пятна. Чтобы не упасть, она оперлась о притолоку. Лицо тети Нинели показалось ей вылепленным из сала.
— Если... если вы выбросите его, я уйду из дома! Я буду жить где угодно, на вокзале, в лесу! Слышите? Слышите? — крикнула она.
Тетя Нинель на мгновение растерялась. Она и не подозревала, что Таня может так взорваться. Обычно девочка все терпела молча. К тому же жене дяди Германа пришло в голову, что, если девочка будет жить на вокзале, об этом разнюхают репортеры и это помешает дальнейшему продвижению ее супруга в депутатской комиссии «Сердечная помощь детям и инвалидам». А если учесть, что через два месяца выборы, скандал тем более не нужен.
— Очень испугала... Да живи ты хоть на помойке! А футляр я все-таки вышвырну не сегодня, так завтра. Нечего такому страшилищу делать в нашей квартире, — буркнула тетя Нинель уже не так яростно, скорее просто чтобы сразу не сдавать позиций, и, грузно повернувшись на толстых пятках, отправилась на кухню.
Таня же подобрала портфель с учебниками — кошмарный тесный портфель, на котором была изображена лупоглазая кукла и который годился самое большее для первого класса, — и вышла на площадку.
Дожидаясь лифта, она слышала, как истерично визжит Пипа, а тетя Нинель, оправдываясь, лепечет ей:
— Ну что я могу? Нам сейчас совсем не надо скандала. Ты же знаешь, у папы скоро выборы! Он такой беспокойный, такой нервный, а тут еще эти постоянные просители притаскиваются к нему на прием!.. Разве им мало того, что папа ежегодно жертвует в пользу бедных по две тонны просроченных консервов, не считая старой одежды? Ну ничего, очень скоро мы выбросим весь грязный хлам этой нищенки, вот увидишь!
По дороге, да и после, в самой школе, Таня постоянно думала, увидит ли снова свой футляр или нет. Тетя Нинель отыскала прекрасный способ, как отравить ей весь день. Да и множество других дней тоже.
* * * Оказавшись в школе, Таня вскоре поняла, что Пипа совершенно напрасно прогуляла контрольную. Напрасно потому, что контрольную отменили, а вместо нее устроили экскурсию в Оружейную палату, которая должна была быть в следующий четверг.
После первого урока поднялась жуткая суета. На школьный двор въехал красный автобус с табличкой «ЭКСКУРСИОННЫЙ» и стал сигналить. Классная руководительница Ирина Владимировна суетливо размахивала руками — если бы это были не руки, а крылья, она непременно бы взлетела — и кричала:
— Дети, вы слышите меня? Контрольная отменяется! Все, кто сдавал деньги, садятся в автобус! Остальные идут помогать уборщице мыть лестницу с первого этажа по пятый!
Таня вздохнула, предчувствуя, что это относится к ней. Дурневы оплатили только экскурсию Пипы. Тане они никогда ничего не оплачивали — ни подарки на Новый год, ни театры, ничего. Даже за школьные завтраки или проездные билеты дядя Герман всегда сдавал деньги с величайшей неохотой, и то лишь потому, что, откажись он их сдавать, это сразу бросилось бы в глаза. Что касается карманных средств, то о них можно было и не заикаться. Единственными деньгами, которые Таня держала в руках за всю свою жизнь, была монетка в пять рублей, которую она нашла как-то зимой, вмерзшей в лужу. Она так растерялась, что не знала, как ее потратить. Монетка долго лежала у нее в кармане, а потом тетя Нинель нашла ее и заявила, что Таня украла ее у Пипы. Кстати, Пипе за каждую пятерку платили по пятьдесят рублей, а за четверку по сорок. Впрочем, чаще Пипа перебивалась тридцатниками.
Пока ее одноклассники забирались в автобус, Таня продолжала растерянно стоять рядом, прикидывая, заставят ли ее возить по ступенькам тряпкой или можно будет хотя бы попроситься носить воду. Она уже повернулась, чтобы уйти, но Ирина Владимировна догнала ее и, озабоченно подпрыгивая на месте — она вообще вела себя точь-в-точь как курица, — закудахтала:
— Гроттер! Татьяна! Почему ты не в автобусе? Тебе особое приглашение надо?
— Мне не особенно хочется... Терпеть не могу эти музеи, — стараясь не смотреть на нее, сказала Таня.
Ирина Владимировна еще раз подпрыгнула.
— Не правда, Гроттер! Ты просто знаешь, что за тебя не платили! Но платили за Пенелопу. Все равно деньги пропадут. Марш в автобус и не заставляй меня нервничать!..
Не веря в такую удачу, Таня поскорее забралась в автобус. Разумеется, Дурневы три года потом будут ее попрекать, что обваренная кипятком несчастненькая Пипа валялась чуть ли не в коме и не сходила по ее вине в Оружейную палату, ну да они и так бы отыскали, чем ее кольнуть. А пока можно сидеть в автобусе, смотреть в окно на проплывающие мимо дома и радоваться. А потом еще будет экскурсия и такая же долгая дорога назад в школу. Целых полдня счастья! А все, что будет потом, можно просто-напросто выбросить из головы, и все дела.
Таня нашла себе неплохое местечко у окна, где рядом с ней сидел угрюмый молчун Генка Бульонов, от которого не стоило ждать никаких гадостей, и приникла лбом к стеклу. Тяжело покачнувшись, автобус выехал из школьного двора.
Замелькали серые влажные дома. Заискрились вывески магазинов. Пестрой карточной колодой рассыпались слепящие яркостью деревья. Светофоры подмигивали. Грязные лужицы разлетались веселыми брызгами. Прохожие оглядывались на автобус, и Тане казалось, что каждый смотрит именно на нее и думает: «Везет же ей, вот она едет в Оружейную палату, а у меня всякие скучные дела!»
Когда они проезжали по их району, пару раз мелькнули большие рекламные щиты. С плакатов смотрел розовый и веселый дядя Герман. «Самый добрый депутат — ваш депутат!» — гласила надпись под его фотографией.
На плакате дядя Герман и вправду выглядел неплохо.
Только одна Таня да еще, пожалуй, Пипа с тетей Нинелью знали, сколько часов провозился с дядей Германом фотограф и сколько ваты он велел ему подложить за щеки, чтобы дядя Герман чуть меньше был похож на вурдалака.
Но теперь даже торчавшая повсюду физиономия «самого доброго депутата» не могла отравить Тане радость. Она ехала в музей! Впервые в жизни ей перепало что-то приятное! Вот уж точно на небе что-то перепутали, и рог изобилия, проливавшийся всегда на Пипу, пролился по ошибке на нее.
— Ты... это... — раздался рядом чей-то хриплый голос. Таня удивленно повернулась. Похоже, это произнес Бульонов, а она совсем забыла о его существовании. Равно как и о том, что он вообще умеет разговаривать.
— Чего тебе, Бульон?
— Ничего... — буркнул Бульонов и вновь погрузился в молчание. Вид у него был такой довольный, будто он уже наобщался на десять дней вперед.
— Ну а ничего, так и помалкивай! Разболтался тут! — фыркнула Таня и, мгновенно забыв о своем соседе, вновь занялась происходящим за окном.
А там действительно творилось нечто интересное. За автобусом вдруг увязалась большая русская борзая и долго бежала рядом с ним. Девочку еще поразило, почему такая дорогая собака гуляет без хозяина. Странным было и то, что эта борзая мчалась не так, как обычные псы, которые с бестолковым лаем пытаются вцепиться зубами в колесо. Она мчалась осмысленно, все это время не отрывая от Тани настороженных глаз. Можно было даже подумать, что борзая чем-то обеспокоена и что-то пытается сообщить ей.
Внезапно Генка Бульонов зевнул с таким кошмарным щелчком челюстей, что к ним обернулось пол-автобуса. Таня тоже на мгновение отвлеклась, а когда вновь взглянула в окно, то русская борзая уже исчезла. Там же, где автобус только что встал на светофоре, стояла худая рыжеволосая женщина с растрепанными рыжими волосами, шевелившимися так грозно, будто... нет, конечно же, это были не змеи. Худая женщина, казалось, без особого интереса покосилась на автобус и, повернувшись, ушла. Ее странный длинный плащ был забрызган грязью в тех же местах, что и шерсть мчавшейся по лужам борзой. Таня даже вскочила, но автобус уже проехал. Мгновенье — и в стекле снова мелькали лишь серые дома, телефонные будки и прозрачные павильоны автобусных остановок.
Прошло несколько минут, прежде чем Таня окончательно выбросила эту историю из головы.
Нет, определенно сегодня был особенный день, очень мало похожий на предыдущие три тысячи двести восемьдесят пять дней, минувшие с того вечера, когда на площадке многоэтажного дома по Рублевскому шоссе появился истертый футляр от контрабаса...
Перед входом в Оружейную палату ребят построили парами. Пересчитывая всех, Ирина Владимировна едва не упала в обморок от ответственности. Толстопузый физрук Приходькин, отправленный вместе с экскурсией в качестве второго сопровождающего, вел себя куда как уравновешеннее: никого не считал и только уныло хлопал глазами. Похоже было, с большим удовольствием он подремал бы в автобусе.
— Заходим в музей парами! Все экспонаты трогаем только глазами! Глазами, я сказала! Учтите, все находится под сигнализацией! Только попробуйте разбить витрину или прилепить жвачку к царскому трону! — грозно пискнула Ирина Владимировна.
Генка Бульонов сразу оживился. Видно было, что идея, как использовать жвачку, привлекла его своей новизной.
Когда пришла ее очередь сдавать куртку в гардероб, Таня, как всегда, ощутила неловкость. Под курткой у нее была кошмарная джинсовая рубашка с обтрепанным воротником, годившаяся разве что на то, чтобы в три часа ночи воровато вышвырнуть ее в мусорный бак. Хотя Дурневы были богатыми, они всегда одевали девочку очень плохо — в самое изношенное и грязное старье, которым торговала фирма дяди Германа. Обувь же тетя Нинель подбирала всегда такую, которая была Тане либо мала, либо велика до такой степени, что ей приходилось шаркать подошвами по полу, чтобы ступня не выскользнула.
Неудивительно, что, видя потом Таню в этом тряпье, даже тетя Нинель, черствая и бестактная, как африканский носорог, порой испытывала нечто вроде угрызений совести и начинала говорить всем учителям подряд: «Да, согласна, мы одеваем ее неважно. Но она все равно все порвет! А что вы хотите от дочери вора и алкоголички? Мы с мужем совершили непростительную глупость, взяв ее, и несем теперь свой крест».
Одноклассницы, одетые куда как лучше, презрительно косились на Гроттер.
— Вот чумичка... Вырядилась так, что ей сейчас копеечку подадут... Позорит всех! — морщились они.
Среди них у Тани не было ни одной подруги, а если такая ненадолго и появлялась, ее тотчас начинали высмеивать Пипа и все ее подхалимы. Поэтому ни одна подруга не оставалась рядом с Таней надолго. Не проходило и недели, как она примыкала к ее гонителям и злорадно высмеивала ее родинку из противоположного угла класса. И Таня ее отлично понимала: той приходилось выслуживаться, искупая свою дружбу...
В сопровождении маленького сутулого экскурсовода, который выглядел таким дряхлым, будто был гораздо старше всех здешних экспонатов, они прошли несколько залов. Вначале Таня слушала с интересом, но постепенно интерес ее выветрился, потому что экскурсовод говорил примерно одно и то же: «Э-э-э... Перед вами пер-рстень, подаренный Екатериной II графу Орлову... Продав этот перстень, можно было купить 10 000 кр-рэс-тьян... А это диадема, подаренная царице князем Потемкиным... На нее можно было бы пр-рэобр-рэсти 15 000 кр-рэстьян».
Все эти цифры экскурсовод произносил так снисходительно и привычно, будто в свободное от работы время только и занимался тем, что торговал крестьянами, потихоньку выменивая их на экспонаты из своего музея.
Они были уже в шестом или седьмом по счету зале, как вдруг что-то заставило Таню остановиться. Одновременно в груди у нее будто шевельнулось что-то легкое и невесомое.
Под выпуклым бронированным стеклом на высокой подставке, освещенный несколькими мощными лампами, лежал золотой меч. Его широкое, немного зазубренное по краям лезвие было покрыто замысловатыми письменами. Вокруг было сколько угодно бесценного оружия, но оно почему-то не запоминалось, а вот этот меч... Можно было подумать, что когда-то она уже держала его... Бред какой-то... Дядя Герман даже пластмассовой сабельки ей никогда не покупал, а тут золотой меч... Да он скорее бы съел свой галстук, чем вообразил бы себе такое. И тем не менее Тане упорно продолжало казаться, что этот меч ей знаком.
Еще немного, и Таня найдет ответ, в сознании у нее забрезжила уже крошечная золотая искорка, но тут кто-то небрежно отстранил ее от витрины.
Рядом замаячил экскурсовод, заученно, как старая пластинка, твердящий свой врезавшийся в память текст.
— Перед нами меч, найденный в могильнике скифского вождя. Обратите внимание на знаки, покрывающие его лезвие. Они интересны тем, что не имеют аналогов в письменности ни одного из известных нам народов... Расшифовке они не поддаются, так что скорее всего это просто узоры, которыми мастер украсил меч при его отливке.
— А сколько крестьян на него можно купить? — перебил Павлик Язвочкин, главный остряк класса.
Экскурсовод покосился сперва на меч, а потом на остряка. Казалось, он оценивает их на глазок, точно старик-процентщик.
— Сколько кр-рэстьян, не знаю. Но пару тысяч таких, как ты, точно можно... — печально сказал он. — Теперь перейдем к следующему экспонату... Вы видите двухпудовое кольцо от золотых ворот, которое, по легенде, свалилось на макушку Юлию Цезарю в ту минуту, когда он с триумфом входил в Рим во главе своих легионов...
Весь класс вслед за экскурсоводом перетек к соседней витрине. Возле меча осталась только Таня. Невольно, не отдавая себя отчета, что делает, девочка протянула руку, чтобы коснуться меча. Разумеется, пальцы ее наткнулись на бронированное стекло. Немедленно задребезжал звонок, а еще через секунду громадная смотрительница, смахивающая на арендованную в зоопарке гориллу, на которую кое-как натянули юбку и тесный паричок, вцепилась Тане в рукав.
— Тебе что, не говорили: ничего не трогать! Вот я сейчас охрану позову... Где учительница? — закричала она громче сирены.
— Вы не обращайте внимания! Она у нас, типа, придурочная! У нее папаша зэк, — встряла Лена Мумрикова, тощая, отливающая зеленью девица, главная из подхалимок Пипы.
— А ну заткнись, жаба зеленая! — не узнавая собственного голоса, воскликнула Таня.
Ей ужасно захотелось припечатать Мумрикову носом в стекло, чтобы сигнализация сработала еще разик, но сделать это было нельзя, потому что смотрительница продолжала крепко держать ее.
К счастью, вместо Ирины Владимировны, которая наверняка наябедничала бы Дурневым, к ним, переваливаясь, подошел физрук Приходькин.
— Вы что? Ее учительница? — недоверчиво спросила смотрительница.
— Ага! Это моя учительница! Любимая, с самого первого класса, — моментально подтвердила Таня.
— А ты помолчи! — рявкнула смотрительница. — Я у мужчины спрашиваю: вы педагог?
— Ну... — подтвердил Приходькин.
— Э-э, раз так... — Смотрительница тупо уставилась на живот физрука. Он был огромный, словно Приходькин проглотил мяч, и невольно внушал уважение. — Тогда вот что: держите эту вашу фифу и не отпускайте! Пусть не смеет ничего трогать! — решилась она.
— Уже увожу.
Громадные, похожие на стальные наручники пальцы Приходькина сомкнулись на запястье девочки. Некоторое время он волок ее за собой по залам, как маленькую, но потом ему зачем-то потребовалась рука. Он разжал пальцы и выпустил Таню. Та торопливо отбежала на несколько шагов и повернулась, проверяя, вспомнит ли он о ней. Но физрук лишь рассеянно пошарил пальцами где-то внизу, будто смутно припоминая, что держал что-то, и затопал за классом.
Потом на мгновение приостановился и — возможно, это только показалось Тане — дружелюбно подмигнул ей. Таня была благодарна этому рассеянному толстяку. Кроме того, она вспомнила, что на своих уроках Приходькин всегда неплохо к ней относился и называл ее в шутку «малютка Гроттер»: «Если бы вы все бегали стометровку так, как малютка Гроттер!» Или: «Сегодня у нас прыжки в длину. Малютка Гроттер покажет, как это нужно делать...»
Они прошли еще с десяток залов и, описав по внутренним помещениям музея полукруг, вновь оказались недалеко от выхода. Здесь экскурсовод шепнул что-то учительнице, кисло посмотрел на ребят и ушел.
— Внимание! Все смотрят на меня! Теперь вы можете побродить по залам самостоятельно. Встречаемся здесь же через десять минут! И помните, что я сказала: ничего не трогать, не хватать и не пачкать! Мумрикова, не смей бросать фантик в китайскую вазу! Ее не для того сделали пятьсот лет назад! — крикнула Ирина Владимировна.
Одноклассники разбрелись по Оружейной палате, но большинство помчалось в гардероб покупать сувениры и открытки. Таня же, охотно отделившаяся от класса, вновь отправилась в зал, где был меч. Ей хотелось посмотреть на него напоследок, если смотрительница не прогонит.
Неожиданно родинка на носу у Тани отозвалась болью, будто кто-то обжег ее спичкой. Прежде такого никогда не случалось. Кривясь, Таня кинулась к ближайшему зеркалу в тяжелой старинной раме. В этот момент родинка показалась ей особенно безобразной, похожей на прилипший к кончику носа комок гречневой каши. Как же она в этот момент ее ненавидела!
— Убирайся с моего носа! Сказано тебе — вон! — крикнула она родинке.
Внезапно раздался жуткий вой, от которого разрывались барабанные перепонки. Казалось, в Оружейной палате одновременно сработали все сирены. Лампы замигали. Вбежав в зал, Таня увидела, что в стекле витрины зияет огромная дыра, меч исчез, а похожая на гориллу смотрительница бесформенной грудой лежит на полу. В тот миг, когда Таня вошла, узкая форточка на зарешеченном окне музея захлопнулась. Впрочем, зал и без того был полон звуков.
Таня испуганно замерла. В коридорах уже раздавался топот множества ног. Спохватившись, что ее здесь застанут, девочка хотела поскорее выбежать, но опоздала. В зал вбежали охранники, экскурсовод, работники музея, Приходькин с Ириной Владимировной и добрая половина класса.
Кинувшись к разбитой витрине, они пораженно замерли. Другие пытались отключить сирену и привести в чувство смотрительницу.
— Украли! Что было в этой витрине? — крикнул кто-то.
— Золотой меч! — с бесконечным унынием в голосе сказал сутулый экскурсовод. — И что же вы думаете: меня уже сорок лет мучало пр-рэдчувствие, что это однажды произойдет. Лет семнадцать назад я даже делился своими соображениями с ныне покойным директором.
— Это тот самый меч, который трогала Гроттер! Она была тут самая первая! — заорала вдруг Лена Мумрикова.
— Это не я! — крикнула Таня, но ее мало кто слушал. А если и слушали, то не верили.
Таню окружило плотное кольцо таращившихся на нее людей. Близко к ней никто не подходил, будто она была прокаженной. В этот миг смотрительница приоткрыла глаза. Увидев Таню, она простонала: «Опять эта девчонка!» — и вновь хлопнулась в обморок.
Таня ощутила, что краснеет, причем не просто краснеет, а становится пунцовой, точно помидор. Она пыталась оправдываться, но ее никто не слушал.
— Класс! Глазам своим не верю! Гроттер сперла золотой меч! — воскликнул Генка Бульонов, едва не подавившийся от восторга так и не приклеенной к трону жвачкой.
— Это не я! — крикнула Таня.
— А ну заткнись! Больше никого в зале не было! Обыщите ее! — крикнула Лена Мумрикова.
Таня, потная, растерянная, попятилась, налетев спиной на Ирину Владимировну.
— Гроттер! Татьяна! Какой ужас! Какой позор! Как ты могла? — закудахтала та.
«Неужели за меня никто не вступится?» — подумала Таня с ужасом, но тут словно сквозь туман услышала голос физрука Приходькина:
— Не дам я ее обыскивать! Она все время была со мной! И как бы она смогла вырубить этого бегемота? — пробасил он, кивая на лежащую на полу смотрительницу, которая вновь начала поднимать голову.
— А-а-а... Сам бегемот... Умираю... — простонала та, осторожно, чтобы не ушибить затылок, падая в новый обморок.
Протиснувшись сквозь толпу, к Тане подошел низенький уверенный человек.
— Подполковник Чучундриков. Служба безопасности, — представился он. — Идите за мной!
Таня убито поплелась следом, ощущая, как за ее спиной недружным стадом плетутся пораженные и одновременно восхищенные одноклассники. Еще бы — тихоня Гроттер и вдруг устроила такое!
Они повернули направо, еще раз направо и спустились по короткой лестнице вниз. Низенький человек подвел Таню к высокой пластиковой арке.
— Пройди через детектор! — велел он.
Таня, пожав плечами, шагнула сквозь арку. Она-то знала, что у нее ничего нет. Мгновение — и детектор буквально затрясся от звона. Брови у низенького человечка хищно приподнялись.
— Выложи ключи и все металлические предметы, — велел он.
Таня испуганно выложила ключи и вновь шагнула в арку. Детектор снова затрясся.
— Ну все, Гроттер, конец тебе! Небо в клеточку, друзья в полосочку! Будет кому посылать в посылках яблочные огрызки и тюбики от зубной пасты! — крикнула Мумрикова.
— Помолчи! — велел ей Приходькин. — Эта штука скорее всего неисправна... Вот я сейчас пройду... Надо же, молчит! Что за гадство! Неужели она могла... нет, не верю!
— Так... сейчас узнаем... Подойди сюда! Да не ко мне! К этому экрану! — Низенький человек подтащил Таню к невысокой ширме, а сам встал к монитору. Девочка услышала, как он бормочет:
— Хм... меча как будто нет... Ничего нет... Но почему тогда звонит?.. Глупость какая-то... Ну да не проглотила же она этот меч...
— Можно выходить? — спросила Таня.
— Выходи, — разрешил подполковник Чучундриков. Сняв трубку внутреннего телефона, он крикнул в нее:
— Перемотали пленку? Ну кто там? Девчонка?.. Ему что-то ответили.
— Вы уверены? Абсолютно?
Продолжая держать трубку в руке, низенький человек мрачно посмотрел на Таню, потом на учительницу.
Тане почудилось, что ее сердце упало с большой, очень большой высоты. И разбилось вдребезги. Взмокла спина, взмокли ладони. Подполковник упорно молчал. Девочка зажмурилась и, уже стоя с зажмуренными глазами, услышала слова:
— Значит, так. Ваша ученица здесь ни при чем. Можете ее забрать. В момент похищения камера слежения ее не зафиксировала.
Лена Мумрикова даже взвизгнула от разочарования.
— Ну вот видите! А что было на пленке? — воскликнул Приходькин, которому крошечный подполковник едва доставал носом до пуговицы на животе.
— Не ваше дело, — ответил тот.
— Как не мое? Ученица-то моя! — рассердился Приходькин.
— Я не имею права ничего разглашать. Расследование не закончено. Попрошу очистить музей!
Однако, когда минутой позже они выходили из зала, Тане, слегка задержавшейся, потому что ноги у нее были словно ватные, почудилось, что он вполголоса сказал своему помощнику:
— Или ты мне объяснишь, что было на пленке, или я тебе не завидую. И себе не завидую
— Доешь позавчерашнюю лапшу. Она слегка слиплась, но ты можешь ее разогреть. Только не вздумай при этом поджечь квартиру — с тебя станется, — хмуро сказала тетя Нинель.
— Спасибочки! — насмешливо выпалила Таня. — А почему, интересно, Пипа ее не ест? Боится, что лапша обмотается у нее вокруг зубов? Или полезет из ушей? С ее прической это было бы довольно миленько.
— Помалкивай! А то без завтрака останешься! — рявкнула тетя Нинель.
Сообразив, что даже позавчерашняя лапша лучше, чем ничего, Таня схватила вилку.
После той истории в музее прошло три с половиной дня. Первый день вообще был кошмаром, потому что, когда Таня вернулась домой, там уже обо всем знали. Оказалось, что Ирина Владимировна и Ленка Мумрикова позвонили почти одновременно и, тараторя, наперебой сообщили каждая свою версию. Что это были за версии, Таня точно не знала, но Дурневы страшно взбесились. Похоже, они решили, что меч украла именно она, а даже если и не она, то произошло это не без ее участия.
— Говорил я, что ты кончишь тюрьмой! — топая ногами, заорал дядя Герман. Потом он схватился за бок и рухнул на стул. — У меня разрывается сердце! Когда я узнал об этом, то съел девять шариков гомеопатии вместо семи! — взвизгнул он. — Если я теперь умру, это будет на твоей совести! Какое пятно на моей депутатской карьере!
— Герман! Сердце не там! — прошептала тетя Нинель.
Пипа просунула голову на кухню.
— Она все специально подстроила! Ошпарила меня, а сама на экскурсию... — пискнула она.
Для насмерть обваренной чаем она выглядела совсем неплохо, разве что покрылась большущими, с полкулака, прыщами. Но это оттого, что сожрала слишком много сладкого...
— Закрой рот! — не выдержав, прикрикнула на Пипу Таня. Ее нервы были на пределе, слишком много она сегодня пережила. Ей чудилось, что внутри ее натянута тонкая струна, которая вот-вот порвется.
— Как ты разговариваешь с сестрой? А ты, Пипа, иди! А то еще нахватаешься от этой уголовницы! — поджимая губы, сказала тетя Нинель.
— Блох! Пусть катится к своему папаше! — быстро добавила Пипа.
Таня вскочила. Внезапно дверца холодильника, рядом с которым стояла Пипа, распахнулась и двинула ее по носу, да так стремительно, что та и увернуться не успела. Дочка дяди Германа заверещала и схватилась на нос, мгновенно распухший до размеров большой сливы. Таня удивленно уставилась на свои руки. Как странно! Она ведь только подумала об этом, как тотчас дверца открылась сама. Невероятно!
Тетя Нинель и дядя Герман пристально уставились на Таню, но она стояла слишком далеко от дверцы, чтобы ее можно было в чем-то обвинить. Пипа, отвратительно голося, каталась по полу.
— У меня сломан нос! Вызывайте «Скорую»! Мне нужно срочно пластическую операцию! — вопила она, паникуя.
Тетя Нинель силой убрала ладони, которыми дочь загораживала лицо, и осмотрела ей нос.
— Спокойно! Кости целы, а вот примочка тебе точно нужна... А ты, дрянь, живо марш к себе на лоджию и не показывайся мне на глаза!
Таня отправилась на лоджию и там, на широком подоконнике, закутавшись в одеяло, стала решать примеры по математике. Все произошедшее сегодня казалось ей абсолютно нереальным. Именно поэтому Таня решила сейчас об этом не думать, а, насколько возможно, отложить мысли на потом.
Через некоторое время в комнату вошла Пипа и, показав ей через стекло язык, уселась за свой стол. Таня с сожалением убедилась, что нос у нее уцелел. Она отделалась одной нашлепкой лейкопластыря.
— Поздравляю! Пластырь тебе очень идет. Ты стала симпатичнее ровно на три прыща, которые он закрывает! — громко сказала Таня.
Пипа сделала вид, что ничего не услышала. Прикидываться глухонемой было вполне в ее привычках. К тому же что ни говори, а в комнате-то была она, а Таня-то на лоджии!
Не обращая на Таню внимания, Пипа сняла с шеи шнурок с ключом, открыла ящик и, достав снимок, уставилась на него растроганными глазами. Прислушавшись, Таня различила, как дочка дяди Германа бормочет:
— О! Если бы ты знал, как мне сложно выносить эту дуру! Жаль, что ее до четырнадцати лет не могут взять ни в одну колонию. Представляешь, что она учудила в музее... Обварила меня крутым кипятком, а сама...
«Тьфу ты! Рассказывает портрету обо мне! Видать, удар дверцей оказался слишком сильным для наших и без того прихрамывающих мозгов», — подумала Таня и стала решать примеры.
Минут через пять Пипа перестала сюсюкать и, прижав портрет к груди, громко воскликнула:
— О Гэ Пэ! О дорогой Гэ Пэ!
Таня даже ручку уронила. Это был первый случай, когда при ней Пипа назвала имя таинственного красавчика, изображенного на портрете. Кто такой Гэ Пэ? Среди ее знакомых и одноклассников никого с такими инициалами определенно не было. Был, правда, Генка Бульонов, но он был Гэ Бэ, а не Гэ Пэ. К тому же влюбиться в Бульонова... Такого нельзя было ожидать даже от Пипы. Значит, надо было искать кого-то другого.
«Что за Гэ Пэ? Гога Пупсиков? Гуня Перец?» — стала гадать Таня, но тотчас спохватилась, что у нее есть дела поважнее, чем думать о такой ерунде. Что ей за дело до какого-то Гриши Пончикова, в которого влюблена бестолковая дочка самого доброго депутата? Мало ли за последние дни было странных событий, которым нет объяснения? Сон Дурнева... Дверца холодильника... Прилипший лист... Русская борзая... Исчезнувший золотой меч...
Чем дольше Таня размышляла обо всем об этом, тем сильнее затягивался узел вопросов. Ну хорошо, лист принесло ветром, а к стеклу он приклеился, потому что был мокрым. Дверца холодильника могла открыться сама, или, скажем, дядя Герман задел ее локтем, когда в ужасе хватался за сердце, прикидывая, симулировать ли ему инфаркт. Борзая... хм... борзая... Ну, скажем, она увязалась за автобусом, потому что потерялась, а Таня была похожа на ее хозяйку. Мало ли что взбредет в голову собаке? Ну а как тогда быть с мечом? Почему он исчез спустя несколько минут после того, как девочка на него смотрела, и что означали слова начальника охраны: «Или ты мне объяснишь, что было на пленке, или я тебе не завидую».
Что зафиксировалось на пленке? Не то ли это отвратительное чудовище, которое привиделось во сне дяде Герману? Почему-то каждый раз, как Таня думала о старухе, голова у нее начинала жутко кружиться.
* * * Днем в четверг Таня вернулась из школы раньше обычного. Старшеклассники, переносившие новое фортепиано, нечаянно опустили его на ногу суетившейся учительнице по музыке. Музыку отменили, и весь их класс отпустили сразу после третьего урока.
Открыв ключом дверь, Таня поняла вдруг, что она совершенно одна.
Дядя Герман заседал в своем комитете, где обсуждался крайне важный вопрос о выдаче всем пенсионерам старше ста лет по паре уцененных горных лыж (дядя Герман как раз приобрел партию, которую некуда было девать), тетя Нинель на машине уехала в супермаркет, а Пипа вместе с Ленкой Мумриковой и полудюжиной других своих рыб-прилипал отправилась в «Русское бистро». Таня знала, что Пипа, как обычно, станет покупать всем мороженое и блины с шоколадом, а прилипалы за это будут подобострастно смотреть ей в рот и смеяться каждой ее шутке.
После того случая в музее многие одноклассники вообще перестали замечать Таню или шептались за ее спиной, один только Генка Бульонов непрерывно таращился на нее на всех уроках, а на переменах постоянно маячил перед глазами, издавая кошмарные звуки — не то зевки, не то вздохи. Похоже было, что бедолага, что называется, втрескался по самые уши. Во всяком случае, так Таня считала до поры до времени. Однажды, когда рядом никого больше не было, Бульонов подошел к ней сбоку и, кашлянув, застенчиво окликнул:
— Гроттер!
— Чего тебе, Бульон?
Генка пугливо оглянулся, а затем таинственно прошептал ей на ухо:
— Давай ограбим банк! Я давно об этом мечтаю!
— Чего? — Не веря своим ушам, Таня уставилась на Бульона. Так вот, оказывается, какие планы вынашивал этот молчаливый тюфяк, который даже мяча на физкультуре не мог кинуть, чтобы, отскочив от чего-нибудь, тот не огрел бы его по лбу.
Бульон нетерпеливо ждал ответа.
— Ограбим, ограбим! Ты, главное, не нервничай. Супик хорошо кушай. Сил набирайся, — успокоила его Таня.
Генка нервно сглотнул, продолжая подобострастно пожирать ее глазами. Вид у него был как у голодной дворняжки, которая ждет, когда ей бросят котлету.
— А что мне делать? — спросил он.
— Ушами хлопать! Шапка с прорезями для глаз у тебя есть?
Бульон замотал головой.
— Нет шапки?.. — напирала Таня. — Плохо! И пистолета нет?
— И-э-а-э... Настоящего нету.
— С чем же ты грабить банк собрался, чайник? Брысь отсюда, Бульон. Вот когда обзаведешься — тогда придешь!
Вспоминая сейчас, какая глупая физиономия была у Бульонова, Таня прыснула и быстро скинула куртку. Кто знает, сколько времени она пробудет одна, без Дурневых. Нельзя терять ни минуты, если она хочет пополнить запасы.
Она вытащила из холодильника пару йогуртов, отпилила ножом приличный кусок колбасы и сунула себе в карман апельсин. Интересно, заметит тетя Нинель? Вряд ли. Холодильник у нее и так трещит от продуктов по швам, а она и сегодня тоже привезет полмашины. Кроме продуктов, тетя Нинель еще наверняка купит две дюжины журналов по фитнесу и аэробике, а также какую-нибудь толстую книгу вроде «Как сбросить сорок килограммов за десять дней». Сколько Таня себя помнила, тетя Нинель всю жизнь мечтала похудеть, но худел почему-то только дядя Герман. Тете же Нинели ничего не помогало, хотя дважды в неделю она и устраивала себе получасовые голодания.
Полтора Километра с ненавистью ворчала на Таню из-под стола. Если бы она смогла, то обязательно бы на нее наябедничала. Не удержавшись, девочка топнула на нее ногой и крикнула: «У-у!» От возмущения старая перечница едва не подавилась своим лаем, а отлаявшись, пошла к миске лакать воду.
— Пей и не булькай, а то хвост отвалится! — посоветовал а ей Таня.
Уничтожив на кухне все следы своего пребывания, она, жуя на ходу кусок красной рыбы, отправилась в комнату Пипы, от пола и до потолка забитую мягкими игрушками. Одних только львов у Пипы было семь штук, не считая медведей, кошек, гномов и жирафов. Мягкие игрушки ей дарили многочисленные деловые партнеры дяди Германа, у которых не хватало фантазии подарить что-либо более стоящее. Знали бы они, что Пипа пинает их игрушки ногами, давит велосипедом, а изредка даже потрошит перочинным ножом. Казалось бы, при таком отношении она могла бы подарить что-нибудь Тане, но Пипе такое даже в голову не могло прийти.
Осторожно переступая через разбросанные на полу фотоальбомы (пятьдесят прыщавых физиономий Пипы в каждом) и диски с играми для компьютера, Таня пробралась к себе на лоджию. Она отлично знала, что, стоит ей хоть на сантиметр сдвинуть какой-нибудь диск или перелистнуть страницу одного из Пипиных журналов, та устроит жуткую истерику и, катаясь по полу, будет орать, что Таня рылась в ее вещах. А уж глаз у Пипы наметанный — каждый вечер она проводила по часу, замеряя ниткой расстояние от одной игрушки до другой или приклеивая к ящикам стола секретные волоски.
На лоджии Таня открыла дверцу деревянного шкафа и вытащила футляр от контрабаса. Девочке всегда нравился этот момент: футляр выдвигался с негромким поскрипыванием, будто добродушно ворчал, приветствуя ее.
— Привет, старый скрипун! — сказала ему Таня.
Он был очень приятным на ощупь — теплым, кожистым, шероховатым. Даже зимой он никогда не был холодным, и Таня всегда грела об него руки. Раньше, когда Пипа смертельно ее оскорбляла или тетя Нинель походя давала затрещину, Таня забивалась внутрь футляра, сворачивалась там и лежала, глотая слезы. А футляр оберегал ее. Или ей только казалось, что оберегает. Когда Тане было пять лет, тетя Нинель попыталась выволочь ее из футляра, чтобы наказать за случайно разбитую чашку. Неожиданно крышка вдруг ни с того ни с сего захлопнулась и так прищемила ей руку, что тетя Нинель две недели носила ее на перевязи. Да и футляр она так и не решилась выбросить, хотя сотни раз грозилась.
Таня отщелкнула маленький старинный замок и, приподняв крышку, сунула в футляр руку. Ее пальцы привычно скользнули за обшивку, в тот небольшой и единственный тайник, где она прятала свой дневник — не школьный, доступный всем учителям и всюду сующему нос дяде Герману, а личный, которому она доверяла все тайны и беды.
Внезапно девочка вскрикнула и отдернула руку. Вместо дневника ее ладонь наткнулась на что-то липкое и тягучее. Таня с трудом узнала в этой гадости свою тетрадь, выглядевшую так, будто кто-то изжевал ее. Точно так же испорчена была и вся атласная подкладка контрабаса. Распахнув другую половинку шкафа, Таня увидела, что все ее немногочисленные вещи выглядят ничуть не лучше — скользкие и обслюнявленные, они не висели, а буквально стекали с вешалок.
Желудок у Тани сжался. Боясь, что ее вырвет, она захлопнула шкаф. В первое мгновение она решила, что эту гадость ей сделала Пипа, но даже прыщавая дочка дяди Германа, при всей своей ненависти к ней, не стала бы изжевывать ее вещи. Максимум она изрезала бы их бритвой, выжала бы в карман полтюбика зубной пасты или измазала бы одежду кетчупом. На большее ее изобретательности ни за что бы не хватило. Скорее ее скорбные извилины завязались бы морским узлом.
— Кто это сделал? Кто? — простонала Таня.
Глаза у нее защипало. В горле встал ком. Это был ее любимый дневник, которому она поверяла самые сокровенные свои секреты, единственная, не считая футляра от контрабаса, вещь, принадлежащая лично ей!
— Если я найду того, кто это сделал, — я ему врежу! — в ярости крикнула Таня.
Внезапно на шкафу кто-то противно захихикал. Звук при этом был такой, будто кто-то скреб одним листом наждачной бумаги по другому. Девочка вскинула голову, и тотчас на лоб ей свалился мерзкий вонючий бумажный ком, в котором она смутно угадала последние страницы своего дневника.
— Х-хо! Она мне врежет, х-хо! Врежь мне, врежь, х-хо! Никто еще никогда не врезал Агуху!
На плечо Тане спрыгнуло небольшое противное существо с жирным телом, покрытым жесткими сальными волосами. У него была крошечная голова с морщинистым лбом, короткие кривые ноги с цепкими пальцами, длинный, голый, розоватый, как у крысы, хвост и длинные, гнущиеся во все стороны, лишенные локтей руки. Когда существо, мерзко хихикая, распахивало огромный рот, полный мелких зубов, то нижняя часть его головы оставалась на месте, верхняя же часть — с носом, лбом, вплоть до покрытой плесенью макушки, — откидывалась назад, как на шарнире. На макушке у существа были отвратительные желтоватые рожки: правый рос прямо, а левый, маленький и неразвитый, загибался чуть вперед и вбок.
Вцепившись в Танино плечо, оно с силой оттолкнулось от него и, вдребезги разбив головой окно, метнулось в комнату Пипы. Оставляя на паркете скользкие и грязные следы, существо вскарабкалось на письменный стол дурневской дочки и в мгновенье ока обмусолило всю гору журналов и учебников, попутно откусив голову у дорогой коллекционной куклы.
— Плох-хо тебе будет, плох-хо! — прошипело оно, нагло глядя на Таню гноящимися глазами, — Лучше сама отдай, что прячешь, или умреш-шь в страшных судорогах! Станешь мертвей Мертвого Грифа!
— Я не понимаю, что ты хочешь!
— Не желаешь отдать? Х-хо! — Мерзкий рот открылся, с треском, как сухой орех, раскусывая телефонную трубку. — Не хочеш-шь? Вот тебе!
— Что отдать? — чуть не плача от омерзения и ужаса, крикнула девочка.
— Вреш-шь, что не знаеш-шь! Все ты знаешь, Гроттер! — рассвирепел Агух.
Его тонкая рука потянулась к монитору компьютера Пипы, на котором та запускала все свои триста дисков с играми. Монитор был тонкий, жидкокристаллический — подарок тети Нинели за то, что Пипа ухитрилась получить годовую четверку по ботанике. Пипа представила это как свою величайшую заслугу, хотя на самом деле ботаничка ставила отметки, задавая вопрос: морская звезда — это растение или нет? Те, кто отвечал «нет», получали «пять», а все остальные — «четыре».
— Не надо! Не трогай монитор! — в ужасе крикнула Таня, представив, что устроит Пипа, если он разобьется.
— Боиш-шься? Так вот тебе! Х-хо! Пусть тебя за это повесят или четвертуют! Снимут кожу, сварят в раскаленном свинце! — мерзко захихикал уродец.
Схватив монитор за шнур, он подволок его к краю стола и столкнул вниз. Внутри монитора что-то негромко взорвалось.
— Х-хо! Агух тебя проучил! Так будет со всеми Гроттерами! Если бы ты знала, как Леопольд молил, чтобы хозяйка тебя не убивала! Жалкий трус-с!
Едва услышав имя своего отца, Таня пораженно отпрянула.
— Не правда, мой папа жив! — крикнула она.
— Трус-с! Трус-с! Трус-с! Он и его жена Софья, тупая курица, все боялись хозяйку!
Красная пелена гнева застлала Тане глаза. Она не выносила, когда кто-то так отзывался о ее родителях — особенно это мерзкое, скользкое существо с крысиным хвостом и хилыми рожками.
— А ну пошел отсюда, недомерок! — крикнула она и, схватив с подоконника горшок с кактусом, изо всей силы метнула его в отвратительное создание. Горшок попал ему точно в живот, сшибив его со стола, а в следующий миг колючки перекувырнувшегося кактуса впились ему прямо в мягкую физиономию.
Отвратительно заверещав, недомерок метнулся под кровать и, высунувшись оттуда, гневно закричал:
— Кошмарс бредунс экс! Я проклинаю тебя! Никто не поступал так с Агухом! Ты сама не знаешь, какую беду на себя накликала! Запомни: не отдаш-шь — умреш-шь! Издохнеш-ш-шь в страш-шных муках! Так сказала сама хозяйка! — Погрозив Тане кулаком, рогатый субъект скользнул в коридор и исчез.
Таня схватила тряпку. Следы, которые оставило существо, не оттирались, а при попытке отчистить лишь еще глубже въедались в паркет и полировку.
Представляя, как поведут себя Дурневы, когда вернутся, Таня убито опустилась на кровать Пипы. Та, разумеется, устроит скандал, если увидит ее здесь, да только... только она и так уже его устроит, едва заглянет в комнату. Терять нечего.
Щеки у Тани горели. Кто был этот мерзкий недомерок? Что он знал о ее родителях, а он что-то знал — это безусловно. О какой хозяйке он упоминал? Что искал в пустой квартире? Зачем изгрыз дневник? Одно можно было сказать точно — уродец явился не по своей воле. Он был послан кем-то, кто был настроен очень решительно, кем-то считавшим, что Таня может что-то прятать у себя в футляре. Причем то, что он искал, было в сто раз ценнее содержимого сейфа дяди Германа, антикварного фарфора тети Нинели и всего барахла Пипы, вместе взятого.
Несмотря на то, что все было крайне скверно и ничего хорошего ее не ожидало, Таня невольно улыбнулась и постучала согнутым пальцем по лбу.
— Би-би, крыша, би-би! — сказала она.
Что они все, с ума посходили? Да кто она, в конце концов, такая, что вокруг нее творится вся эта чертовщина? Разве есть у нее какое-то имущество, кроме того, что спрятано в футляре от контрабаса, и нескольких замызганных тряпок?
Правда, этот футляр явно очень старинный, разве что немного менее древний, чем тот золотой меч из музея, который исчез вскоре после того, как она с восхищением приникла к стеклу, разглядывая на лезвии таинственные знаки. Особенно запомнился ей словно отпечаток птичьей лапки на мокром песке. Ей еще показалось, что она когда-то прежде видела нечто подобное... И даже не только видела, но и... дотрагивалась до него.
Едва Таня подумала об этом «дотрагивалась», как мигом перед глазами у нее встала небольшая тусклая пластина, которую она всегда сжимает двумя пальцами — большим и указательным — и после тянет на себя. Вспомнила! Это же застежка ее футляра!
Таня кинулась на лоджию и, опустившись на колени, повернула футляр от контрабаса к себе боком. Вот глубокие складки теплой кожи, а вот и застежка с точно таким же символом — три тонкие отставленные черты наверх и одна вниз.
А дальше — дальше Таня сама не знала, что ее заставило так поступить, — она осторожно обвела мизинцем все четыре черточки и, поместив палец в небольшое углубление в самом центре, повернула его ровно на пол-оборота. Она выждала минуту, две... Ничего не произошло. Тот же тусклый осенний день, те же крыши соседних домов. Ощутив жуткое разочарование, Таня проделала эти манипуляции еще раз — только теперь, обводя контуры птичьего следа, она начинала с центрального когтя... Снова ничего... А что, если вначале притронуться к углублению, а потом уже обвести пальцем все четыре черточки следа?.. Нет, бесполезно.
С каждой минутой Таней все сильнее овладевало уныние. И с чего она решила, что должно произойти нечто необычное? Ну пластинка и пластинка. Надо меньше воображать и знать свое место. И вообще пора подумать о том, что она скажет дяде Герману и тете Нинели, когда они обнаружат в квартире разгром.
— А ну тебя! Не хочешь, и не надо! — воскликнула Таня и, с досадой захлопнув крышку футляра, щелкнула по замку ногтем.
Не успела она ощутить легкую боль в ногте и даже едва услышала сам звук щелчка, как что-то неуловимое пронеслось в воздухе. Больше всего это напоминало золотой вихрь, внезапно ворвавшийся в открытую форточку лоджии. Неуемный и стремительный, вихрь шаловливо сорвал с места все бумажки, опрокинул цветочный горшок, растрепал тетради, а затем, опустившись прямо в центр футляра, принял форму старинного контрабаса с четырьмя толстыми струнами — золотой, серебряной, медной и железной. Футляр подходил инструменту настолько идеально, что не оставалось никаких сомнений — это был его футляр.
Рядом с контрабасом лежал небольшой смычок, который был почти в два раза короче, чем он сам.
Сердце у Тани забилось вчетверо быстрее. Не решаясь прикоснуться к инструменту, она дико уставилась на него. Потом, набравшись смелости, Таня осторожно протянула руку, чтобы взять смычок, но тот, не дожидаясь, сам прыгнул к ней в ладонь. Между смычком и его струной была зажата небольшая берестяная грамота. Развернув ее, Таня с трудом разобрала старинные с завитушками буквы:
Магический контрабас Феофила Гроттера
ПАМЯТКА ПОЛЬЗОВАТЕЛЮ
+++
Данный магический контрабас создан знаменитым волшебником Феофилом Гроттером в середине XVII века и использовался им как для полетов на Лысую гору, так и для тонкой магии. В качестве материала использованы палубные доски Ноева Ковчега, а внутри полого грифа помещена Веревка Семнадцати висельников, обрывавшаяся всякий раз, когда должны были казнить невиновного.
Контрабас позволяет совершать практически все магические действия, связанные с превращением, телепатией, левитацией, телекинезом, заклятием, изгнанием нежити и снятием порчи. Однако главное его назначение — скоростной полет.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ
+++
1. Не садитесь на контрабас, пока не освоите всех его магических функций и не выучите полетные заклинания по стодвенадцатитомнику Белой магии под редакцией Каина Жабмана и Иегуды Мухоморенко (издательство «Башня», Вавилон, 7000 г. до н.э.).
2. При ремонте контрабаса ни в коем случае не используйте запчастей от пикирующих пылесосов, швабр с вертикальным взлетом, зубодробильных вертолеток, исчезающих ступ и соковыжималок-вампиров.
3. В случае перевозки контрабаса на драконах необходимо принять все меры противопожарной безопасности: в частности, перевозить инструмент строго в несгораемом футляре, защищенном не менее чем дюжиной огнетушителъных заклинаний. На самого же дракона на время перевозки следует надеть пламягасительный намордник.
4. Не потеряйте смычок! Без него вы утратите возможность управлять контрабасом.
5. Не допускайте перетяжки или обрыва струн — это может привести к непредсказуемым последствиям.
6. Напоминаем вам, что данный контрабас является инструментом исключительно Белой магии! В случае использования его для целей и нужд Черной магии инструмент может утратить волшебные силы.
7. Не деритесь контрабасом, не колотите смычком нежить, избегайте столкновений с твердыми предметами! Нарушение данных правил может привести к трещинам в инструменте и высвобождению мощного проклятия, содержащегося в Веревке Семнадцати висельников.
8. При полетах соблюдайте особую осторожность. Не разгоняйтесь выше скорости звука! Не поднимайтесь на высоту свыше десяти тысяч метров. Это может привести к обледенению струн и падению инструмента, как это произошло с волшебником Ликургом Запупенным и его летающей гитарой.
9. Оставляя контрабас в подозрительных местах, особенно в местах массового обитания нежити (заброшенные кладбища, болота, буреломы, пустыни), не забудьте защитить его противоугонным заклинанием.
Данная инструкция отпечатана в типографии «Кощей Бессмертный». Адрес: Лысая гора, проспект Утопленника, могила 7. Для входа дернуть за хвост дохлой кошки".
+++
Таня выронила бересту. В глазах сумасшедшим вальсом закружились рыжие и красные пятна — не то листья, не то перья, не то язвительные физиономии нежити. Боясь упасть, она схватилась рукой за шкаф, ответивший ей неприветливым скрипом. Она была ошеломлена, напугана, восхищена в одно и то же время.
Теперь она абсолютно уверилась в том, что где-то рядом, отделенный от нее лишь тонкой стеной, существует другой мир — мир, полный загадок и тайн, мир волшебства. И она, Таня Гроттер, круглая сирота, каким-то образом сопричастна этому миру. Струны магического контрабаса утешающе загудели.
«Ой, мама! Кто-то из моих предков был волшебником, сделавшим этот инструмент! И я, значит, тоже... Нет, не может быть», — подумала Таня.
У нее перехватило дыхание, из глаз покатились слезы. Глотая их, Таня гладила ладонью гулкий бок контрабаса. Она едва могла поверить, что он на самом деле существует, и опасалась, что он сейчас возьмет и исчезнет, как исчезали всегда подарки, снившиеся ей в новогоднюю ночь. Дурневы никогда не дарили ей ничего, разве что дядя Герман однажды презентовал ей полкило каменных ирисок, пахнущих рыбой, а Пипа добавила от себя старый веник, которым, впрочем, очень скоро сама же капитально получила по носу. Ну и визгу же тогда было! Таню на целый день заперли в ванной с выключенным светом.
Но теперь Тане было не до того, чтобы вспоминать старые обиды.
Неужели среди ее предков были волшебники! Ведь до сих пор не проходило и дня, чтобы Дурневы не назвали ее дочерью уголовника! Выходит, все это была ложь до последнего слова! Не успела Таня все это осмыслить, как внезапно рядом послышался ломкий, писклявый от злости голос:
— А-а! Вот ты где, дрянь! И что все это значит?!
Таня испуганно повернулась. На миг ей показалось, что она сейчас увидит того самого коротконогого карлика, который все испортил. Но это оказался не карлик, а нечто гораздо хуже...
* * * В дверях, бледно-синий от ярости, напоминающий только что вылезшего из могилы вурдалака, стоял дядя Герман. Таня пропустила момент, когда он вошел в комнату. Если бы сейчас дядю Германа увидели его избиратели, то точно не предположили бы, что эта перекошенная от злости физиономия принадлежит самому доброму депутату, другу детей и инвалидов, бескорыстному жертвователю старых носков и всего лишь на годик просроченных консервов.
— Кто устроил этот погром? Я спрашиваю! — сипел дядя Герман. — Что происходило у нас в квартире? Спрашиваю я! Или ты, мерзкая девчонка, расскажешь все сама, или я не знаю, что я не спрашиваю... То есть, что я сделаю! Считаю до пяти...
— Я не знаю. Тут был какой-то липкий карлик... Кстати, его звали Агух, если вам интересно, — испуганно воскликнула Таня. Она никогда прежде не видела дядю Германа в таком взбешенном состоянии. У него почти что пар валил из ушей. Тане даже казалось, что она слышит малоприятный запах расплавленной ушной серы.
— Два... — ледяным голосом сказал Дурнев, по склочности характера пропуская «один».
— Правда, я не обманываю... Я вернулась из школы, а этот карлик... То есть, я хочу сказать, этот уродец...
— Три... Не смей мне врать! Откуда ты взяла эту огромную гитару или что это за безобразие такое? У кого ты ее украла?
— Это не гитара, это...
— Я не собираюсь терпеть эти выходки! Даже моему ангельскому терпению пришел конец! Завтра же ты окажешься в детском доме, а то и в детской колонии... Четыре...
Таня прижала к себе контрабас. Она была в ужасе, но, даже несмотря на ужас, почему-то глупо хихикнула. Ей вдруг подумалось, как было бы забавно, если бы дядя Герман сказал: «Четыре на веревочке... Четыре на ниточке». Эта улыбка совершенно вывела Дурнева из себя.
— АХ ТАК! Пять! — заорал дядя Герман и шагнул вперед.
Прежде чем Таня успела сообразить, что он собирается делать, оплеуха обожгла ее щеку. Таня закричала не столько от боли, сколько от унижения. Прежде дядя Герман никогда не бил ее, только шипел, оскорблял и запирал в ванную или на лоджии. В душу ей словно вылили вонючую болтушку.
А дядя Герман, вконец взбесившийся, уже заносил руку для нового удара. Увертываясь от него, Таня загородилась контрабасом. Дурневская оплеуха пришлась по инструменту. Видимо, магический контрабас не привык к такому обращению. Струны возмущенно загудели, низко, словно предупреждали дядю Германа не делать глупостей. Не обращая на это внимания, Дурнев с яростью схватился за гриф и стал вырывать контрабас у Тани.
— А ну живо отдай его! Кому говорю! Сдам его в милицию — пускай выясняют, у кого ты его утащила, воровка! Где телефон? А, ты и телефон сломала!!
Таня вцепилась в контрабас что было сил и не отпускала, хотя дядя Герман был намного сильнее и мотал ее вместе с инструментом из стороны в сторону, ударяя спиной о раму лоджии и о шкаф.
Случайно рука девочки оказалась на одном из колков, регулирующих натяжку струн. В этот момент Дурнев резко дернул на себя, и Таня повернула колок. Натянутая струна загудела низко и басовито. На миг Тане почудилось, что она оглохла. Стекла в рамах угрожающе задрожали. Потеряв равновесие, Таня упала вместе с инструментом на спину.
Внезапно дядя Герман, нависший было над ней, замер. Черты его лица как-то обмякли, подобрели и приобрели идиотическое выражение. Зрачки некоторое время бестолково вращались в орбитах, а затем целеустремленно скрестились на переносице. Верхняя губа поползла наверх, обнажив довольно длинные передние зубы.
Наконец, наскучив дико блуждать по сторонам, глаза дяди Германа пристально уставились на Таню — вначале правый, а за ним и левый. От удивления дядя Герман подпрыгнул на месте и глупо хихикнул.
— Хи-хи! Какой плавный денек! — сказал он тоненьким писклявым голосом.
Таня испуганно ойкнула. Через секунду она ойкнула еще раз, потому что дядя Герман вдруг наклонился и обнюхал контрабас, слегка даже, кажется, попробовав его на зуб.
— Девоцка, ты сто тут делаес? Цветочки собираес? Давай знакомиться: я кролик Сюсюкалка! — пискнул он.
Таня что-то пробормотала, но дядя Герман не слушал ее. Он уже прыгал по комнате, поджав ручки, точно лапки кролика. Ловко вспрыгнув прямо с ковра на стол Пипы, дядя Герман обрушил его. Со стола кувыркнулся на кровать, опрокинул книжные полки, оторвал дверцу у шкафа, а затем, опустившись на четвереньки, принялся подгрызать ножки стульев. Проглотив несколько кусочков полировки, дядя Герман капризно поморщился. Такса Полтора Километра, заливаясь клокочущим старческим лаем, повисла у него на штанине. В другое время Дурнев прослезился бы от умиления, что его собачка играет, теперь же он так пнул таксу ногой, что Полтора Километра с воем выкатилась в коридор.
— У нас, кволиков, ужасно сильные задние лапы! Мы ими можем здорава лягацца! — похвастался он Тане, глодая отломанную ножку стула. — Фуй, какая невкусная деревяшка! Терпеть не могу эту плативную кору! У меня от нее дзубы болят! У тебя нет морквы или капушты?
Не отвечая, Таня продолжала пораженно разглядывать его. Кролику это, очевидно, не понравилось. Его белесые бровки собрались на узком лобике.
— Ты сто, не слысыс, девцёнка? Кволичьего языка не понимаес? Морквы, говорю, нет? — просюсюкал он.
— Есть... На кухне... В овощном ящике... — пробормотала Таня.
— Спацибо, девоцка! Ты думаес, я глупый, думаес, я тебя не узнал? Осень дасе знаю! — с заговорщицким видом сказал дядя Герман и ускакал, сотрясая пол своими здоровенными ступнями сорок седьмого размера. — У, хитлюга! Меня не обманес! Ты Красная Сапоска! — крикнул он, погрозив ей на прощанье пальцем.
Не прошло и минуты, как с кухни донесся характерный звук: Дурнев, он же самозваный кролик Сюсюкалка, похоже, обнаружил «моркву» и теперь торопился слопать ее вместе с кульком. Во всяком случае, к хрусту сгрызаемой моркови периодически добавлялось шуршание пакета.
Таня осторожно выбралась из-под контрабаса, разглядывая его со смесью ужаса и восхищения. Она ни минуты не сомневалась в том, что во внезапном умопомрачении дяди Германа замешан был именно он. Ведь в тот момент, когда она повернула настраивающий струну колок, Дурнев и вообразил себя кроликом Сюсюкалкой.
Вспомнив о предупреждении, которое было на бересте, Таня поспешно ослабила натяжение струны и проверила, не появилось ли в грифе трещин. Нет, контрабас, к счастью, не пострадал, если не считать небольшой царапины, которую оставили ногти дяди Германа.
В дверях заскрежетал ключ. Сообразив, что это могут быть либо Пипа, либо тетя Нинель, Таня поспешно спрятала контрабас в футляр и задвинула его в шкаф. По квартире уже раскатывались гулкие прыжки — это кролик Сюсюкалка прыгал встречать своих родственников.
И когда через минуту в коридоре раздался страшный сдвоенный вопль тети Нинели и Пипы, Таня догадалась, что он их встретил.
— Вы не Красные Сапоски! Ты Бабка-толстунья, а ты ее дочка! Не твогайте меня! Я будя лягацца! У меня сильные задние лапы! — оглушительно заверещал дядя Герман, удирая от них по всей квартире...
Глава 4
КОВОКЛИ РВАКЛИ?
— Цвианг! — прогудела третья от края струна, которую Таня прижала ближе к середине грифа. Едва звук растаял, как на лоджии возникла круглая толстощекая голова в медном шлеме. Размером она была с порядочный котел и грозно вращала зрачками. Вид у головы был откровенно разбойничий. Искривленный нос был когда-то вмят чьим-то кулаком, а на щеке красовался длинный шрам...
— Ковокли рвакли? — прорычала она, когда ее зрачки, перестав вращаться, остановились на девочке.
— Никовокли не рвакли... Ошибочка вышла... — пытаясь спрятаться за контрабасом, пробормотала Таня.
Голова ухмыльнулась, обнажив сточенные желтые зубы, каждый из которых был с добрый кулак. Кроме того, стало заметно, что между двумя передними зубами застряло что-то ужасно похожее на подошву от ботинка.
— Че за «никовокли», в натуре? — хрипло спросила голова. — Где магический отзыв? Тебя че, не предупреждали, что я могу разорвать того, кто незаконно пользуется волшебными предметами? Клочки по закоулочкам и, типа, все такое.
— Нет, меня не предупреждали, — быстро выпалила Таня, сообразив, что в этом ее единственное оправдание.
— Да ни в жись не поверю! А коль не предупреждали, значит, ты не ведьма, а одна из лопухоидов!
— Нет, я ведьма... То есть я... Погодите, я все объясню...
Таня в испуге попятилась и, надеясь, что голова исчезнет, поспешно провела смычком по соседней струне.
«Вжиангг!» — толсто прогудела струна. Нет, голова не исчезла, зато рядом немедленно возникла другая, еще более бандитская, чем первая, украшенная пушистыми фельдфебельскими усами.
— Где нежить? Вякли бякли обвивакли? — спросила она голосом, который резал слух, как наждачная бумага.
Таня ойкнула, испытав жгучее желание оказаться за сто километров отсюда или, на худой конец, просто провалиться под пол.
— Здорово, Усыня! — гаркнула та голова, что появилась на лоджии раньше. — Думаю, пришла пора кое-кого слопать. Кого-то, кто вызывает нас, не зная простейшего магического отзыва...
. — Точно, Дубыня... Давно пора проучить этих зеленых ведьмочек! Будут знать, как путать заклинания!
— Да она и не ведьмочка небось, а одна из лопухоидов... Ненавижу, когда эти ничтожества воображают себя чародеями. Руки бы поотрывал тому, кто дает им волшебные инструменты...
Таня в страхе схватилась за смычок. Она хотела взмахнуть им, зная, что от этого видения порой исчезают, но случайно задела еще одну струну. «Ну вот, опять! Да что же это такое!» — подумала она, испытывая дурное предчувствие. И предчувствие не обмануло.
«Дррианггг!» — ехидно тренькнула струна, и тотчас третья голова, лысая, как бильярдный шар, выкатилась рядом с первыми двумя. Лицо у нее было плоским как блин, с таким же, как и у блина, множеством мелких пористых рытвин, глаза точно узенькие щелки, зато огромный рот протягивался от уха до уха. Явственно ощущалось, что голова эта если и не совсем тупая, то с придурью.
— Горыани подниматурус? — мрачно спросила голова.
Таня убито молчала.
— Терпеть не могу, когда от меня одну голову перемещают. Это, выходит, мое туловище там сейчас одно торчит? Кто хошь подойти может и пинка дать? А если б я, к примеру, в битве был, то че, так вслепую и махать?
— Угу, Горыня! Это ты точно сказал. Типа, кто не заховался, я не виноват... — сказал Дубыня. — Я че, типа, сказать хочу. Я за пять минут до этого от скуки с двумя циклопами завязался: мол, че толкаетесь, одноглазые, давно вам не вламывали, и все такое... Один только размахиваться начал, а моя башка — раз! — и тут! То-то он щас небось моргает... То ли он мне голову снес, то ли чего. Непонятно, короче, как с безголовым махаться.
— Нет, точно надо ее сожрать! — решил за всех Усыня. — Говори отзыв! Ну? Не знаешь? Ну ты допрыгалась!
— Ага, вроде того... Прям в самую точку! — понимающе сказал Горыня. Голос у него звучал довольно ласково, однако девочке совсем не понравилось, как он облизнулся. Скверненько облизнулся.
Головы многозначительно переглянулись. Ус щелкнул, словно бич, и, обвив Таню за лодыжку, стал подтягивать ее к себе. Девочка рванулась, завизжала, но он был толстый, как корабельный канат.
— Жаль, рука там осталась... Взять нечем... Ну да ничего, мы ее и так... — примериваясь, пробормотал Усыня.
Дубыня забеспокоился:
— Слышь, братан, ты того... Не забывай нас-то. Оставишь нам куснуть? — сипло спросил он. — Мы ж тебя того, угощали...
— Когда это вы меня угощали? — возмутился Усыня.
— Ну как же? А немецкими рыцарями...
— Тьфу ты... Так то ж консервы! Их покуда вскроешь, ажно запотеешься!
— А ты бы открывашкой. После зато копьями ихними в зубах ковырять очень сподручно.
Защищаясь, Таня взмахнула было смычком, но Усыню это испугало не больше, чем если бы его попытались ткнуть спичкой. Пасть с громадными тупыми зубами была уже совсем близко. Некоторых зубов у Усыни не было, а остальные выглядели не лучшим образом.
— А-а-а! Не трогай меня! Тебе надо к стоматологу! — крикнула Таня, отчаянно упираясь ладонями чудовищной голове в лоб, чтобы ее непросто было проглотить.
— А это еще кто такой? С чем его едят? — поинтересовался Усыня.
— С бормашиной и со сверлами... Под майонез хорошо идет, особливо если вместе с перчатками и всеми щипчиками! — подсказал Дубыня. Из всех трех голов он был, похоже, самый всезнающий. И вдобавок с большим практическим опытом.
Изловчившись, Таня попыталась ткнуть великана локтем в нос. Тот удивленно моргнул.
— А для лопухоидки ты довольно смелая. Обычно они сразу в обморок хлопаются, — сказал он одобрительно.
— Я не из лопухоидов, говорю же вам! И контрабас не чужой! Мой папа Леопольд Гроттер!
Внезапно ус, сжимающий ей лодыжку, ослаб. — ЧТО? Ты дочь ГРОТТЕРА? Ты ТАНЯ Гроттер? Все три головы недоверчиво уставились на нее.
— Чем докажешь?.. Разве может такое быть, чтоб сама Гроттер простейших заклинаний не знала? Да Грот-теры, они ого-го все какие головастые были! Прям-таки жутко ученые! — усомнился Усыня.
— Да она это, она... И родинка на носу, и кудряшки... Вся личность ее, не врет... — зашептал Горыня.
— Ой, мамочка моя великанша! Ой, папочка мой титан! Ой, бабушка моя циклопша! Чтоб мне поперек треснуть и вдоль срастись! Глазыньки б мои не видели! — запричитал Дубыня. — Это ж дочь Гроттера, встретившая взгляд Той-Кого-Нет и оставшаяся в живых! Единственная, видевшая ее!
— Невероятно, мы ее чуть не слопали! Вот был бы кошмар! — багровея, прогудел Усыня.
— Ну и влетит нам, если она скажет Сарданапалу!
— Или Ягге! Или Поклепу! Но она не скажет... Не будет ябедничать на трех добряков, которые самую чу-чулечку-расчучулечку с ней пошутили? — залебезил Дубыня.
— Ничего себе пошутили! За такие шутки знаете что в зубах бывает? Впрочем, вам это уже не грозит, — проворчала Таня, сама удивляясь такой наглости.
— Мы дико извиняемся. Накладочка вышла! — сказал Усыня.
— Нестыковочка... — шмыгнул носом Горыня.
— Неувязочка... Ты должна была сказать «колобородун», тогда все было бы в порядке, — виновато выпалил Дубыня. — А теперь прощевай, пора нам! Нам вредно слишком долго оставаться в лопухоидном мире.
— Ага, а то еще тело утопает куда-нибудь и наломает дров. Лови потом этот безголовый чурбак. Ой, чудо-то какое, сказать, кого видели, так и не поверят! — закончил Усыня.
Торопясь улизнуть, три головы стремительно закружились на месте. Замелькали пунцовые от раскаянья уши.
— Погоди... Постойте! — крикнула было Таня, но лоджия уже опустела. Пораженная девочка так и не сумела задать им вопрос, который вертелся у нее на языке.
Кто такой Сарданапал? А Ягге? А Та-Кого-Нет? Стоило Тане произнести про себя третье имя, как голова снова закружилась... Почему-то в памяти девочки возникли тощие зеленые руки, тронутые тленом... Омерзительные отрубленные руки, тянущиеся к ее горлу...
«Отдай То, что ты прячешь! Я мертвая, ты живая... Ты виновата в том, что я умерла... Десять долгих лет после твоего рождения и десять веков до него я ждала этого часа», — прошелестел голос. Ледяная мертвая рука коснулась ее лица и, отдернувшись, растаяла...
«Это ж дочь Гроттера, встретившая взгляд Той-Кого-Нет и оставшаяся в живых! Единственная, видевшая ее!» — вспомнила Таня слова говорящей головы. Похоже, огромная голова тоже боялась эту Ту и поэтому со смесью страха и восхищения относилась и к самой девочке.
«Кого я видела? Кого?.. Что с моими родителями? Живы они или погибли? Если бы я хотя бы научилась пользоваться этой волшебной штуковиной! Может, тогда бы что-то прояснилось!» — уныло подумала Таня.
Забеспокоившись, что три огромных головы могли попасться на глаза Дурневым и переполошить их, Таня торопливо выглянула в комнату. Нет, у Пипы все спокойно, да и сама Пипа, кажется, пропадает у одной из своих подружек-подхалимок. Дядя Герман, проглотив все необходимые витамины, уехал в Думу, чтобы попасться там на глаза максимальному количеству влиятельных лиц и перед каждым растянуть рот в приветливом оскале перевоспитавшегося упыря.
Что касается тети Нинели, то из ее комнаты доносился жуткий грохот, как если бы кто-то через равные интервалы ударял кувалдой по полу. Похоже было, что мадам Дурнева вновь решила заняться аэробикой, а в такие минуты она не замечала даже того, что происходило у нее перед самым носом.
* * * Неделя, минувшая со дня обретения контрабаса, выдалась у Тани на редкость удачной. Никто ее не трогал, не донимал, даже о ее присутствии в квартире вспоминали лишь тогда, когда она появлялась на кухне. Порой девочке казалось, что она стала абсолютной невидимкой. Во всяком случае, для Дурневых.
На самом же деле все объяснялось крайне просто. У всего семейства совершенно не было времени, чтобы отравлять ей жизнь: все были озабочены тем, что произошло с дядей Германом. Кошмарный погром был приписан внезапному умопомрачению Дурнева, наступившему от чересчур напряженной предвыборной кампании. Пропрыгав по квартире весь вечер, он отодрал всюду обои и изгрыз тапки, а после утихомирился и заснул в коридоре на полу, спрятав голову под коврик. Тетя Нинель и Пипа едва не грохнулись в обморок. Таня же совершенно не удивилась, сообразив, что кролик Сюсюкалка просто-напросто залез в норку.
На следующее утро дядя Герман проснулся уже в полном рассудке и был ужасно удивлен, обнаружив себя, мягко скажем, в непривычном месте. Он зашвырнул коврик в дальний угол коридора, умиленно поцеловал залаявшую на него таксу и вновь стал прежний — зеленый, язвительный и желчный. Тане оставалось только вздохнуть: как кролик дядя Герман нравился ей куда больше. У него даже появился определенный шарм.
«Некоторые родились людьми явно по ошибке. Оттого, наверное, они такие и противные», — размышляла ода.
Сам дядя Герман о своем помешательстве, равно как и обо всех вчерашних событиях, ничего не помнил. Правда, порой он становился странно задумчив и, поджав руки, как лапки, начинал мелко подпрыгивать на одном месте. Обычно это происходило в минуты, когда на глаза ему попадалась морковь или капуста. Именно по этой причине тетя Нинель решительно выбросила всю морковь и капусту из квартиры, полностью исключив их из меню. Пипе и Тане строжайше запрещено было даже случайно упоминать эти слова наряду со словами «лес», «зайчики», «прыг-скок» и вообще всем, что могло навести мысли дяди Германа на запретную тему.
Таня использовала каждую свободную минуту, чтобы провести ее рядом с магическим контрабасом. Как прежде это было с футляром, она теперь трепетно изучала инструмент со всех сторон, ощупывая каждую его мельчайшую трещинку, всякую незначительную шероховатость. Вскоре она могла уже с закрытыми глазами, едва прикасаясь к инструменту пальцами, безошибочно угадывать, какого места грифа или какой части струны она сейчас касается.
«Эх, жаль, я не умею играть на контрабасе... С другой стороны, может, на нем и не играют. В магической инструкции нет ни слова про игру, а только про волшебство и про магию», — думала Таня.
Порой она брала в руки смычок и решалась провести им по струнам.
Звуки, которые издавал инструмент, были всегда неожиданными, а последствия непредсказуемыми. В первый раз на лоджии появилась стая ос. Во второй — жутко запахло тухлятиной и откуда-то сверху ей на голову свалилась чудовищных размеров берцовая кость. В третий раз Тане удалось вызвать из небытия банку с вареньем, отдававшим на вкус лягушачьей икрой. С этим еще можно было как-то смириться, если бы у банки периодически не открывались глаза. Таня засунула ее подальше в шкаф, спрятав среди старых книг.
А после того, как произошла эта дурацкая история с тремя головами, едва не стоившая ей жизни, девочка решила, что пыл надо поумерить. Во всяком случае, впредь быть осторожнее.
Существовал еще один вопрос, крайне занимавший Таню. Судя по инструкции на бересте, кроме магии, контрабас можно было использовать для полетов, но только каким образом? Сколько девочка ни пыталась подпрыгивать вместе с ним, усаживаться осторожно верхом и даже, точно саблей, взмахивать смычком, он не поднялся над полом и на пять сантиметров.
Однажды вечером, когда Пипа уже вовсю дрыхла у себя в комнате и наверняка видела во сне таинственного Гэ Пэ, дарящего ей тринадцать килограммов конфет и средство от потливости ладоней, Таня осторожно возилась с контрабасом. Она уже собралась убрать его в футляр, но в этот момент заметила, что одна из струн сильно провисла. Решив подтянуть ее, девочка стала осторожно поворачивать нижний колок. Едва она сделала половину оборота, как контрабас внезапно задрожал и из узких фигурных прорезей прорвался низкий дикторский голос:
— До сих пор не раскрыта тайна похищения золотого меча. Кому понадобилось воровать его у лопухоидов? Этим вопросом уже не первый день задаются лучшие сыщики Тибидохса. Как вы, разумеется, знаете, золотой меч вот уже полторы тысячи лет вызывал серьезные разногласия между «светлыми» и «темными» магами. Каждая из сторон стремилась использовать его в своих магических ритуалах, дополнив им уже имеющийся арсенал волшебных предметов. Напомним, что всего таких предметов по десять у белых и у черных магов, что создает определенный баланс сил. Дополнительный, двадцать первый предмет мог бы дать одной из сторон перевес. Вследствие этого около тысячи лет назад на использование золотого меча был наложен строгий запрет, а сам меч, чтобы не вызывать ни у кого соблазна, был перемещен в мир к лопухоидам. Теперь же это табу нарушено. Сильнейший магический предмет, соизмеримый разве что с волосом Древнира либо с редчайшими инструментами Феофила Гроттера, находится в руках у неизвестного похитителя. Кто этот похититель? К какому лагерю он относится? И главный, самый важный вопрос — не связан ли он как-то с Той-Кого-Нет? Пока на этот вопрос ответа нет, поскольку магия меча до сих пор не была высвобождена...
Рука Тани слегка дрогнула. Колок провернулся. Дикторский голос пропал, а вместо этого в узкие щели контрабаса прорвалась странная дребезжащая мелодия. Похоже было, что кто-то колотит большой ложкой в треснутый котел, а где-то в отдалении завывает песчаная буря...
+++
Аурелис фифас герас шибаршитус параллелис
Грунтис Брунти Трунтис Фрат Гуаэробус Родопат
Филостесис Групус Бякис Микронимос Запулятос
Шебуршун и Шеропат заколянус арапат, -
Отчетливо произнес кто-то.
Пожав плечами, Таня снова повернула колок и услышала бойкий женский голос:
— К нам на радиостанцию «Колдуйбаба» ежедневно прилетают сотни купидонов с полными сумками писем и приползают тысячи червеграм от молоденьких ведьмочек с одним и тем же вопросом: «Как выйти замуж?» Нет ничего проще, дорогие мои. Записывайте рецепт, известный еще во времена легендарного царя Гороха и сообщенный ему лично знаменитой царицей Савочкиной, охмурившей так своего двенадцатого мужа. Следует взять девяносто граммов толченых костей динозавра, добавить немного русалочьей чешуи, три ногтя кикиморы, семь перьев белой вороны и развести все это на драконьей крови. Полученный раствор тщательно размешиваете гробовой щепкой и выпиваете в ночь на новолуние. Сделали? А теперь радуйтесь! До следующей луны вы совершенно обольстительны и неотразимы. Этого времени вам вполне хватит, чтобы выйти замуж. Правда, у данного средства есть одно побочное действие. Уже через одну луну у вас начнут расти густые бакенбарды, а ваш вес увеличится на сорок килограммов. Однако, если учесть, что в волшебном мире браки не расторгаются, вы вполне можете рискнуть. С вами была известная целительница Грызиана Припятская...
«Ого-го, — подумала Таня. — У волшебников, похоже, те же проблемы, что и у тети Нинели... Как бы узнать, не продал ли ей кто-нибудь в свое время такой раствор, когда она охотилась на дядю Германа? Очень даже похоже!»
Она еще немного подтянула струну. Раздался скрип, шум, шипение радиоволн, а потом контрабас внезапно пискнул детским голосом:
— Выпьешь горький дихлофос — кирпичом получишь в нос! Колдуй, леший, колдуй, дед, — пулеметов лишних нет!.. Ой, мамочки, меня засекли... Где мои невидимые кроссовки и летающая шапка с ушами?
Не успела Таня переключиться, как контрабас неожиданно затрясся у нее в руках, подпрыгнул, завибрировал от необычайного напора и уверенно заговорил звонким голосом:
— Все-все-все! Вы слушаете репортаж с матча по драконболу между командой упырей и сборной командой лысегорских ведьм... С вами я, неунывающий, всеми любимый Баб-Ягун... Матч сегодня протекает сложно — мешает порывистый ветер со стороны океана, регулярно сбрасывающий игроков с их пылесосов. Похоже, кто-то из недоброжелателей нашего вида спорта навел заклятие, которое безуспешно пытаются снять вот уже третий час.
Я стою на гостевой трибуне центрального стадиона. Справа высится центральная башня Тибидохса. Соседняя с ней Башня Привидений дымится — в нее не так давно врезался дракон команды упырей и обстрелял ее языками пламени. В настоящий момент Башню Привидений тушат бригады водяных, но матча это, разумеется, отменить не может...
Если бы вы видели, что творится на трибунах! Упыри совершенно сорвались с катушек! Уверен, вы слышите в микрофоне их беснующиеся крики и леденящие душу завывания. Со стороны академика Сарданапала и магической федерации Тибидохса по драконболу было крайне осмотрительно велеть всем упырям надеть намордники. В противном случае, безусловно, пролилась бы кровь. Учитывая, что характер лысегорских ведьм также далек от совершенства, это могло бы спровоцировать жуткую потасовку, подобную той, что была на матче между таджикскими джиннами и «темными» магами, когда в результате столкновений двенадцать зрителей были преданы необратимому проклятию, а еще восемь испарились неизвестно куда...
Сегодняшний матч не слишком мне нравится: и ведьмы, и упыри играют посредственно. Мало острых моментов, нападающие, кажется, боятся подлетать близко к неприятельским драконам и бросают мячи издалека, где они никак не могут попасть в цель... О, кажется, я поспешил! Защита лысегорских ведьм дает сбой. Вперед прорывается нападающий команды упырей Хмырец с обездвиживающим мячом, самым опасным из всех мячей состязания! Если он забросит его в пасть дракона, лысегорские ведьмы не смогут уже претендовать на победу...
Он обходит одного защитника, другого... Если бы вы видели тот полный отваги жест, с которым он перебросил из одной руки в другую трубу пикирующего пылесоса! Его двигатель надсадно ревет, выбрасывая из сопел мелкий мусор и кикиморью чешую. О-о-о!!!!!!!!
Вот Хмырец размахивается... Вы слышите рев трибун... Гол неминуем!.. О нет, что это? По трибунам прокатывается стон — характерный, холодящий кровь стон упырей. Говорят, лопухоиды от этого стона сразу падают в обморок... Дракон команды «Лысая гора» захлопывает пасть, делая тем самым ворота недоступными... Мяч попадает ему прямо в глаз и взрывается! Дракон в ярости! Он хлопает крыльями, хлещет гибким хвостом и срывается с места. Стремясь сквитаться, он устремляется за нападающим команды упырей... Что будет? Вцепившись в трубу и почти отвесно распластавшись в воздухе, Хмырец ловко разворачивается и пытается скрыться на своем реактивном пылесосе модели «Увертон-2003».
Свистит ветер... Невероятная скорость... Признаться, не ожидал такого от «Увертона»... Мне казалось, имея достаточную маневренность, данная модель не способна на внезапные разгоны. Скорее всего магистики команды упырей усилили «Увертон» Хмырьца дюжиной убыстряющих заклинаний. Вообще-то это противоречит правилам, но, учитывая, что ведьмы тоже наверняка где-нибудь смухлевали, может сойти с рук...
Нет, этот дракон зол не на шутку! Он всерьез вознамерился настигнуть Хмырьца. Драконов перед матчем полтора года не кормят, чтобы они были резвее, но этого, по-моему, не кормили не менее трех лет. Либо, чего я тоже не исключаю, ведьмы, когда поили дракона раскаленной ртутью, добавили в нее несколько капель желчи старого скряги. Подобный допинг никак не диагностируется, зато делает драконов в полтора раза злее.
Дракон, преследуя, обстреливает Хмырьца пламенем, и тот, уклоняясь, вынужден резко набирать высоту... Это противоречит законам гравитации, противоречит всему, что я знаю!
Клянусь волосом Древнира, вот он — захватывающий момент матча! Его пик! Его кульминация!
Двое других упырей на ярких, вызывающей окраски пылесосах пытаются отвлечь дракона от его добычи. Им это почти удалось, но что это... О нет! Один из языков пламени вскользь задевает пылесос Хмырьца... Труба расплавлена, мотор работает с перебоями. Чудо, что пылесос еще держится в воздухе. Должно быть, помогают оберегающие талисманы. Дракон все ближе... Вот он уже открывает свою страшную пасть... Хмырец кричит и ласточкой прыгает с пылесоса, надеясь воспользоваться носовым платком-парашютом. Слишком поздно — дракон ловит его прямо в свою пасть... Глотает... Кошмар! Команда упырей осталась без своего лучшего игрока...
Опасный момент! ГО-О-ОЛ! Еще один! Глазам своим не верю! Воспользовавшись ситуацией, лысегорские ведьмы прорываются к дракону команды упырей и забрасывают ему в пасть пламягасительный, а за ним и перцовый мяч...
Дракон команды упырей, получивший, как мы знаем, травму крыла после столкновения с башней, не успевает захлопнуть пасть... Мячи разом взрываются, высвобождая заклинательные заряды... Пламя гаснет... Дракон начинает чихать, и из его глотки кувырком вылетают три ранее проглоченных игрока нападения и судья состязания Соловей О.Разбойник. Выглядят они неважно: три часа в пасти дракона — тяжелое испытание! Погодите, а это кто еще вылетает из драконьей пасти? Неужели зрители? Да, так и есть! Должно быть, это те бедолаги, что рискнули проникнуть на матч без защитительных билетов... Что ж, в который раз остается поразиться потрясающему нюху драконов...
Судья свистит в магический свисток! Неужели? Да, так и есть — полная победа лысегорской команды! На драконов надевают ошейники и, постепенно успокаивая их, уводят в огнестойкие ангары, где ими займутся джинны... Интересно, увидим ли мы вновь Хмырьца или его постигнет судьба проглоченного три года назад мага Аббакума Фиолетового, которого попросту забыли в драконьей пасти?.. Для упырей крайне прискорбно было бы лишиться такого отличного нападалы... На этом я, дорогие мои слушатели, заканчиваю свой репортаж. С вами был всеми любимый и многих раздражающий Баб-Ягун...
Погодите... Что за шум в третьем ангаре? Оттуда, трусливо закрывая головы, выскакивают арбитр и с полдюжины джиннов... А за ними, о небо... Какой идиот забыл наложить заклятие на дополнительные ангарные ворота? Клянусь своей бабусей, это сам Гоярын, грозный боевой дракон, в пасть которому почти не забрасывалось голов! Мы все считали, что он в спячке, но, видимо, шум стадиона разбудил его. Страшный, жуткий рев... Магическая стена, отделяющая игровое поле от зрителей, трескается... Гоярын выдыхает клубы серы — должно быть, он еще недостаточно разогрелся для огнеметания... Что это? Он пытается взлететь! Спасайся кто может! Он летит сюда! Почему он без противоглотательного намордника? А-а-а!..
Послышался жуткий звук, похожий на «хрум-хрум».
От дикого вопля контрабас подпрыгнул на метр, его струны загудели, и все смолкло. Таня кинулась к контрабасу, прижала к нему ухо, но тот не издал больше ни единого звука, сколько она ни крутила колки. Таинственная передача оборвалась.
— Драконбол! — воскликнула Таня. — Невероятно, волшебники летают по воздуху и забрасывают мячи в драконьи пасти! Кому не повезло, того хрум-хрум... Ничего себе развлеченьице! Шутки-нанайки в духе Пипы!
В то же время она не могла не признать, что, хотя правила игры были ей пока не совсем ясны, она не отказалась бы присутствовать на таком матче. Где еще разбушевавшиеся живые ворота могут проглотить дюжину зрителей, не считая самих игроков? Это вам не скучный человеческий футбол, который смотрит по телевизору дядя Герман, где только и есть, что пара неподвижно установленных ворот.
Размышляя о том, что ей удалось открыть для себя одну из чудесных особенностей контрабаса — а именно его способность принимать волшебные радиоволны, — Таня собиралась уже улечься на свою влажную скрипучую раскладушку, когда внезапно снаружи, где ничего не было, кроме тесного и неприветливо-холодного осеннего неба и нескольких скрипучих деревьев, послышалось оглушительное «пчхи!».
Девочка вскочила и прижалась носом к стеклу. Вначале она ровным счетом ничего не увидела, но тут «пчхи!» вновь повторилось, да так, что даже стекла задребезжали. Таня перевела взгляд чуть правее и ниже и... ей почудилось, что она бредит... Во всяком случае, если бы нечто подобное привиделось Пипе, она немедленно стала бы кататься по полу, вопя: «Я спятила! У меня шарики за ролики заехали! Лечите меня, двадцать докторов!»
В сером вечернем небе прямо напротив окна висела кровать с пружинным матрасом. На кровати разлеглась во весь рост здоровенная мумия, до самых глаз укутанная не то бинтами, не то просмоленными гробовыми полотнами. Левая загипсованная нога мумии была подвешена на растяжке... Что же касается правой... Нет, с правой ногой все было как будто в порядке... Вот только обута она была довольно странно — в здоровенный кавалерийский сапог с золотой шпорой.
Чихнув еще два или три раза — от каждого чиха кровать бросалась то в одну, то в другую сторону, точно перепуганный скакун, — мумия энергично качнула ногой со шпорой, слегка уколов одну из ножек кровати. Кровать послушно пошла на снижение. Шпингалет, запирающий раму, отскочил с легким щелчком. Бесцеремонно раздавив раскладушку, кровать опустилась прямо на нее. Не теряя времени, мумия, насколько позволяла растяжка, присела и уставилась на Таню маленькими любопытными глазками. Точнее, одним глазом, поскольку другой у нее надежно был укрыт под бинтами. Поверх бинтов за пояс мумии был заткнут здоровенный турецкий кинжал, по своим размерам больше смахивающий на небольшой ятаган.
— Повернись-ка... Так... Теперь другим боком... Вот так отлично! Сомнений нет... Ох, мамочка моя бабуся! Это она, — вполголоса пробормотала мумия, торопливо поправляя взлохмаченные бинты и, насколько это возможно, приосаниваясь.
— Колобородун! — на всякий случай громко выкрикнула Таня, усвоившая этот урок после встречи с говорящими головами.
— Бородун? Какой бородун? — удивилась мумия.
Ее голос, звонкий, высокий, показался Тане странно знакомым. Она уверилась вдруг, что когда-то ей уже приходилось его слышать... Вот только где и когда? Среди ее знакомых прежде не было летающих мумий. Да и нелетающих мумий тоже, если не считать, конечно, зеленого дядю Германа. Но даже и он больше был похож на обычного мертвеца, чем на мумию.
— Колобородун! — снова повторила Таня. Если ее собираются сожрать, то это слово должно подействовать.
Забинтованный — теперь девочка уже уверилась, что это все же не мумия, — забеспокоился.
— Погоди-ка... Что еще за «колобородун»? Неужто тут побывали эти хмыри — Усыня, Дубыня и Горыня? — поинтересовался он.
— Ага, побывали, — признала Таня, не слишком удивившись, что мумии это откуда-то известно. Она вообще в последнее время уже мало чему удивлялась.
Забинтованный стукнул себя кулаком по коленке:
— Ох, мамочка моя бабуся! Тебе повезло! Ходят слухи, что они порой не брезгуют лопухоидоедств... ой, прости... Я имею в виду, что с ними лучше не связываться, особенно если не знаешь всех этих глупых отзывов, которые они все время меняют!
— А кто они вообще такие? — осторожно спросила Таня.
— Усыня, Горыня и Дубыня? — Забинтованный поскреб затылок. — Ну, они того... как бы тебе объяснить... вроде богатырей-вышибал, неплохих, но с дурью в башке. Их, конечно, можно позвать, но только в крайнем случае... Когда, к примеру, нежить совсем уж допечет. Но и тогда это нежелательно, потому что кто знает, чего они такого выкинут. Лучше уж самим с нежитью разбираться, пока силенки есть.
«Кажется, кое-кто уже разобрался», — подумала Таня, уже без прежнего ужаса глядя на его бинты. Разговаривать с мумией ей было жутко непривычно. С другой стороны, она начинала понемногу входить во вкус. Страх выветривался.
«Так это вас нежить так?» — хотела спросить Таня. Точнее, она еще только рот открыла, чтобы спросить, как ей уже ответили.
— Ничего подобного! — Мумия возмущенно замахала загипсованными руками. — Нежить тут ни при чем. Это меня дракон проглотил. Иначе разве я полетел бы на этой кошмарной кровати? Да ни за какие коврижки — чтоб меня все ребята на смех поднимали? В обычное время у меня есть отличный пылесосик семисотой серии — просто игрушечка! Турбонаддув, два платка безопасности, хромированная труба, кондиционер с ароматом абрикосовой наливки и прочие прибамбасы.
Стоило ему упомянуть дракона и с восхищением отозваться о пылесосе, Таня тотчас вспомнила, где она прежде слышала этот голос! Да только что — по волшебному контрабасу!
— Послушайте... А вы не... не Баб-Ягун? Неунывающий и всеми любимый? Но ведь вас съел дракон! Я слышала, как вы крикнули, — и хрум-хрум... И было это... ну совсем недавно... Как же вы успели из драконьего живота?..
Баб-Ягун весело посмотрел на нее незабинтованным глазом. Его скулы — те их части, во всяком случае, что были видны, — зарделись от удовольствия.
— Он самый... Как же ты узнала? С меня же еще не сняли лечебные заклинания и даже обмотали меня всего, чтобы костеростки не разбежались. Их ведь на здорового человека нельзя сажать — ничего хорошего из этого не выйдет. Меня бабуся моя и та едва узнала в этих бинтах и в гипсе.
Таня хотела спросить, кто такие костеростки, но не стала. Вряд ли это что-то очень симпатичное.
— То бишь я Ягун и есть! Только вот что... ты-то откуда знаешь, кто я такой?.. Я ж тебе не представлялся? Волшебная татуировка на пятке тоже вроде не видна... — продолжал Баб-Ягун. Неожиданно он на миг прищурился и искоса взглянул на Таню.
У той вдруг как-то странно защекотало в волосах, и не только в волосах, но и под волосами, в самой голове.
— Нет, матч был неделю назад, — как ни в чем не бывало продолжал Баб-Ягун. — Ты слушала не саму прямую трансляцию, а ее повтор... Опять же до лопухоидного мира волны долго долетают, пока они еще семь радуг пройдут, ну и другие примочки в том же духе... Точно, дракон меня сожрал. Да еще какой! Сам Гоярын! Хорошо хоть еще у них, у драконов, привычка не жуя глотать.
Набилось нас у него в желудке магов с двадцать — черных и белых... Да упыри еще, да пяток ведьм. Темно, тряска, жара жуткая, просто как у циклопов в бане. Кости вокруг валяются, черепа, видать, с давних времен каких-то остались. Еще бы терпимо, да упыри драку с ведьмами затеяли. Те кусаются, эти лягаются, царапаются — мрак. Я стал разнимать, и вот результат — ни одной целой кости. Простые болельщики... они не очень комментаторов любят, а тут еще темень вокруг, после не дознаешься. И это при том, что я сражался как лев! Куда там лев! Как взбесившийся среднеазиатский джинн, у которого только что кокнули любимый кувшинчик...
Баб-Ягун отважно рубанул воздух загипсованной рукой и заохал от боли.
— А как же вас достали? — спросила Таня. — Вы же сами сказали, что Гоярын... что он никого почти из пасти не выпускает... И кости там вокруг.
— О, целая куча скелетов! В темноте, конечно, не сосчитаешь, но на ощупь... можешь себе представить, как приятно нашарить в потемках чей-нибудь череп, — сказал Баб-Ягун. — Ох, мамочка моя бабуся! Просто чудо, что мы выбрались. Им, драконам, по секрету тебе скажу, на магию-то, в общем, наплевать. Их никакими заклинаниями не прошибешь, разве что самыми сильными, да и то очень ненадолго. У них потом против этого заклинания на всю жизнь иммунитет останется, и во второй раз оно ни за что уже не подействует. А Гоярын... он как пятиэтажный дом, только с крыльями. А пасть... каждый зуб вот как эта летающая постелька. Во всем мире только пять-шесть волшебников, которых драконы кое-как слушаются. Да только все равно Гоярыну пришлось нас выплюнуть... Уж больно желчные ведьмы ему в нутро попались. Как начали проклятиями сыпать да промеж себя ругаться, кто-то там у кого-то саван утащил, почти новый, тут у него совсем брюхо ходуном заходило, он от нас и избавился. Еще, кстати, помогло, у одного упыря, что меня больше других молотил, была с собой разрыв-трава. Маленькая такая травиночка, но ее драконы жутко не любят. Их от нее пучить начинает.
— А вам... вам не было страшно? — спросила Таня, представляя себе желудок дракона как огромный черный непроницаемый мешок, к которому снаружи со всех сторон прилегают раскаленные угли.
Баб-Ягун задумался.
— Не надо мне «выкать». Я же ненамного те... Хотя неважно. Просто у меня от «выканья» чесотка начинается, а это под бинтами жутко неудобно... Приходится турецким кинжалом чесаться, а это для здоровья вредно! — сказал он. — Было ли мне страшно?.. Ничуть. Видишь ли, это чувство мне вообще неведомо. Я ведь тоже играю в драконбол. Уверен, что когда-нибудь меня возьмут в сборную команду Тибидохса... Кого наша сборная только не колошматила! И водяных, и барабашек, однажды даже чертей и тех вздули! Тренер там строже некуда — Соловей О.Разбойник из «темных» магов! Тренировки у него никто не прогуливает, взглядом замораживает... Да, ты правила-то драконбола знаешь? — спохватился он.
Баб-Ягун покосился на Таню, и та вновь на мгновение ощутила, словно кто-то слегка пощекотал у нее в мозгу кончиком перышка. Вскрикнув, девочка обхватила виски руками, и ей почудилось, будто что-то пробкой вылетело из ее сознания.
— Аи, больно же! Нельзя так резко блокировать! Ты меня чуть не защемила! — охнул Баб-Ягун и так затряс головой, что часть бинтов даже размоталась.
— Ты что, мысли мои читал? Прекрати! — крикнула Таня, от возмущения легко переходя на «ты».
Баб-Ягун виновато и одновременно испуганно оглянулся, словно проверяя, не подслушивает ли их кто-нибудь.
— Тшш! Откуда ты знаешь? Даже из больших волшебников и то далеко не все распознают, когда их зеркалят... — зашептал он.
— «Зеркалят»?
— «Зеркалят, подзеркаливают»... В голову то есть заглядывают. Лопухоиды называют это телепатией. Ну они, лопухоиды, вообще любят всякие умные слова выдумывать. Запустишь в кого-нибудь мысленно стаканом... ну сгоряча то есть... а они — «телекинез, телекинез!». Или там полетаешь слегка, когда ходить совсем облом, а они — «левитация»... Ну так ты никому не говори, что я... ну, зеркалил, в смысле. Я всегда жутко незаметно это делаю, мало кто замечает даже из наших!.. А ты заметила!
— Просто в голове что-то защекотало, — смутилась Таня.
— Оно! Оно самое! Высшее врожденное провидение! А блокировка-то какая! Просто как кувалдой меня шарахнуло! — восторженно воскликнул Баб-Ягун и, словно озаренный какой-то идеей, вдруг сильно хлопнул себя по лбу:
— А, я понял — ты же из рода Гроттеров, а у них эти все штучки в крови... Все-таки что ни говори, а Гроттеры почти что самый древний волшебный род. Разве что у Сарданапала род немножко подревнее, да у Медузии, да у деда Мазая.
— У какого-какого деда? — пораженно переспросила Таня.
— О, это могучий маг был! Правда, умер давно уже. Как-то он разом сто черных магов в зайцев превратил необратимым заклинанием, а потом ему совестно стало, и он всю жизнь этих зайцев собирал... — пояснил Баб-Ягун и продолжил:
— Само собой, и у меня тоже древний род, хотя я никогда этим не хвастаю. Разве что упомяну изредка, чтобы поставить на место кое-каких выскочек... Обещай, что ты никому не скажешь, а то у меня неприятности могут быть. У нас, белых магов, запрещено лезть друг другу в мысли. Вот у черных магов — у них все запросто. Хоть с нежитью якшайся, хоть испепеляющие молнии швыряй — полная свобода. Разве что одно ограничение — добрых дел не твори, не то плохо будет. Вот только Ту-Кого-Нет они тоже жутко боятся.
Внезапно под бинтами у Баб-Ягуна что-то задребезжало, да так оглушительно, что железная кровать подпрыгнула и заскрипела всеми своими ржавыми сочленениями. В доме напротив сразу вспыхнуло с десяток окон. Прижавшиеся к стеклу сонные физиономии выглядывали во двор, не понимая, что происходит.
— Что это такое? — испугалась Таня.
— А, не обращай внимания! Это мой зудильник разбушевался! Теперь, пока на экран не посмотришь, он ни за что не умолкнет. Сейчас я его... — бормотал Баб-Ягун, в спешке пытаясь распутать бинты.
— Осторожно, Пипа проснется! И дядя Герман! — Зажав уши, Таня торопливо прильнула к стеклу.
Так и есть: одеяло на кровати у Пипы вздулось бугром. Из-под одеяла показалась круглая физиономия.
— Она просыпается! Сейчас начнет голосить! — с отчаянием крикнула Таня.
— Не волнуйся!
Баб-Ягун, со скрипом подскочив с кровати, на одной ноге припрыгал к двери лоджии и пробормотал:
— Сопелус! Тьфу ты, опять спутал... Сопеллис... Соппелиум реланиум!
Но то ли с заклинаниями что-то не ладилось, то ли у дочки дяди Германа был иммунитет против волшебства, но Пипа как ни в чем не бывало продолжала вертеть головой, подозрительно поглядывая в сторону лоджии.
— Опять не вышло! Да что же это такое! — сердито прошипел Баб-Ягун. — Придется, видимо, припечатать ее, хоть и не хотелось!
Прежде чем Таня успела выяснить, что Баб-Ягун имел в виду под «припечатать», он решительно прицелился в Пипу согнутым безымянным пальцем, закованным в гипс, и сипло буркнул:
— Пундус храпундус!
Вылетевшая из-под гипса зеленая искра поразила Пипу точно в левый глаз. Таня вскрикнула. Дочка дяди Германа несколько раз ошалело моргнула в темноту, а затем тяжело, точно убитый мамонт, завалилась на подушку. Послышался басистый, глухой храп. Если судить только по этому храпу, то можно было заключить, что на кровати лежит не десятилетняя девочка, а по меньшей мере здоровенный самец гориллы, вдобавок страдающий хроническим насморком.
— Терпеть не могу это заклинание. Уж больно оно... э-э... по ушам ударяет. Но только оно почему-то у меня и получается. Остальные чего-то там заедают. — Баб-Ягун выглядел немного смущенным.
— Угу, — буркнула Таня. Только это она и нашлась сказать.
Тем временем зудильник Баб-Ягуна, распаляясь все больше, продолжал производить оглушительные звуки, которые с каждой минутой звучали все кошмарнее.
— Да сделай же что-нибудь! — крикнула она.
— Минутку! Вот зараза, не вытаскивается! За бинты зацепился! Ну я его! — Баб-Ягун сгоряча выхватил турецкий кинжал и, энергичным взмахом располосовав бинты, извлек наружу нечто похожее на жестяную миску. Стоило ему провести по ее дну ладонью, как дребезжащий звук мгновенно прекратился, хотя долго еще в ушах у Тани звенело и она слышала все как сквозь подушку.
Когда Баб-Ягун прорезал бинты, то одновременно с зудильником наружу выкатилось нечто похожее на блестящую монету, размером примерно с металлические 5 рублей. Таня хотела подобрать ее, но Баб-Ягун крикнул:
— Не надо, не трогай ее! Это костеростка! Тем, у кого целые кости, нельзя!
И в самом деле, монета вдруг выпустила шесть длинных ломких лапок и быстро юркнула в щель между стеной лоджии и шкафом. На спине у нее Таня заметила открывшуюся на миг прорезь, которая вполне могла быть челюстями, и притом довольно мощными.
Тем временем на тусклом дне зудильника вспыхнуло румяное усатое лицо. Правый ус сам собой завивался в колечки, а левый настойчиво пытался забраться в ноздрю, вынуждая хозяина раздраженно щелкать по нему пальцем. Ус это, видимо, забавляло, и он, выбрав момент, вновь начал подкрадываться к ноздре.
— Баб-Ягун, ты меня слышишь? — громко пропыхтел обладатель усов. — Это академик Сарданапал! Хочу напомнить, чтобы ты вел себя как можно осторожнее! Ни в коем случае не привлекай внимания лопухоидов! Это для нас сейчас крайне нежелательно. Ты там не шумишь?
— Ох, мамочка моя бабуся! Да не, не шумлю я, — шепотом ответил Баб-Ягун, тревожно косясь на освещенные окна. Хотя зудильник и перестал уже голосить, они пока не спешили гаснуть.
— Что? Что ты там бормочешь? Накуролесил, поди? Знаю я тебя! Помни — тишина, тишина и еще раз тишина! Должен же ты хоть чему-то у меня научиться? Вспомни мои уроки конспирации! — строго сказал Сарданапал.
Таня пораженно смотрела на Сарданапала, о котором слышала от говорящих голов. Судя по тому, что его боялись даже склонные к людоедству хулиганствующие вышибалы, он обладал огромной магической силой. Но вот солидности ему явно не хватало. Пока сам Сарданапал громким басом призывал Баб-Ягуна к тишине, его правый ус затеял драку с левым. Оба уса покачивались, как кобры, и наносили друг другу быстрые удары своими кончиками. Дрались усы явно не впервые и довольно скоро, сговорившись, совместно стали дразнить пышную бороду академика, спокойно покоившуюся у него на груди. Доводили они ее так: правый ус чуть-чуть прищелкивал ее со своей стороны, а когда рассерженная борода гналась за ним, с другой стороны налетал второй ус, и игра начиналась по новой. Бороде это жутко не нравилось. С каждой минутой она ярилась и вздрагивала все сильнее, чего и добивались усы.
— Баб-Ягун, наступают тяжелые времена, — продолжил Сарданапал. — Нежить ведет себя крайне подозрительно. Имеются свидетельства, что она вновь собирается толпами, чего не происходило уже десять лет. Отдельные ее отряды проникают на нижние уровни Тибидохса, хотя, разумеется, еще не отваживаются связываться с циклопами... Ты понимаешь, что это означает? Особенно теперь, когда золотой меч похищен?
— Ай-ай-ай! Мрак, — произнес Баб-Ягун, но Тане показалось, что он не слишком напуган.
«С другой стороны, ему-то чего волноваться? Что еще плохого с ним может произойти, когда у него и так уже ни одной целой кости?» — подумала девочка, на всякий случай ставя блок, чтобы ее нельзя было подзеркалить. Но Баб-Ягун, похоже, слишком был занят беседой с Сарданапалом.
— Вот именно: мрак! — не чувствуя иронии, продолжал академик. — Хм... Ну ладно. Это не зудильниковый разговор... Ты нашел Таню? Она жива? С ней все в порядке? — с беспокойством спросил он.
Баб-Ягун оглянулся на девочку.
— Ты жива?.. Таня кивнула.
— Говорит, что жива. По-моему, ей можно верить, — подтвердил Баб-Ягун.
— Странно. То есть я хотел сказать: замечательно, — поправился Сарданапал.
— Хотя, конечно, эти живые мертвецы порой так ловко маскируются, что ни за что не догадаешься... Пока кол не загонишь, никогда не... — подумав, добавил Баб-Ягун.
Но академик уже не слушал. Он смотрел на то место, где, как предполагал, должна стоять Таня.
— Здравствуй, девочка моя! Как ты жила все эти годы? Уверен, тебе было довольно-таки пакостно, но ничего не поделаешь — всем нам приходится чем-то жертвовать. Ты не обиделась, что мы запузырили тебя в мир к лопухоидам? — ласково спросил он.
— Я... все это так... Я даже не знала... Простите, ведь я даже... — От волнения у Тани перехватило дыхание. Кем она была еще вчера — забитой, унижаемой сиротой, теперь же ей сообщают, что она принадлежит к одному из древнейших волшебных родов.
— К сожалению, я не могу тебя ни видеть, ни слышать — этот зудильник заговорен только на Баб-Ягуна, — продолжил Сарданапал, когда девочка совершенно запуталась в своих чувствах. — Слушай все, что он тебе скажет. Не позднее чем через неделю ты должна быть в Тибидохсе. За эту неделю тебе надо выучить необходимые заклинания для перехода в магический мир, научиться пользоваться контрабасом и магическим кольцом! Без этого тебе в Тибидохс никак не попасть: переходные ворота тебя не пропустят. Делай все то, что тебе скажет Баб-Ягун! Мы же здесь постараемся снять проклятие. А тогда, возможно, ты не... не произойдет того, что должно произойти.
Таня насторожилась. Ей почудилось, что Сарданапал едва не сказал ей чего-то действительно важного. Хотя не исключено, что он проговорился специально. Хотел подготовить ее к чему-то такому, что ей предстоит еще узнать в свое время. Если оно наступит.
— А что должно произойти? — спросила она, забыв, что зудильник все равно не передаст ее голос.
Внезапно и без того румяное лицо Сарданапала вдруг побурело, налилось кровью.
— Да что же это такое! А ну отстань от меня! — рявкнул он.
Таня вначале испугалась, что чем-то разозлила белого мага, но почти сразу поняла, что причина не в ней. Академик захрипел. Его борода, окончательно выведенная из себя проделками усов, погналась за одним из них и многократно обмоталась Сарданапалу вокруг шеи. Убедившись, что борода сгоряча обмоталась во всю длину, усы разом набросились на ее край и дважды продели его под основанием, завязав таким образом бороду узлом и обездвижив ее. Убедившись, что их противник одурачен, усы, довольные тем, что их проделка удалась, вытянулись в два восклицательных знака.
— Все! Конец связи! — крикнул академик и, схватившись на бороду, принялся оттягивать ее от шеи. Последним, что услышала Таня, прежде чем зудильник окончательно погас, был его крик:
— Это было последнее предупреждение! Где мои ножницы?
— Какой он странный! — поразилась Таня. Баб-Ягун хмыкнул.
— А ты как хотела? Все гении странные. А это сам академик Сарданапал! Глава Тибидохса! Председатель гильдии Белых магов, автор трудов по алхимии, снятию порчи, обуздыванию нежити и драконоведению. Лауреат премии Волшебных Подтяжек, которая вручается раз в столетие! Правда, в последнее время он стал очень рассеянным. Забывает все подряд. Иногда даже путает имена. Может, сработало чье-нибудь отсроченное проклятие или там хроническая порча... Это ж до конца не вылечивается.
— Послушай... А в Тибидохс меня возьмут навсегда? Я хочу сказать, через пару месяцев меня не подкинут снова дяде Герману?
— Исключено, — замотал головой Баб-Ягун. — Кто попал в Тибидохс, потом уже никогда не возвращается к лопухоидам. Во всяком случае, если сам этого очень не захочет. Но обычно таких нет.
— А Тибидохс — это что такое? Вроде интерната? Или института волшебства?
— Тибидохс... э-э... это школа. Совершенно особенная школа, — пояснил Баб-Ягун.
Почему-то, она сама не могла толком понять почему, Тане показалось, что он уклонился от ответа. Или, во всяком случае, сказал далеко не все, что мог бы сказать.
Внезапно Таня отчетливо услышала в коридоре шум. По линолеуму забухали гранитные пятки. Шаги были такими гулкими, что можно было решить, что сюда топает Каменный гость.
— Тетя Нинель! Она сейчас войдет и тебя заметит! — охнула Таня, одновременно соображая, что в том, что тетя Нинель проснулась, нет ничего удивительного. Достаточно было одного зудильника, а тут еще оглушительный храп Пипы и закладывающая уши «конспирация» академика Сарданапала.
— Заметит меня? Исключено! — заявил Баб-Ягун.
— Как исключено? Она почти всегда подходит к лоджии. Хотя бы для того, чтобы проверить, не вздумала ли я открыть форточку в Пипину комнату, чтобы слегка погреться.
— Расслабься! Я сказал: она меня не заметит, и она меня не заметит. Мне даже не придется очищать ей память, — таинственно усмехнулся Баб-Ягун.
За мгновение до того, как дверь окончательно открылась, он ткнул себя пальцем в грудь и быстро произнес:
— Линузус очкустус!
Магическое кольцо сверкнуло зеленой вспышкой — и Баб-Ягун растворился. В воздухе остался плавать лишь один бинт, внутри которого — теперь это особенно бросалось в глаза — была пустота. Еще через несколько секунд исчез и бинт — вероятно, невидимое заклинание действовало постепенно.
Таня бросилась на раскладушку, прижавшись щекой к отсыревшей за день простыне, и притворилась спящей. Она услышала, как тетя Нинель вошла в комнату и на цыпочках подошла к Пипе. Неизвестно, что той померещилось, но Пипа громко и отчетливо сказала сквозь сон:
— О Гэ Пэ! О дорогой Гэ Пэ! Я тоже хочу быть как ты! Тетя Нинель покачала головой и осторожно разбудила дочку.
— Пипочка, бедная моя, ты разговариваешь во сне. А ты не плакала? А то мне померещились еще какие-то звуки...
— А-а? Что? Отстань, — в полусне отозвалась Пипа, пытаясь, не открывая глаз, пнуть любимую мамулю.
— Странно, — удивилась тетя Нинель. — Ну спи, дочуня... А то звук все время такой был: вбдзз-вбзз... Даже папа услышал, хотя он и надевает на ночь наушники. Дай я тебя поцелую!
Вытянув губы, тетя Нинель склонилась над Пипой и громко чмокнула ее в щеку. Тотчас послышался звук, словно кто-то с размаху впечатал кулаком в тесто. Сбылась золотая мечта идиота. Пипа все же попала по мамуле ногой.
— Ого-го! Как же плачет эта девчушка, если ее плач можно перепутать со звуком моего зудильника? — пораженно прошептал Баб-Ягун, когда тетя Нинель вперевалку удалилась. Вначале проявились его бинты, потом турецкий кинжал, а затем постепенно и он сам.
— Лучше тебе этого не слышать, поверь мне, — пожелала Таня. — Все, кто его слышал, становятся заиками.
— А ты почему не заика?
— На меня уже не действует. Я с детства привыкла. Вот когда она начнет плеваться — тут уж полный финиш. Все верблюды разбегутся.
— Ох, мамочка моя бабуся! И повезло же тебе с родственниками. Одна тетка чего стоит, — посочувствовал Баб-Ягун.
— Ты еще не видел дядю Германа, — хмыкнула Таня.
— Почему не видел? Когда Сарданапал меня сюда посылал, он велел Медузии показать тебя и всех твоих родственничков в белом зеркале... Ну, вроде чтобы я ничего не перепутал. Твой дядя Герман, конечно, колоритный типчик. Вон он зеленый какой. Все-таки кровь дает о себе знать. Он был бы крайне удивлен, но знаменитый вампир граф Дракула — его родной прапрадедушка.
Тане показалось, что она ослышалась.
— Дракула — прапрадедушка дяди Германа?
— Ну да... Или там чего-то в этом духе. Я это от своей бабуси слышал, а она про родство все знает. У нее не голова, а прям сундук какой-то!.. — сказал Баб-Ягун. Внезапно он чутко принюхался и прищелкнул пальцами. Секунда — и в руке у него возник длинный батон копченой колбасы, явно позаимствованный из холодильника тети Нинели.
— Это я называю взять на хап-цап. Кстати, заклинание так и звучит. Правда, некоторые умники называют это телепортацией, — пояснил Баб-Ягун, хищно откусывая колбасу прямо от палки.
— Значит, дядя Герман тоже... ну, чародей? Раз Дракула его дедушка? — уточнила Таня.
Баб-Ягун замотал головой, показывая, что у него набит рот. Лишь проглотив, он смог ответить:
— Родство с вампиром и волшебные способности — абсолютно разные вещи. Волшебником надо родиться, а вампиром запросто может сделаться каждый. Да только что хорошего в том, чтобы быть живым мертвецом? Ничего хорошего в этом нет — уж можешь поверить. Я их целую кучу знаю.
— Постой-ка, — смутилась вдруг Таня, — выходит, Дракула и мой прапра? Ведь мы же с дядей Германом родственники.
— Ничего подобного! — возмутился Баб-Ягун. — Дядя Герман с Дракулой совсем по другой линии в родстве, по материнской. А у вас, Гроттеров, в роду ничего подобного не было! У тебя в родне царица Клеопатра, Али-Баба, фараон Тутанхамон, старик Хоттабыч и Белоснежка с семью гномами. Ну, и еще граф Калиостро. Уж моя бабуся-то знает!
Неожиданно Баб-Ягун о чем-то вспомнил и безжалостно хлопнул себя ладонью по лбу.
— Ну и баранья же я башка! Совсем забыл о своем поручении... На, держи! Это Сарданапал велел передать тебе, чтобы ты готовилась к полету в Тибидохс. Я прилечу за тобой ровно через неделю, но тебе еще многому предстоит научиться.
Отогнув на летающей кровати край матраса, он извлек толстенную книгу. Сопя от старания, Баб-Ягун обтер рукавом ее запылившийся переплет и протянул Тане:
— Смотри береги ее! Это исключительно редкая книга! Было крайне сложно получить ее из библиотеки Тибидохса. Библиотечный джинн даже пытался взять в залог мою душу, но я наврал ему, что моя душа воет по ночам, и тогда он дал мне ее без залога. Видела бы ты нашего джинна Абдуллу! Ему даже Безглазый Ужас на глаза не рискует показываться, после того как однажды стер тринадцатую букву на тринадцатой странице тринадцатого тома «Тайн роковой порчи». Кстати, не исключено, что Безглазым он стал именно после этого случая. Впрочем, у нас об этом не принято спрашивать.
Слушая бойкую болтовню Баб-Ягуна, Таня с трепетом взяла у него из рук книгу и, взглянув на обложку, обнаружила, что держит в руках всего лишь «Тысячу советов молодой хозяйке».
«Странно», — удивилась она и, наудачу открыв книгу, прочитала:
«Совет 8. Белье не будет так скоро пачкаться, если вы добавите в стиральный порошок несколько капель лимонного сока»...
«Может, он чего-то перепутал?» — подумала она, ознакомившись с советом 24:
"Для приготовления хлебцев вам будут нужны:
150 г сливочного масла или маргарина, 250 г сахарной пудры, 6 яиц, лимонная цедра, 70 г изюма, 70 г засахаренных или консервированных фруктов, 400 г муки (желательно высшего сорта), щепотка пищевой соды..."
Но Баб-Ягун так сиял, что ясно было: нет, книга именно та, которая нужна. Скрывая разочарование, Таня открыла ее ближе к середине:
«Совет 567. Если в ресторане или в кафе к вам настойчиво пристает незнакомец, не паникуйте. Поставьте на его одежде приметное пятно сметаной или кетчупом, после чего немедленно звоните по тел. 01, 02, 03, 04».
«Чушь какая-то. И где тут волшебство? Они меня что, кухаркой в Тибидохс берут?» — недовольно подумала Таня. Решив, что правильнее будет не читать все подряд, а просмотреть оглавление, она заглянула в него и прочла:
"Секреты штопки крестиком.............5
Новая жизнь старого чайника..........12
Стирка шерстяных изделий.............75".
+++
— Ну как тебе книга? — радостно спросил Баб-Ягун, прерывая ее знакомство с главой восемнадцать о выведении моли.
— Э-э... Очень познавательная. Учит... э-э... всяким полезным вещам, — опасаясь обидеть его, пробормотала Таня, подумав про себя, что подобные книги тетя Нинель покупает по дюжине на неделе, не связываясь при этом со склочным джинном.
— Ну-ка, что ты там читаешь? — Баб-Ягун, уловивший в ее голосе нотку разочарования, заглянул ей через плечо и расхохотался:
— Так вот в чем дело! Тебя спутала вся эта белиберда! Она же для маскировки на случай, если книга попадет в руки лопухоиду или кому-нибудь из нежити! А теперь смотри и запоминай! — Баб-Ягун быстро щелкнул по странице указательным пальцем и прошептал:
— Расслабонум!
В тот же миг внешний вид книги изменился. В руках у Тани возник пухлый потрепанный том в переплете из драконьей кожи, на котором золотой вязью было оттиснуто:
"Справочник Белого Мага
Существует в единственном экземпляре".
— Вообще-то все волшебные книги существуют в единственном экземпляре. Это только у лопухоидов полно одинаковых книг. Правда, у некоторых из наших изданий могут существовать магические двойники, вроде зеркальных отражений, которыми тоже можно пользоваться, — пояснил Баб-Ягун.
— А это не отражение?
— Нет, у нее их никогда и не было. Посмотри, там должна быть печать... Ага, вот она!
На титульной странице книги Таня увидела мерцающий штамп: «Библиотека Тибидохса. Вернуть до второго новолуния во избежание наложения проклятия».
— И что, действительно проклянут, если не вернешь? — с сомнением спросила Таня.
Едва она это произнесла, как штамп мигнул и принял форму виселицы. Надпись под петлей гласила: «Проверь!»
— Не советую проверять. В библиотеке строгие нравы. Ты даже не представляешь, что джинн делает с теми, кто вырывает страницы. Лучше, если ты этого никогда и не узнаешь, — хмыкнул Баб-Ягун.
Осторожно открыв книгу на той странице, где прежде был рецепт приготовления хлебцев, Таня прочла:
«Совет 24. Для откармливания домашних гарпий возьмите двенадцать тухлых яиц. Тщательно взбейте их хвостом перепуганного молодого скунса. Добавьте в похлебку свеженарубленного крысиного мяса и приправьте по вкусу сушеными оводами и шмелями... Подавать охлажденной в болотном соусе».
«Ого-го! Это уже не про хлебцы!» — подумала Таня. Полюбопытствовав же, что произошло с советом 567, Таня узнала следующее:
«Если в потусторонних мирах к вам прицепится мертвяк, Варило-Тормошило или Синий Дядя, следуйте следующим правилам: ни в коем случае не применяйте против них магию, не отвечайте ни на один вопрос, которые они вам будут задавать, ничего не берите у них из рук. В случае если они будут давать вам советы, избегайте им следовать. Нарушение любого из этих правил может стоить вам жизни».
— Вот так-то! — сказал Баб-Ягун. — Ты давай читай книжку и входи в курс дела. Без этого тебе к нам не попасть. Других учеников мы, правда, и без знания заклинаний переносили, но ты особый случай! С тобой этот фокус почему-то не проходит.
— Не знаю. Все пытались. И Сарданапал, и Медузия, и даже профессор Клопп: не пускает тебя что-то. То ли охранная магия, то ли потому, что ты дочь Гроттера. Придется тебе самой через ворота проходить, а значит, самой заклинания зубрить. Вот и послали меня с этой книгой.
Баб-Ягун похлопал ладонью по обложке.
— Все заклинания ты не выучишь, это точно. Больно их много, — продолжал он. — Так что сильно не заучивайся, чтобы башка не распухла: зубри только полетные, заклинания перехода и как пользоваться кольцом. В остальном ты все равно сама не разберешься — тут учителя нужны. И вот еще что, навсегда запомни одну вещь... вроде правила волшебства номер один. Никогда и ни за что не раскрывай тайны магии лопухоидам! Не вздумай рассказать им ни одного заклинания.
— Чтобы они не овладели магией? — спросила Таня.
Баб-Ягун хотел покачать забинтованной головой, но, видимо, забыл про гипс на шее.
— Не-а, магией они все равно не овладеют. Магом надо родиться. Тут ведь главное не слова, но кто эти слова произносит, что он при этом представляет и, самое необходимое, верит ли он в то, что говорит. А так хоть целый день кричи: «Хапкус гапкус!» — ни один предмет не прыгнет тебе в ладонь, если ты не родился со способностями. Лопухоиды же только испортят заклинания, замозолят их бестолковым повторением, и все. Но главное, тот волшебник, который открывает непосвященным тайну, навеки становится изгоем. У него отбирают волшебное кольцо, лишают практики, он сразу становится никем.
Баб-Ягун помолчал, еще что-то припоминая.
— Кажется, у меня еще было что тебе передать... Ага, твое магическое кольцо! Хорошо, что я про это заговорил!
Он распутал бинты, на этот раз вполне благополучно, ухитрившись не выпустить при этом ни одной костеростки, и извлек маленькую деревянную коробочку с буквами «LeoGr». Внутри в выдавленном углублении Таня увидела мужской перстень-печатку с оттиском в форме небольшой птицы.
— Не потеряй его... Магическое кольцо бывает одно на всю жизнь. Чужими кольцами пользоваться нельзя, равно как нельзя и заказать новое. Возможно, оно будет соскакивать, но магические перстни не подтягивают. Это... хм... перстень Леопольда, твоего отца.
Таня бережно положила кольцо на ладонь, не решаясь пока надеть его. Кольцо было прохладным и тяжелым. На вид оно казалось намного легче.
— А где мой папа? Почему он сам за мной не прилетел? Дядя Герман все время говорил мне, что он в тюрьме. А противный липкий человечек с рожками сказал, что мои родители погибли. Но ведь он врал, правда? — спросила она с волнением. Этот вопрос давно уже вертелся у нее на языке.
Баб-Ягун закашлялся и, отвернувшись, стал проверять, не распутались ли талисманы на летающей кровати.
— Э-э, мамочка моя бабуся... Видишь ли, твои родители... Их нет... Их убила Та-Кого-Нет. Поэтому ты и оказалась у дяди Германа. Иначе они тебя, само собой, не отдали бы, — буркнул он.
Тане почудилось, что по затылку ее ударили чем-то тяжелым и упругим. Не поддержи ее Баб-Ягун, она упала бы.
— Нет. Не правда... — сказала она тихо.
— Не хотелось тебе говорить, но ты все равно узнала бы... А мне вообще-то пора. Нужно быть в Тибидохсе до рассвета. Не хочу, чтобы моя кроватка мозолила глаза лопухоидам. А то, знаешь ли, они после этого плохо спят... Ну все, пока, я прилечу за тобой ровно через неделю!
— Ты уже улетаешь? — вздрогнула Таня.
Больше всего ей хотелось теперь схватить Баб-Ягуна и не отпускать его.
— И вот еще что: ты заклинания-то учи, но сама летать не вздумай! — озабоченно продолжал Баб-Ягун. — Слышишь? Ни за что не вздумай! Кое-кто обрадуется, если ты разобьешься, так что не будем доставлять ему такого удовольствия.
Явно спеша распрощаться, Баб-Ягун торопливо уселся на кровать и негромко произнес:
— Пилотус камикадзис!
Из-под гипса, где было кольцо, вылетел тонкий зеленый луч.
Кровать заскрипела, неуклюже протиснулась в окно лоджии и заскользила вдоль дома, постепенно набирая высоту. Баб-Ягун помахал Тане рукой.
— Удачи! Надеюсь, у тебя получится с заклинаниями! У многих не получается, но тут уж ничего не поделаешь. Это или есть, или нет! — крикнул он.
Когда кровать пролетала мимо предпоследнего этажа, Баб-Ягун из озорства постучал в стекло. Через секунду из окна послышался высокий женский визг. Похоже было, что прима-балерина Большого театра Катерина Колодкина отрицательно относилась к летающим мумиям, подглядывающим ей в форточки.
«Баб-Ягун прав. Едва ли после этого можно лечь спать. Хотя все равно уже скоро утро», — подумала Таня, крепко сжимая в ладони кольцо своего отца, Леопольда Гроттера. Пусть ее родителей нет среди живых, но она любит их и всегда будет любить... Отца и маму.
Глава 6
МЕРТВЫЙ ГЛАЗ
Потянулась неделя — счастливая, полная предвкушений и одновременно самая нескончаемая неделя в жизни Тани. Единственное, что ее немного смущало, — как отнесутся Дурневы к ее исчезновению? Стоит ли предупредить их или лучше даже не прощаться?
И вот следующим вечером, когда тетя Нинель в хорошем настроении читала журнал, а Пипа рядом писала письмо своему таинственному Гэ Пэ, Таня не удержалась и спросила:
— Если бы я вдруг исчезла, как бы вы к этому отнеслись?
Тетя Нинель перестала читать и с любопытством покосилась на нее поверх журнала.
— Куда исчезла? Да кому ты нужна? — презрительно фыркнула она.
— Она небось говорит про колонию. Но тогда это было бы не неожиданно, а вполне ожиданно, — добавила Пипа и, судя по ехидному выражению лица, немедленно стала заносить эту подробность в письмо своему таинственному Гэ Пэ.
При этом Таня заметила, что Пипа и тетя Нинель обменялись быстрыми взглядами, как будто у них был от Тани общий секрет. Очень гаденький секрет, насколько можно было судить по их лицам.
«Очень миленько! Уж кто-кто, а Дурневы только рады будут, если однажды меня недосчитаются!» — решила Таня, моментально успокаиваясь.
Вернувшись из школы, она уже не тратила времени на уроки, а немедленно брала в руки волшебную книгу и, щелкнув по ней пальцем, произносила: «Расслабонум!» В тот же миг тоскливейшая книга «Тысяча советов молодой хозяйке», содержащая секреты штопки крестиком, превращалась в бесценный «Справочник Белого Мага». Вот уж где действительно можно было узнать обо всем на свете! Недаром библиотечный джинн столь неохотно выдал эту книгу, зная, что она, хоть и ненадолго, попадет в мир к лопухоидам.
Но маги из Тибидохса отлично знали, как защищать свои секреты, в каком бы мире — человеческом или магическом — те ни находились. И в этом Таня вскоре убедилась.
Вернувшись в среду из школы позже обычного — ее заставили дежурить в кабинете биологии, — Таня услышала из комнаты Пипы два голоса. Первый, капризный, взвизгивающий, явно принадлежал самой Пипе, а другой, неприятный и резкий, ее лучшей подружке Ленке Мумриковой.
— И это тут она у вас живет? Фу, уродство какое! — говорила Ленка.
Таня быстро прижалась к дверной щели ухом, чтобы не пропустить ни звука.
— Ага. На лоджии. Я ее к себе в комнату не пускаю. Я с этой дурой вместе спать не хочу, — услышала она брюзжание Пипы.
— А зимой?
— Зимой она в темной комнате спит. Ну, я вообще уговариваю родителей, чтобы ее куда-нибудь сплавить... В детский дом там или еще куда.
— А они?
— Мама — за, а отец говорит: сейчас нельзя, надо подождать, пока закончатся выборы, — тогда можно и сплавить. Он сказал, что знает отличный военизированный детский дом для детей с уголовными наклонностями, где все кровати стоят по линеечке, подъем в пять утра, а перед сном принудительное закаливание ледяной водой. Тех же, кто серьезно нарушит дисциплину, например, неровно поставит перед кроватью ботинки или, когда у него потребуют дневник, не скажет: «Так точно!», заставляют подметать зубной щеткой пол в спортивном зале.
Таня содрогнулась. Вот какой, оказывается, тетя Нинель и Пипа готовили ей «сюрприз». Ну ничего, через несколько дней ее уже здесь не будет. Только бы все получилось с заклинаниями перехода и полетными! Таня уже усвоила, что просто произнести слова мало, нужно еще определенным образом настроить мысли и заставить слушаться магическое кольцо, которое пока что вело себя крайне своенравно.
— Так ей и надо, этой Гроттерше! Надо будет позвонить в тот детский дом, чтобы с ней там построже обращались, — сказала Мумрикова.
Зная, что если она сейчас войдет в комнату, то Пипа с Ленкой догадаются, что она подслушивала, Таня осталась в коридоре. Тем временем голоса сместились к окну. Хлопнула дверь, и Таня догадалась, что одноклассницы уже на лоджии.
— Это ее раскладушка? — брезгливо спросила Ленка.
— Ага, — подтвердила Пипа. — Хочешь посмотреть на ее футляр, над которым она так трясется? Я недавно заглядывала, так там у нее внутри, только представь, огроменный контрабас! Представления не имею, где она его взяла.
— На помойке нашла, — сказала Мумрикова, и обе девицы отвратительно заржали.
— Давай чего-нибудь сделаем с ее контрабасом! Я должна с ней сквитаться за то, что она меня ошпарила, — предложила Пипа.
— И что, сильно?
— Да я вообще ничего не почувствовала. Чай-то был почти холодный, да я еще была в брюках. Только сквитаться все равно надо, — сказала Пипа, и снова послышалось идиотское ржание.
Заскрипел шкаф, и Таня поняла, что они пытаются открыть дверцу. Но это-то как раз было невозможно. После истории с отвратительным карликом, изжевавшим ей дневник, Таня так хитро приладила один из гвоздей, что он стал служить задвижкой, и, не зная секрета, невозможно было открыть шкаф.
— Не получается! Она его закрыла! Вот негодяйка, . распоряжается на лоджии, как у себя дома! Ну ничего, в военизированном детдоме у нее будет только одна тумбочка! — с раздражением пропыхтела Пипа.
Послышался звук, будто кто-то изо всех сил пнул раскладушку. На пол упало что-то тяжелое. Пока Таня пыталась сообразить, что это может быть, Мумрикова воскликнула:
— Смотри, книга! Что, интересно, она читает? О, «Тысяча советов молодой хозяйке»! Небось тут рассказывается, как драить щеткой пол, наматывать спагетти на катушку или забивать гвозди в порвавшиеся шлепанцы.
— Книга? Где? Ага! — восторжествовала Пипа. — Давай ее испортим! Если ей ее кто-то одолжил, будет знать, как связываться с такой неряхой. Что бы нам такое сделать? Рвать — скучно, страницы черкать ручкой — долго. Ага! Лучше измажем их клеем!
— Давай лучше я, — заискивающе предложила Мумрикова. — Гроттер все равно не узнает, что я тут была, а ты будешь как бы ни при чем. Не ты же пачкала!
— Точно! Так и сделаем! — согласилась Пипа. — Возьми у меня со стола клей! Отличный клей — «Суперцемент», схватывает сразу и навсегда... Быстрее! Взяла? А теперь капай вот здесь и...
Таня очнулась, внезапно сообразив, что они нашли ее «Справочник Белого Мага», который она, вместо того чтобы спрятать в шкаф, оставила под подушкой. Вот дурында! Оставшись без книги, она не сумеет подготовиться к переходу, и тогда... Да еще джинн взбесится — она отлично помнила, что говорил ей Баб-Ягун об испорченных страницах.
Боясь опоздать, она рванулась в комнату, но, еще не дотянувшись до дверной ручки, услышала дикий, почти нечеловеческий вопль. Точнее, два диких нечеловеческих вопля, слившиеся в один.
Тюбик с клеем «Суперцемент» стремительно летал над головой у Пипы, щедро проливаясь ей на волосы. Книга же, точно челюсти бульдога, сомкнулась на руке у Ленки Мумриковой. Мумрикова вопила, размахивала рукой, но хватка «Справочника» от этого не делалась слабее. Пипа же, на голову которой лился клей, успела уже охрипнуть и лишь негромко взвизгивала, когда он капал ей на нос.
Толкая друг друга, подруги метались по комнате и по лоджии: Мумрикова старалась освободиться от книги, а Пипа уворачивалась от тюбика с клеем, который, как пикирующий бомбардировщик, шел уже на третий заход и явно не собирался на этом останавливаться.
— Расслабонум! — негромко шепнула Таня.
Вошедшая в азарт книга ее не услышала или сделала вид, что не услышала. Лишь когда Таня в третий раз повторила заклинание, справочник неохотно разжал страницы и сам прыгнул к ней в руку, предусмотрительно оставаясь пока «Советами молодой хозяйке». Одновременно тюбик с клеем уронил на голову Пипе последнюю каплю и упал на Пипин стол, невинно опустившись на прежнее место рядом со стаканом, полным фломастеров.
Пипа, густо-фиолетовая от ужаса, медленно осела на ковер рядом с огромным розовым динозавром, подарком знаменитого телеведущего Прушкина, которому чего-то надо было от дяди Германа. С ненавистью уставившись на Таню, она, видимо, хотела что-то сказать, но не решалась, потому что видела у нее в руках ту книгу. Наконец, вспомнив про клей, заливший ей всю голову, Пипа на четвереньках быстро уползла в коридор. В ванной загудел кран.
Тем временем Мумрикова решилась взглянуть на свою освободившуюся ладонь. Лучше бы она этого не делала, потому что тотчас новый вопль, ничуть не тише, а даже громче прежних, разнесся по лоджии и по всей квартире Дурневых. На ладони у Ленки с тыльной и с наружной стороны, за исключением лишь подушечек пальцев и ногтей, курчавилась густая рыжеватая шерсть.
— Э-эт-то все ты! Ты! — Мумрикова показала на Таню заросшим пальцем, шерсть на котором с каждой секундой отрастала все длиннее, и, еще раз взвизгнув, метнулась в коридор вслед за Пипой.
* * * — А теперь можно и позаниматься. Думаю, нам больше не будут мешать, — сказала Таня, обращаясь к книге. Та согласно перелетела на подоконник и раскрылась на главе «Полетные заклинания и заклинания перехода».
"Для полета на подсобных летательных инструментах соблюдайте следующие правила. Сядьте на инструмент верхом и крепко обхватите его ногами. Возьмите в руки управляющий предмет (труба пылесоса, смычок и др.). Держать его следует крепко и одновременно мягко, ближе к середине. Избегайте резких движений, но вместе с тем не допускайте скованности. Помните, инструмент способен сбросить вас, если вы будете вести себя нерешительно или трусливо.
Проверьте правильность крепления талисманов. Помните, что развязавшийся талисман может привести к падению. Тщательно рассчитывайте заклинания по весу и скорости передвижения.
Самое быстрое заклинание «Торопыгус угорелус» подходит для стремительного перемещения небольших по весу предметов и волшебников на большие расстояния. Это суперскоростное заклинание требует значительных навыков управления летающими предметами, поэтому новичкам воспрещается пользоваться им во избежание более чем вероятного смертельного исхода!
Среднее по скорости и по безопасности заклинание «Тикалус плетутс» подходит для взрослых магов и предметов средней тяжести. Если же вам надо, к примеру, перенести слона, вы боитесь высоты или ваше полетное средство плохо приспособлено для скоростных разгонов, следует использовать заклинание «Пилотус камикадзис».
Во избежание внезапного падения в случае взбрыкивания инструмента или сильного встречного потока ветра не забудьте произнести подстраховочное заклинание «Ойойойс шмякис брякис». Подстраховочное заклинание не сможет предотвратить падение, но смягчит его последствия. Все заклинания следует сопровождать зелеными вспышками магического кольца по одной на заклинание. Избегайте как чрезмерного числа зеленых вспышек, так и возникновения красных вспышек. Красные вспышки — ритуал Черной магии — могут исказить заклинания и привести к непредсказуемым последствиям.
Прежде чем переходить к практике, обязательно ознакомьтесь с главой «Безопасное приземление, или Заклинания торможения».
«Кошмар, сколько учить придется!.. Ладно, потом выучу, а пока лучше шпору напишу!» — подумала Таня, которой как раз не терпелось поскорее перейти к практике.
Схватив ручку, Таня стала было записывать заклинания на ладони, но внезапно почувствовала запах горелого пластика. А еще через секунду ойкнула и выронила ручку. Еще не долетев до пола, ручка превратилась в темный дымящийся кусок пластмассы. Змеящийся от нее дым, поднимаясь в воздух, складывался в слова:
«Магическая тайна! Переписывать заклинания строго воспрещается!»
Ехидно изогнувшись, восклицательный знак вильнул в сторону и забрался Тане в ноздрю, заставив ее чихнуть. Надпись растаяла.
«Тоже мне, правильные какие нашлись... Делать нечего, придется учить», — пробурчала Таня, морщась от неприятного запаха гари.
Зубря заклинания, Таня извлекла из футляра контрабас, села на него и взяла в руку смычок. Причем взяла не за край, как делала это прежде, а за середину. На инструмент дедушки Гроттера это не произвело ни малейшего впечатления.
Таня набрала полную грудь воздуха и, прикинув, какое из трех заклинаний самое подходящее, решила выбрать среднее Тикалус плетутс. Она-то сама, конечно, легкая, но зато инструмент тяжелый. И потом, если контрабас слишком резко рванет с места, сумеет ли она на нем удержаться?
Уже почти выпалив заклинание, Таня вспомнила, что забыла проверить, на месте ли все талисманы, и произнести подстраховочное заклинание.
«Вот пустая башка!» — выругала она себя, слезла с контрабаса и принялась внимательно его осматривать. Но, несмотря на все поиски, ей так и не удалось обнаружить ни одного талисмана вроде тех, что были на кровати у Баб-Ягуна. Еще раз перечитав главу в волшебной книге, Таня обнаружила в самом конце приписку: «У некоторых наиболее совершенных моделей летательных предметов талисманы могут отсутствовать, см. список на странице 1092».
Девочка готова была поклясться, что раньше этой приписки не было и в помине. Книга явно сжульничала, поленившись высвечивать сразу весь текст. Открыв страницу 1092, Таня обнаружила свой инструмент — «контрабас маст. Ф. Гроттера, 1654» — в списке летательных инструментов с отсутствующими талисманами. Он помещался там на восьмом месте после пилотируемого таза П. Ёсса, зубоврачебного кресла 3. А. Икки и троянского коня Ш. У. Лера.
Выяснив, что талисманы ей не нужны, Таня вновь заняла место на контрабасе и, осторожно махнув смычком, произнесла: «Ойойойс шмякис брякис». Выждав несколько секунд, не произойдет ли что-нибудь, подтверждающее, что ее заклинание включило страховку, и, так ничего и не дождавшись, она решилась и крикнула:
— Тикалус плетутс!
Сразу после произнесения заклинания Таня на миг зажмурилась, но тотчас открыла глаза, осознав, что контрабас даже не дрогнул, оставшись в том самом положении, что и был прежде. Если бы он поднялся хотя бы на сантиметр, это уже был бы успех. Но нет — он явно не собирался куда-либо отправляться.
Таня почувствовала, что у нее дрожат руки и даже подбородок. Эта вторая неудача обескуражила ее куда больше первой. «У многих не получается, но тут уж ничего не поделаешь. Это или есть, или нет!» — вспомнила она слова Баб-Ягуна. А что, если... что, если у нее этого нет? Вдруг она не унаследовала от Гроттеров их дара?
«Может, я вовсе не из магов? Может, я самая обыкновенная, без всяких способностей?» — с ужасом подумала Таня. Теперь она почему-то окончательно уверилась, что контрабас никуда не полетит, а если так, то она навсегда останется в человеческом мире и вскоре будет драить зубной щеткой пол в спортивном зале.
«Интересно, там хоть щетки выдают или надо самой запасаться, пока я еще тут?» — мелькнула у нее паническая мысль. Почувствовав, что у нее взмок лоб, Таня подняла руку, чтобы вытереть его, и — внезапно заметила, что на руке у нее нет магического кольца. Так вот в чем дело! Как же она хотела полететь без магической зеленой вспышки! Разумеется, без кольца заклинание не имело ровным счетом никакой силы.
Кинувшись к шкафу, она отодвинула секретный гвоздь и извлекла из кармана самых старых джинсов, которые Пипа даже и в руки побрезговала бы взять, спрятанную там деревянную коробочку с буквами «LeoGr». Надев перстень, Таня немедленно согнула палец, опасаясь, что он соскочит, и, готовясь произнести: «Тикалус плетутс», — энергично взмахнула рукой.
Из перстня вылетели зеленые искры. Не одна, как требовалось, а по меньшей мере сотня. Две или три из них обожгли Тане нос, несколько дюжин опалили контрабас, а остальные с громким потрескиванием рассыпались в воздухе.
— Эй! Ты что, совсем спятила — так меня трясти? Что я тебе, погремушка? — вдруг проворчал чей-то скрипучий голос. А еще спустя мгновение Таня поняла, что он исходит от перстня.
— Ты... и... это... можешь говорить? — не поверила она.
— Да будет тебе известно, я кольцо Феофила Гроттера. Он подарил мне свой голос, свой характер и способность разговаривать пять минут в день. Ровно пять минут и ни секундой больше, — с мелодичностью давно не смазанного замка отозвалось кольцо и, не отвечая больше ни на один вопрос, затянуло скрипучим голосом древнюю песню на непонятном языке.
— Ну и голосок был у дедушки Феофила! А уж характер! — с облегчением сказала сама себе Таня, когда пять минут наконец истекли и кольцо замолчало, буркнув напоследок по-русски: «И чтоб больше без глупостей! А то грохнешься и узнаешь тогда, почем нынче белые тапочки!»
— Ну все! Теперь или никогда! — сердясь на себя, сказал а Таня.
Крепко взяв смычок, она приготовилась уже выпалить: «Тикалус плетутс», но тут произошла странная вещь. Среднебезопасное заклинание «Тикалус плетутс» вдруг странным образом вывалилось из памяти.
«Ты летать собралась или плестись? — словно услышала она чей-то насмешливый шепот. — На костылях и то будет быстрее! Уж летать так летать!»
Таня уступила, и тотчас с языка у нее совершенно неожиданно сорвалось другое, крайне опасное и непредсказуемое заклинание — «Торопыгус угорелус».
* * * Почти сразу магический перстень выплюнул зеленую искру, и в следующий миг Таня ощутила, что контрабас сорвался с места и сквозь распахнутую раму рванулся наружу. Немедленно ветер короткими яростными порывами-пощечинами попытался сбросить ее, но она держалась крепко.
Замелькали ветки, окна, крыши, кучи листьев на газоне, мокрые машины, птицы, антенны. Закружились невесть откуда взявшиеся оранжевые и синие полосы. Небо и земля поменялись вдруг местами, и там, где, по предположению Тани, должен был быть асфальт, вдруг выплыла туча. А, это она просто перевернулась в воздухе!
С огромным трудом Таня сумела вновь вернуться в нормальное положение. Хотя можно ли было считать нормальным то, что происходило? Она с чудовищной скоростью, рискуя каждую минуту врезаться в многоэтажку или зацепить электрический провод, неслась над городом. Контрабас, ощущавший на себе неопытную наездницу, словно желая ее сбросить, то падал в воздушную яму, то так круто взмывал ввысь, что спина Тани буквально повисала над землей и она вновь начинала видеть дома перевернутыми.
Пытаясь вцепиться в контрабас и хоть как-то удержаться, она едва не бросила смычок, но тотчас спохватилась, что этого-то как раз делать нельзя. Без смычка контрабас сразу потеряет управление, и тогда будет еще хуже... Хотя можно ли сказать, что она им управляет? Скорее он сам летит куда хочет...
Ощущая себя верхом на реактивном снаряде — куда там барону Мюнхгаузену на его тихоходном ядре! — Таня вдруг вспомнила, что так и не произнесла «Ойойойс шмякис брякис» и по собственной глупости осталась без страховки. Она попыталась произнести «Ойойойс шмякис брякис» прямо сейчас, но порывы ветра били ее в лицо, в рот, сносили слова. К тому же рукой с магическим перстнем она вцепилась в контрабас, держа в другой руке смычок. Если она сейчас разожмет руку, чтобы выстрелить зеленой искрой, ее просто-напросто снесет.
Таня запаниковала. Вот уж точно самое время узнать, почем белые тапочки. Стремительно несущийся, явно не управляемый контрабас, пока чудом избегавший столкновений, все равно рано или поздно во что-нибудь врежется. Или же она сама, устав, разожмет руку.
«Пожалуй, в детском доме для детей с уголовными наклонностями не так и плохо! — мелькнула у нее мысль. — Да только вряд ли дядя Герман станет теперь прыгать по крышам с сачком, чтобы поймать меня и препроводить в детский дом».
Неожиданно контрабас резко клюнул носом вниз, а потом сразу вбок. Стремясь удержаться на нем, Таня вдруг сообразила, что точно такое же движение вниз и в сторону она только что сделала концом смычка. Желая проверить свою догадку, она вновь осторожно повела смычком немного вверх, и... контрабас, моментально перестав терять высоту, стал ее набирать.
Так и есть! Контрабас слушался смычка, повторял всякое его движение! Особенно если оно сопровождалось наклоном всего тела в ту же сторону. Так, значит, все нелепые фигуры, выписываемые контрабасом в воздухе, все эти «бочки» и провалы объяснялись тем, что она, стремясь не упасть, бестолково размахивала рукой со смычком. А она... она даже хотела бросить смычок. При одной мысли, что случилось бы, сделай она это, Таня содрогнулась. Неуправляемый контрабас стал бы кувыркаться точно так же, как и падающий смычок, а потом... Потом точно так же врезался бы в землю.
Но страх почему-то уже отступил. Видя под собой, огромный раскинувшийся город, а вокруг расплывающиеся белые облака, пронизанные длинными, причудливо пробивающимися лучами выглянувшего вдруг солнца, Таня испытала вдруг восторг стремительного полета. Это было новое, неизведанное чувство — пьянящий восторг скорости, полное слияние с облаками, с небом, с могучими воздушными течениями, которые то взмывали от земли, то, напротив, начинали мягко, но твердо прижимать к земле. Тане почудилось, что когда-то она уже испытывала это чувство и лишь по странному стечению обстоятельств забыла.
Легко и уверенно выписывая фигуры краем смычка, как будто она всегда это делала, Таня купалась в воздушных потоках. Контрабас, ставший вдруг удивительно послушным и словно присмиревший, предупредительно исполнял малейшее ее желание. Он то выписывал в воздухе мертвую петлю, то со свистом проваливался вниз, то, как ковер-самолет, начинал мягко набирать высоту. Тане казалось, что она и контрабас составляют единое целое. Он словно был частью ее, как тело жеребца для кентавра или рыбий хвост для русалки.
«Разве может что-нибудь сравниться красотой и мощью полета с контрабасом?» — подумала Таня. С узким, чуть загнутым, как у коршуна, носом, постепенно расширяющийся сзади, он буквально вонзался в воздух. Его широкое основание надежно и плотно ловило воздушные потоки и скользило по ним, как легкая лодка скользит по волнам. Плавное сужение в центре словно создано было для того, чтобы сидеть на нем верхом. Во многих отношениях оно не уступало седлу. Вот только стремян не было, ну да стремена на контрабасе смотрелись бы глуповато, да еще наверняка гремели бы на больших скоростях.
Таня с сочувствием подумала о тех старомодных колдунах, что летают на метлах. Что такое, в сущности, метла? Палка с привязанным к ней пуком прутьев, которая наверняка начинает дрожать и болтаться, едва этот пук зацепит воздушную яму или встретит боковой порыв.
Даже ледяной ветер, прежде продувавший ее насквозь и прохватывавший до последней жилки, так, что казалось, она вдруг превратится в примерзший к контрабасу кусок льда, теперь уже почему-то мало ее тревожил.
Когда она, отважившись на рискованный эксперимент, со скоростью ракеты проносилась над землей, то едва не налетела на Генку Бульонова, который как раз выходил из подъезда. Лишь чудом, резко направив контрабас в сторону, Тане удалось избежать столкновения. Порывом воздуха Бульонова сшибло с ног. Открывая и закрывая рот, как выброшенная на песок рыба, он сидел на асфальте и пораженно смотрел на исчезающую в небе маленькую точку. Но какое дело Тане было до Бульонова!
Она не жалела уже, что выбрала самое быстрое заклинание. Тащиться на Пилотус камикадзис... Ну уж нет! Если Баб-Ягун им и пользовался, то, скорее всего, из-за того, что железная кровать все равно не могла развить приличной скорости, да и сам комментатор матчей по драконболу еще не восстановил форму после встречи с недовольными им упырями и рассерженными ведьмами.
Она же не слон и не грузно летящая в супермаркет тетя Нинель... Представив в воздухе тетю Нинель, которая с искривившимся от ужаса лицом одной рукой притискивает к себе таксу, а другой придерживает юбку, Таня засмеялась и стала выписывать красивую восьмерку. Она уже почти видела, как ее сделает. Взлет, потом петля с коротким переворотом головой вниз, снова петля, уже вниз головой, а потом выход в привычное положение на том же самом месте.
Внезапно, когда Таня уже выравнивала контрабас, у нее над головой мелькнула черная тень, а в следующий момент что-то с силой ударило ее по руке, сжимающей смычок, и по лицу. Что-то острое распороло на груди джинсовку и скользнуло по щеке. Инстинктивно отшатываясь назад, чтобы уберечь глаза, Таня на мгновение увидела немигающий желтый, злобно смотревший глаз. В ноздри ей ударил отвратительный, тошнотворный запах. Руку пронзило болью, и она едва не уронила смычок.
Действуя скорее по наитию, Таня пригнулась к контрабасу и попыталась ускорить его, чтобы оторваться от черной тени. Но контрабас еще не вышел из восьмерки. У него явно не хватало запаса скорости.
Снова мелькнула черная тень... Таня, как и в прошлый раз, не поняла, когда она успела развернуться и как ухитряется развивать такую скорость.
На этот раз резкий удар был нанесен снизу и вскользь пришелся по ноге. Удар такой мощный, что струны контрабаса загудели. Контрабас от этого удара накренился, и тотчас вновь откуда-то выплыл желтый остановившийся глаз. Рука со смычком внезапно стала страшно тяжелой и какой-то непослушной.
Прежде чем Таня сумела что-то осознать или хотя бы испугаться, контрабас дважды кувыркнулся в воздухе и понесся к земле. Желтый глаз загорелся торжеством и исчез. С громким воплем падая вниз, Таня уже видела темную асфальтовую площадку между двумя домами, с бешеной скоростью набегавшую на нее.
Но тут, когда до земли оставалось не больше десятка метров, контрабас внезапно замедлил падение. Еще одна ошеломительная петля, такая резкая, что мозги едва не перевернулись у нее в голове — во всяком случае, чувство было именно такое, — и магический инструмент Феофила Гроттера, перестав терять высоту, взмыл в небо. Струны гудели надсадно, разгневанно... Казалось, они вот-то лопнут от возмущения. Видимо, инструменту пришлось вложить всю свою волшебную силу, чтобы выйти из пике.
Таня решила, что каким-то чудом, даже, вероятно, случайно, она показала концом смычка наверх, и сделала это достаточно плавно и уверенно для того, чтобы контрабас послушался ее.
— Ну почему я стала падать... Ах да, тень, — пробормотал а Таня.
И только теперь, когда ясно стало, чего она избежала, ледяная волна жути захлестнула ее. Таня стала вращать головой, с испугом всматриваясь в небо. Тучи, похожие на причудливо окрашенные фиолетовой, розоватой, синей акварелью комки ваты. Бестолково пробивающиеся солнечные лучи. Нет, черной тени нигде не было — она возникла неизвестно откуда и исчезла столь же бесследно и таинственно.
Рука онемела еще больше. Она слушалась так плохо, что можно было решить, что ее вообще нет, а на ее месте пристегнуто что-то постороннее и мешающее. Таня опустила глаза и увидела на запястье кровь, сочившуюся из трех глубоких порезов. Еще одна царапина была на лице: по щеке разливалась странная, словно вытянутая в нитку, прохлада. Что-то липкое упорно капало на воротник.
Вглядываясь в царапины на руке, Таня поняла вдруг, что они означают. У нее хотели выбить смычок, а значит, убить хладнокровно и расчетливо. Причем уничтожить ее явно пытался кто-то, кому известны были тайны магических полетов. План почти удался. Если бы Таня резко не отклонилась и не дернула совершенно случайно смычок, то, скорее всего, была бы уже пятном на асфальте.
Тот, кто решил убить ее, продумал малейшие детали. Каким-то образом он сумел даже ненадолго проникнуть в ее сознание и заставить ее произнести «Торопыгус угрелус», когда она собиралась произнести более безопасное Тикалус плетутс.
«Заклинания-то учи, но сама летать не вздумай! Слышишь? Ни за что не вздумай! Кое-кто обрадуется, если ты разобьешься», — отчетливо вспомнила она слова Баб-Ягуна. Он же предупреждал ее, так почему она не послушалась!
После того, что случилось, у Тани не осталось никакого желания продолжать полет. Каждую минуту, обнаружив, что она ухитрилась остаться в живых, черная тень могла вновь вернуться и довершить начатое. Прикинув, в какой стороне остался дом дяди Германа и тети Нинели, она развернула контрабас и, внимательно вглядываясь в тучи, не появится ли из них грозное темное пятно, полетела обратно. Рука пульсировала непрерывной болью, сменявшейся временами полным онемением.
Уже перед самым приземлением Таню ожидал еще один сюрприз. Она вдруг вспомнила, что так и не выучила тормозящих заклинаний. То есть взлететь-то она взлетела, а вот как теперь сесть — неизвестно. Похоже, что заклинание «Торопыгус угорелус» было слишком стремительным, чтобы контрабас остановился сам. Более вероятно, что она попросту расплющилась бы об асфальт или на сумасшедшей скорости поприветствовала бы стену дома.
Примериваясь, как бы ей исхитриться приземлиться поудачнее, она два раза облетела квартал. Заасфальтированные дворики плохо подходили для посадки, равно как и опутанный электрическими проводами маленький парк. Перспектива повиснуть на высоковольтной линии привлекала ее даже меньше возможности разбиться вдребезги.
«Похоже, мне все-таки суждено сегодня стать лепешкой или на худой конец обуглиться! А у Пипы будет отличный повод прогулять школу, отправившись на мои похороны. Она и Ленку Мумрикову с собой захватит. Будут обе лопать чипсы и бросать мне в могилу фантики от конфет», — сумрачно подумала Таня.
Не желая доставлять Пипе такое удовольствие, она решила изо всей силы бороться за жизнь и внезапно вспомнила про подстраховочное заклинание, которым она пока не пользовалась.
Выбрав момент, когда можно было безопасно разжать руку с перстнем, Таня выпустила зеленую искру и воскликнула:
— Ойойойс шмякис брякис!
Контрабас бестолково зарыскал в воздухе, а еще через секунду неведомая сила решительно сдернула ее с него. Засвистел ветер. Замелькали окна многоэтажного дома, сиявшие раздробленным закатным солнцем. Асфальт Рублевского шоссе неумолимо надвинулся на девочку.
— А-а-а! — закричала Таня, роняя бесполезный уже смычок и закрывая лицо руками. Перед ее внутренним взором уже маячила язвительная физиономия Пипы, которая, незаметно показывая язык цвета ливерной колбасы, кладет на ее гроб две гвоздики.
Но внезапно, уже у самой земли, падение Тани замедлилось, и она, почти не испытав боли, обрушилась боком на что-то мягкое, глубоко провалившись в него. Рядом с ней, недовольно загудев струнами, упал контрабас и мелькнувшей тонкой чертой скользнул смычок. Нерешительно оглядевшись, Таня увидела, что сидит в кузове стоящего у светофора грузовика. В кузове, до краев полном черными мешками с осенней листвой, которую везут за город...
Ей повезло. Хотя можно ли было назвать это везением?
«Подстраховочное заклинание не сможет предотвратить падение, но смягчит его последствия», — вспомнила она строчку из волшебной книги.
* * * История с черной тенью, пытавшейся убить ее, надолго испортила Тане настроение. Сомнений не было — в магическом мире у нее есть враг, и враг могущественный. Сразу припомнился сон дяди Германа, похищение золотого меча и уклончивые слова академика, предупреждавшего ее об опасности. В воздухе же все произошло так стремительно, что Таня так и не сумела понять, кому принадлежал тот яростный желтый глаз. Птице? Ну да птице ли?
Летать Таня больше не отваживалась, хотя воздух и манил ее. Порой ей ужасно хотелось вновь сесть на контрабас и воскликнуть: «Торопыгус угорелус!» — но воспоминание было еще слишком свежим. Не стоит искушать судьбу второй раз. Самое большее, что Таня себе позволяла, — среди ночи взлетать над лоджией и несколько раз облетать на малой высоте дом, используя для этого самое медленное и безопасное заклинание «Пилотус камикадзис». На этом заклинании волшебный контрабас тащился еле-еле. Ни о каких фигурах высшего пилотажа вообще говорить не приходилось: струны контрабаса сразу начинали возмущенно гудеть. Таню так и подмывало ускорить его, но... она не разрешала себе. Вместо этого она раз за разом тренировала тормозящее заклинание «Чебурыхнус парашютис». Сразу после его произнесения нужно было указать смычком, куда ты хотел приземлиться. Инструмент сперва неподвижно зависал над этим местом, а затем медленно и солидно начинал опускаться, пока ноги не касались земли. Правда, существовало еще ускоренное тормозящее заклинание «Чебурыхнус парашютис форте», но оно было крайне неудобным, поскольку контрабас сразу проваливался в воздушную яму, камнем падал вниз и столь же резко замирал в нескольких сантиметрах от земли. При этом у самой Тани всякий раз возникало ощущение, что ее внутренности остались где-то в воздухе и сейчас шлепнутся прямо ей на голову.
Дурневы больше не доставляли Тане никаких неприятностей — у них и своих проблем было теперь навалом. После той истории со «Справочником Белого Мага» волосы Пипы склеились так надежно, что расчесать их не было никакой возможности. Голова словно была закована в стеклянный шлем, который, когда по нему постукивали карандашом, издавал звук «тум-тум». Делать нечего, пришлось отвезти Пипу в парикмахерскую и, несмотря на все протесты, постричь ее наголо. С обритой головой, с разноцветными прыщами разной величины, светящимися, как лампочки на новогодней елке, дочка дяди Германа выглядела так кошмарно, что Тане порой даже становилось жаль ее.
Однако значительно больше не повезло Ленке Мумриковой. Два дня она вообще не ходила в школу, а потом появилась в перчатке и не снимала ее все уроки. Из этого Таня смогла заключить, что Мумрикова так ничего и не смогла поделать с шерстью на руке.
По какой-то не совсем ясной Тане причине ни Пипа, ни Ленка не рассказали никому о загадочном справочнике. На Таню обе косились издали с ненавистью, однако подходить опасались. Ночью же Пипа прокрадывалась к лоджии и, дрожа от страха, закрывала ее на все задвижки, а около своей кровати клала молоток.
Что же касается Генки Бульонова, то он теперь только и делал, что путался у Тани под ногами. Хорошо еще, что при этом он молчал, лишь таинственно подмигивал, словно намекая на общую тайну. Причем иногда для большей таинственности подмигивал обоими глазами сразу. Но разве Тане было сейчас до Бульонова?
И вот наконец наступило утро того самого дня, когда должен был прилететь Баб-Ягун. Долгожданное утро долгожданного дня.
Тетя Нинель за завтраком была настолько не в себе, что даже не стала скармливать Тане позавчерашнюю манную кашу, от которой отказалась такса, а дала тот же самый омлет, что и Пипе. Уже в конце завтрака на кухне появился зеленовато-желтый дядя Герман, молча выпил чай и, ни на кого не глядя, ушел. Когда он выходил из кухни, Таня случайно заметила, что правый карман у него слегка оттопыривается и оттуда торчит морковная ботва, которую дядя Герман стеснительно старается закрыть ладонью.
— А что, дядя Герман сегодня не в Думе? У него же скоро выборы! — удивилась Таня.
Тетя Нинель побагровела и с яростью уставилась на нее.
— ЧТО? Что ты сказала? — прорычала она.
— Я просто спросила, почему он не работе. Но можете не отвечать, если нельзя, — смутилась Таня.
Но тетя Нинель уже, видно, сообразила, что правду все равно не скроешь. Она взяла себя в руки и даже улыбнулась робкой, извиняющейся улыбкой льва, который только что откусил голову своему дрессировщику.
— Э-э... почему же нельзя?.. Дядя Герман вчера на заседании совета... э-э... случайно поломал микрофон. Ему... э-э... дали больничный.
— Дали больничный, потому что он поломал микрофон? — удивилась Таня. Тетя Нинель явно чего-то недоговаривала.
— Ты что, русского языка не понимаешь? А ну марш делать уроки! И только попробуй сказать об этом в школе! — окончательно потеряв терпение, заорала тетя Нинель.
— О чем сказать? О больничном? Или о том, что он поломал микрофон? — не поняла Таня.
— ВО-О-ОН! — закричал а тетя Нинель.
Таня пробкой вылетела в комнату и натолкнулась там на Пипу. Та от ужаса сразу юркнула за кресло.
— Чего там с дядей Германом? Колись, а то заколдую! — строго спросила Таня и, используя Пипин испуг, прицелилась в нее пальцем. Пипа взвизгнула, не отрывая взгляда от пальца. Ее теперь можно было напугать всяким пустяком. И это при том, что Таня пока не знала ни одного заклинания, кроме тех, что были связаны с полетом.
— А-а! Не надо, я скажу... — пискнула дочка дяди Германа. — Разве ты не знаешь, что папуля во время предвыборного выступления перегрыз у микрофона шнур, а потом закусил папкой для бумаг. И все это было на глазах у сотен людей... А потом... он разбежался и перепрыгнул через старичка, которому собирался подарить почти новый свитер. И все оттого, что какой-то идиот в зале случайно достал из кармана морковку... Стрелять таких надо. И теперь мама боится, что он провалит выборы.
«Вот тебе и кролик Сюсюкалка!» — с восхищением подумала Таня.
Нет, дядя Герман определенно начинал ей нравиться. От такого дяди Германа даже улетать жалко. Теперь Тане был известен отличный способ, как подкрутить ему извилины и завоевать его расположение. Достаточно только угостить его морковкой.
Глава 7
ТИБИДОХС
Тане казалось, что Пипа в этот вечер никогда не ляжет. Она ходила по комнате и задумчиво пинала игрушки, изредка бросая недовольные взгляды на лоджию. На голове у Пипы была дурацкая розовая с цветочками шапочка из полиэтилена, которую она с известных пор носила не снимая. Когда Таня окончательно потеряла терпение и подумывала уже, не запустить ли в Пипу усыпляющим заклинанием или просто чем-нибудь тяжелым, та улеглась сама и вскоре, повернувшись к стене, засопела в обе дырочки.
На город мало-помалу наползала ночь. Погасали окна, как свечки в тире, по которым палил меткий стрелок, исчезали в подъездах поздние собачники. И вот, когда все уже затихло и город был под черным покрывалом мрака, Таня услышала снаружи какой-то шорох. Распахнув раму, она увидела, как на газоне под лоджией вдруг загорелись два красных уголька, а еще через несколько секунд сразу шесть. Угольки вспыхивали один за другим. Слышалось неясное бормотание, сопение, хрип. Что-то шуршало, что-то едва различимое быстро перемещалось по клумбе. Когда Танины глаза привыкли к темноте, она поняла, что внизу толпится множество существ самого разного размера. Некоторые были совсем маленькие, другие, крупные, достигали величины собаки. Темные пятна появлялись отовсюду, лезли из всех щелей, из всех люков. Красные злобные угольки загорались в самых непредсказуемых местах. Их перемещения были пока хаотичными, но с каждой минутой становились все более осмысленными. Они определенно подтягивались к лоджии. Вскоре уже весь газон превратился в темный копошащийся ковер.
Тане стало не по себе. Она была почти уверена, что эти неведомые существа явились сюда со вполне определенной целью, как-то связанной с ней самой. И, судя по их виду, ничего хорошего от них ждать явно не приходилось.
«Если они начнут карабкаться — я успею еще вскочить на контрабас», — успокоила она себя.
Внезапно дверь скрипнула. В комнату вошла тетя Нинель, поправила на Пипе одеяло, а затем, выглянув на лоджию, подозрительно спросила:
— Кого ты там высматриваешь?
Растерявшись, Таня что-то пробормотала. Но, видимо, тетя Нинель задала вопрос без всякого желания получить ответ. Выглядывать в окно она явно не собиралась. Вместо этого она внимательно уставилась на свитера, которые Таня успела уже надеть, готовясь к ночному перелету.
— Холодно тебе, что ли? — словно решившись на что-то, спросила она. — Ладно, давай бери одеяло и марш в гостиную!
Таню точно обухом по затылку ударило. И угораздило тетю Нинель проявлять великодушие именно теперь, когда она почти уже улетела в Тибидохс! Еще бы одну ночь на лоджии! Но тетю Нинель было не переубедить — она напирала, как бульдозер. Схватив Таню за руку, тетя Нинель отволокла ее в гостиную, где у огромного телевизора, занимавшего треть стены, стоял крошечный диванчик, под которым обычно спала такса.
— И не вздумай возвращаться на лоджию! Теперь ты будешь спать здесь до дет... Пока мы с дядей Германом не решим, что с тобой делать дальше, — поправилась тетя, вспомнив, вероятно, про детский дом для детей с уголовными наклонностями.
Тетя Нинель вышла. В двери Пипиной комнаты щелкнул ключ. Видимо, Пипа, разбуженная басом своей мамули, решила подстраховаться и теперь ни за что не откроет. Таня поняла, что ей суждено провести ночь в гостиной. Летающий контрабас и книга заклинаний остались на лоджии. Туда же вскоре прилетит и Баб-Ягун. Таня вскочила с дивана, чтобы подбежать к окну и, когда он появится, привлечь его внимание, но такса Полтора Километра глухо зарычала из-под дивана.
— Ты что там делаешь? А ну живо ложись! Учти, я сегодня всю ночь не буду спать! Буду ставить компрессы на лоб дяде Герману! У него завтра важное телеинтервью, и нужно, чтобы он выкинул из головы весь бред! — строго крикнула из-за двери тетя Нинель. Ее спальня была совсем рядом, и она могла слышать всякий шорох.
Таня села на диван. Сердце у нее колотилось. Как она сумеет встать, когда под диваном у нее чуткая такса, а за стеной злая тетка? Что может быть хуже ее теперешнего положения, когда свобода рядом, но недосягаема?
Еще дважды Таня пыталась прокрасться к окну, но всякий раз такса начинала злобно рычать и тетя Нинель строго окликала ее из-за стены. Похоже, она в самом деле не спала: время от времени слышался звук отжимаемой для компресса марли. Шуршание становилось все различимее. Теперь источник звуков был не только за окном, но и повсюду. Что-то скреблось за стеной, царапалось за шкафом. Даже трубы в ванной гудели как-то необычно, будто по ним кто-то пробирался наверх. Тане чудилось, что тысячи едва слышных голосов на разные лады повторяют одну и ту же фразу: «Дочь Гроттера! Дочь Гроттера! Смерть ей!»
Странно, что тетя Нинель со своим чутким слухом ничего не слышала.
— Что ты там возишься? А ну лежи смирно! Дядя Герман не может заснуть! — рявкнула она из-за стены. В голосе у нее было определенное злорадство. Неужели она знала? Хотя нет, она не могла знать. Таня оказалась в ловушке. Все ополчились против нее.
Неожиданно где-то за окном, со стороны лоджии, послышалось знакомое покашливание. Таня вздрогнула. Кто-то несильно, но различимо стукнул в раму. Неужели Баб-Ягун? А что, если, не найдя ее на лоджии, он решит, что Таня передумала или, напротив, уже улетела? Девочка хотела кинуться к окну, но спохватилась, что такса выдаст ее прежде, чем она вскочит, а тетя Нинель тотчас явится из соседней комнаты.
Трубы загудели и вдруг перестали. Почти сразу дверь в коридоре со стороны ванной легонько затряслась, будто кто-то толкал и царапал ее снизу. Такса зарычала. Она тоже слышала. Значит, ей не мерещится, и это все правда.
— Опять ворочаешься? Да что это такое? Дрянь неблагодарная... Тебе что, на лестничной клетке постелить? — окрысилась из спальни тетя Нинель.
Таня ощутила — еще секунда, и она зажмет уши руками и завопит: «А-а-а-а!» Нервы у нее были уже на пределе. Внезапно у нее с пальца соскользнуло что-то прохладное. Перстень! Она же все это время была в магическом кольце! Таня стала торопливо ощупывать складки одеяла, отыскивая его. Дверь мелко тряслась, кто-то за ней хрипел. Такса злобно клокотала из-под кровати. Но вот пальцы нашарили что-то... Кольцо... Таня поспешно надела его и стала припоминать усыпляющее заклинание, которое использовал Баб-Ягун. И почему она не повторила его? «Храпус? Сопелус? Трундус храпелус?Подушкис дрыхус?» Не то! Опять не то!
— Позор! Я буквально краснею! Никогда прежде мной не владела такая бестолочь! — громко сказало кольцо. — Неужели нельзя запомнить два простейших слова? «Пундус храпундус!»
— Эй! Я выхожу! Слышишь ты? Кто тебе разрешил включить телевизор! — заорала из спальни тетя Нинель. Ее каменные пятки яростно забухали по ковру, направляясь к двери.
Не задумываясь, Таня торопливо взмахнула рукой и, направив палец с кольцом в сторону, откуда приближались шаги, шепнула: «Пундус храпундус!» Зеленая искра скользнула к замочной скважине. За дверью послышался глухой звук падающего тела.
Одновременно шуршание в коридоре будто притихло. Послышался топот множества убегающих маленьких ног. «Кажется, они боятся магии. Поняли, что у меня кольцо», — подумала Таня.
Смело распахнув дверь в спальню, она увидела, что тетя Нинель, по-детски причмокивая губами, будто в поисках соски, оглушительно храпит прямо на полу, а на кровати с компрессом на лбу выводит высокие рулады дядя Герман. Громкий лай таксы уже не мог их разбудить. Поймав таксу, Таня решительно сунула совершенно обезумевшую собаку в шкаф к тете Нинель и, взяв с туалетного столика помаду, крупно написала на зеркале:
«Счастливо оставаться! Мои старые колготки и джинсы можете подарить кому угодно! Привет кролику Сюсюкалке! Р.S. Такса в шкафу».
Бросив помаду, Таня подбежала к окну и распахнула раму. Точно, в воздухе у лоджии ее кто-то ждал, но вот только Баб-Ягун ли? Исчез гипс, исчезли бинты, исчезла неуклюжая кровать. На весело фырчащем оранжевом пылесосе, сжимая в руках блестящую трубу с широкой щеткой, которая используется обычно для чистки ковров, сидел толстый мальчишка лет двенадцати, одетый в кожаный комбинезон. Его короткие светлые волосы торчали непослушным ежиком, щеки сияли румянцем, а нос самых картофельных очертаний был настолько вздернутым, что казалось, его дырочки смотрят в ту же сторону, что и глаза. Выплывшая из-за соседней крыши луна просвечивала сквозь его оттопыренные уши, рубиновые, как стеклышки в витраже.
Откуда взялся мальчишка и почему он прилетел вместо Баб-Ягуна? Или... или это он и есть? Таня вдруг сообразила, что, пока лицо было скрыто под бинтами, она не имела ни малейшего представления об истинном возрасте Баб-Ягуна. Но тогда почему Сарданапал прислал за ней мальчишку, почти ее ровесника?
Заметив Таню, мальчишка, явно рисуясь, ловко перебросил трубу из одной руки в другую и направил ее вниз. Тотчас пылесос сорвался с места так стремительно, что за ним едва можно было уследить. Мгновение — и вот он уже завис в воздухе прямо напротив окна. В ту же секунду над подоконником с пронзительным писком пролетело что-то маленькое и злобное. Мелькнуло кожистое крыло. Что-то подсказывало Тане, что это не летучая мышь. Баб-Ягун метнул вслед молнию из кольца, но существо ловко увернулось и ответило короткой струей светящейся сиреневой жидкости. Несколько капель ее попало на подоконник, и он задымился.
— Ох, мамочка моя бабуся! Я думал, они тебя уже сожрали! — с облегчением воскликнул Баб-Ягун, кивая на газон, где все еще копошились темные тени и силуэты. Теперь их было так много, что казалось, будто под лоджией громоздится огромный муравейник. Фигуры переползали, хрипели, толкались, наступали друг другу на головы. Вспыхивали красные угли зрачков.
— Кто они? — с ужасом спросила Таня.
— Да нежить, — небрежно бросил Баб-Ягун. — Кто-то наложил на люки здесь в округе заклинание привлечения. Я это сразу понял, когда увидел, сколько ее здесь пасется. И теперь нежить стекается сюда со всего города! Сейчас она просто толпится, но, когда ее станет еще больше, можно будет ожидать чего угодно... Я уже вызвал Поклеп Поклепыча с его ребятами. Скоро они тут все расчистят.
— Как расчистят?
— Да запросто. Снимут заклинания да захватят с собой Пожирало или Синего Дядю. Для поддержки. Нежить, едва видит их, сразу разбегается. Кстати, нам с тобой тоже лучше улететь. Не уверен, что ты обрадуешься, если Пожирало или Синий Дядя попадутся тебе на глаза. Я сам месяца три к ним привыкал. Да и то порой встретишь их где-нибудь, особенно ночью... Брр!
— А что, они такие?.. — начала было Таня.
— Точно. Они такие. Да только моя бабуся говорит, что на самом деле Пожирало и Синий Дядя еще ничего, а вот с Безглазым Ужасом действительно лучше не связываться. Да только Ужас, он на стороне «темных» магов, так что его с собой обычно не берут, — решительно оборвал ее Баб-Ягун и, подхватив Таню, перенес ее на лоджию. — Ну как делишки? Выучила заклинания? — снисходительно спросил он, наблюдая, как Таня достает контрабас и громоздит на него футляр. — И на чем полетишь? Конечно же, на Пилотус камикадзис! Ну, оно и правильно. Девчонки редко решаются на что-нибудь более быстрое, особенно начинающие. Женщина в воздухе как корова на льду. Лети у меня в хвосте и, главное, не смотри вниз. Если будет совсем страшно, я могу тебя и на буксир взять. У меня ого-го пылесосище какой! Зверь!
Баб-Ягун любовно похлопал ладонью по трубе. Кажется, он был без ума от своего нового летающего механизма.
Таня чуть прищурилась. Значит, лететь в хвосте да еще и на Пилотус камикадзис? Это она-то корова на льду? Не отвечая, девочка проверила, хорошо ли закреплен футляр, в который она еще прежде положила «Справочник Белого Мага».
— И не забудь подстраховаться... — надуваясь от ответственности, вещал Баб-Ягун.
— Торопыгус угорелус, — шепнула Таня, перехватывая смычок и легким движением прокручивая его между пальцев.
Перстень выстрелил зеленой искрой. Контрабас, точно стремительная комета, сорвался с места. Завыл, засвистел в ушах ветер. В мгновение ока застоявшийся инструмент набрал высоту. Контуры домов смазывались, лишь освещенное шоссе петляло внизу золотистой, змеей.
Когда Таня наконец оглянулась, дом дяди Германа и тети Нинели был уже едва виден. С этой точки обзора он чем-то смахивал на низенькую, придавленную к земле тумбочку. Таким она навсегда и запомнила его.
На бешено ревущем пылесосе Таню догнал раскрасневшийся Баб-Ягун.
— Ты... ты соображаешь? — крикнул он, наблюдая, как Таня уходит в крутой вираж с переворотом. — Ты... ты или спятила, или... Ты какое заклинание сказала? Тебе русским языком было сказано: держись в хвосте. Или тебе уши надрать?
— Ты? Мне? Сперва догони! — предложила Таня.
Баб-Ягун уставился на нее с видом боксера, к которому с вопросом: «Дядь, в нос хочешь?» — подошла трехлетняя девочка.
— Ты не знаешь, с кем связалась, — высокомерно процедил он. — Неужели ты думаешь обогнать меня на этом древнем одре? На этой раздувшейся скрипке-переростке?
— По мне, так лучше скрипка-переросток, чем летающий веник, — парировала Таня.
Побагровев от обиды за свой пылесос, Баб-Ягун прошипел: «Летающий веник? Вот как?» — и, крепко зажав шланг ногами, выпустил из кольца зеленую искру. Вырвавшийся из трубы буран отшвырнул контрабас вместе с Таней далеко в сторону, сам же Баб-Ягун почти сразу стал крошечным, почти неразличимым пятнышком.
— Ну давай! Докажи, что ты не скрипка-переросток! — сказала Таня контрабасу и, нацелив смычок вслед Баб-Ягуну, бросилась догонять. Встречный ветер норовил сорвать ее с инструмента. Струны низко гудели, но она, пригнувшись к контрабасу, упорно мчалась следом. Некоторое время ей казалось, что она потеряла Баб-Ягуна, но потом расстояние стало постепенно сокращаться. Не прошло и пяти минут сумасшедшей гонки, как она уже поравнялась с ним.
Тот повернул голову и, увидев, что Таня рядом, от изумления пропустил резкий боковой порыв ветра. Контрабас, которому тоже перепало, занесло и два раза прокрутило на месте, но Таня сумела удержать его с помощью смычка. Зато у Баб-Ягуна, который не был к этому готов, сорвало с трубы последнее колено со щеткой, где, видимо, и была сосредоточена основная магия. Пылесос, утративший управление, с ревом подбитого бомбардировщика устремился вниз.
Баб-Ягун, кувыркаясь, падал вместе с ним, пытаясь на лету пробормотать заклинание безопасности, которое поленился или просто не счел нужным произнести прежде. Да только в падении кольцо у него почему-то не срабатывало, как нужно, и из кольца вместо зеленых сыпались красные искры. От этих красных «черномагических» искр заклинание искажалось и приводило к самым непредсказуемым результатам. То на пылесосе взрывались лампочки, а вместо них в темноте начинали мерцать уши самого Баб-Ягуна, то откуда-то градом сыпались лягушачьи лапки с зажатыми в них сигарами и вставные челюсти.
Таня, устремившись к Баб-Ягуну, хотела, чтобы он ухватился за ее контрабас, но толстый мальчишка, отбрыкиваясь, что-то заорал.
— Мой «семисотый» пылесос!.. Три года копил! Лови трубу! — разобрала Таня и, направив смычок вниз, погналась за падающим коленом трубы. Ветер бил ее в лицо, слепил, глаза слезились, темнота мешала правильно оценить расстояние до земли, а контрабас разогнался так, что вообще мог уже не выйти из пике.
Нагнав колено, Таня со второй попытки схватила его — точнее, колено, вращаясь, сперва огрело ее по лбу, а затем само прыгнуло к ней в руку — и, с трудом выровняв инструмент, свечкой послала его вверх. Схватив Баб-Ягуна за шиворот, Таня замедляла его падение, пока наконец в какой-то дюжине метров от земли он не сумел починить трубу. Загудев, пылесос взмыл в небо.
Оба они долго не могли отдышаться. Наконец Баб-Ягун взглянул на нее уже без всякого пренебрежения и восхищенно прокричал:
— Я был уверен: ни одна девчонка не способна на такое! Эй, признавайся, ведь ты умела это раньше?
Таня застенчиво пожала плечами. Она и сама этого толком не знала. Хотя она и села на контрабас впервые пять дней назад, порой ей казалось, что она давно, очень давно летает. Откуда-то же ей было известно, что нужно делать.
— Если Соловей не возьмет тебя в команду, значит, он точно подыгрывает «темным», как кое-кто его обвиняет. Ты просто рождена для драконбола... Если, конечно, при виде дракона у тебя не затрясутся поджилки. С некоторыми такое случается, особенно когда их пару раз проглотят, — рассуждал Баб-Ягун. Потом он еще раз задумчиво покосился на Таню и, борясь с ветром, крикнул:
— И вот еще что... Отныне я твой друг навсегда, если ты, конечно, захочешь. Если кто-нибудь там в Тибидохсе посмеет назвать твой контрабас «скрипкой-переростком» или вообще тебя обидит, я заставлю его сжевать весь заправочный мусор из его пылесоса!
И Баб-Ягун протянул ей руку.
«Нет, это не Генка Бульонов! И не таинственный Пипин Гэ Пэ!» — подумала Таня и протянула ему свою — ту, которой держалась за гриф. При этом порыв ветра едва не сшиб ее с контрабаса, но Таня не обратила на это особого внимания. Настоящая дружба, как и настоящая любовь, всегда требует жертв.
Вскоре контрабас и реактивный пылесос поднялись высоко в небо и, встроившись в плотные скоростные потоки воздуха, понеслись на юго-запад. Тут уже было не до разговоров — мерный несмолкаемый гул плотно закупоривал уши. Лететь приходилось почти на животе, обхватив руками контрабас, потому что ветер был таким, что, казалось, достаточно неосторожно приподнять голову, и, сорванная ветром, она унесется, грустно хлопая ушами.
Таня не поняла, в какой момент внизу показался океан. Его свинцовая поверхность, мелькавшая в разрывах между сизо-фиолетовыми тучами, походила на вырезанные ножницами фрагменты географической карты, А они все летели и летели, и, казалось, конца этому не будет. Уже рассветало, когда Баб-Ягун вдруг выстрелил из кольца зеленой искрой и направил пылесос вниз, выходя из потока.
— Тибидохс там внизу, но без заклинания перехода туда не попасть. Ты его не забыла? — крикнул Баб-Ягун, когда они снизились настолько, что можно было легко различить отдельные валы, вскипавшие на беспокойном теле океана.
Таня вспомнила строчки «Справочника»: «Заклинание перехода при всей своей простоте является заклинанием Высшей Магии. При произнесении заклинания необходимо быть абсолютно уверенным в том, что переход осуществляется по полному праву. В противном случае сознание и тело могут разделиться: тело будет перенесено, сознание же останется в прежнем мире. На языке лопухоидов это состояние обычно называют смертью».
«Ну уж мне точно будет конец!» — подумала Таня. От страха у нее кожа покрылась пупырышками. Если она и продолжала снижаться, то лишь потому, что ни за какие коврижки не желала возвращаться к дяде Герману.
— Готова? Пора! — вдруг выкрикнул Баб-Ягун, и, не давая себе испугаться еще сильнее, Таня быстро подняла руку с кольцом и воскликнула: «Грааль Гардарика!»
Ее тряхануло, завертело, укололо миллионом маленьких искр. Раздробило и вновь собрало. На миг Тане почудилось, что она проскакивает через бесконечно узкую середину песочных часов.
А потом внизу в лучах восходящего солнца из окрашенной розовыми стрелами океанской пены выступил большой остров. Четверть острова занимало болото, еще треть — лес. Вдоль узкой песчаной косы громоздились потрескавшиеся бурые скалы, о которые, похоже, разбилась не одна тысяча штормовых валов.
«Надо же, я жива! Это, конечно, по ошибке. Но дяди Германа тут нет, это точно», — решила Таня.
Посреди острова, необычайно приземистая и плоская, похожая чем-то на перевернутую сероватую миску с приклеенными к ней в самых неожиданных местах башнями, галереями и переходами, окруженная рвом с кипящей лавой, раскинулась самая большая крепость из всех, которые Тане когда-либо приходилось видеть даже в кино. Московский Кремль и тот был явно меньше. Здесь же перед ними простерся целый город под одной крышей.
Вдоль стены с мрачным видом разгуливал трехметровый циклоп, грудь и даже спина которого заросли рыжей шерстью. Посреди лба у циклопа ворочался в орбите огромный золотистый глаз, а нос украшала бородавка размером с суповую тарелку. Он сумрачно зевал и изредка, чтобы не заснуть, постукивал по земле древком зазубренной секиры.
Над главными воротами крепости ярко горела огненная надпись:
«ТИБИДОХС — ШКОЛА МАГИИ ДЛЯ ТРУДНОВОСПИТУЕМЫХ ЮНЫХ ВОЛШЕБНИКОВ. БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ ОТДЕЛЕНИЯ».
Тане пришлось перечитать эту надпись трижды, прежде чем смысл дошел до нее. Ну и дела!
«О, Пипа была бы рада! Я попала именно туда, куда она и хотела. С небольшой только разницей», — сказала она себе. Но пути назад все равно уже не было, и она решила не спешить с выводами.
Баб-Ягун коснулся ее руки и жестом показал, что следует облететь Тибидохс с другой стороны, не попадаясь на глаза (точнее, на глаз) циклопу. Они бесшумно скользнули по воздуху вдоль бойниц и нырнули за поворот стены.
— Уф, проскочили! — выдохнул Баб-Ягун. — Мы зовем его Пельменник. Хорошо, что он нас не увидел... Это тот самый, которого Одиссей ослепил.
— Но он же видит!
— Угу! Сарданапал приставил ему глаз от одной ведьмы, у которой их было полно, она даже не знала, что с ними делать, и поставил его тут сторожить. Только глаз-то оказался дурной. Если он вот эдак моргнет, поменяет цвет да вокруг себя обернется, то все — порча наложена, да такая, что сразу надевай белые тапочки. Даже моя бабуся и та не снимет. Еще у Пельменника Гробовое Покрывало есть, для него вроде носового платка, а для нас прямо целая простыня... Как ускользнет, принимается по крепости летать. Тоже скверная штука на него наткнуться. На голову набросится и придушит.
— А как же мы попадем внутрь, если не через ворота? Может, через бойницу? — предложила Таня.
— На бойницы наложены двойные черномагические заклятия. Они работают лучше белых. Сам Поклеп Поклепыч накладывал. На чердаки тоже. Так что соваться бесполезно — муха и та не проскочит. Можно было бы, конечно, через ворота, Пельменника наверняка предупредили, да уж больно я его не люблю. И меня он терпеть не может после одной истории — еще зыркнет и сглазит, — с опаской сказал Баб-Ягун.
— И что же делать? — спросила Таня, задумываясь, что же это была за история.
Баб-Ягун засопел с самым таинственным видом. Его оттопыренные уши победоносно засияли.
— Да так... Есть одна древняя лазейка... Мне ее бабуся по секрету показала, когда Пельменник на меня взъелся. Только сразу договоримся — Поклепу не слова! И Сарданапалу, и вообще никому, а то ее прикроют, Клянешься?
— Клянусь, — сказала Таня.
— Ну смотри... Ты поклялась, а с магическими клятвами не шутят! А то ого-го что может быть! — таинственно произнес Баб-Ягун.
Огромная стена, вдоль которой они летели, была сложена из раскрошившихся, колоссальных размеров валунов, на них даже смотреть и то было жутко. На Таню это все производило гнетущее впечатление. Баб-Ягун подлетел к тому месту в стене, где она смыкалась с массивной черной башней, и, найдя небольшую, мало чем приметную трещину, шепнул в нее:
— Взломус!
Громадный валун подернулся легкой дымкой. Он стал синим, затем коричневым и, наконец, бледно-желтым. И в этот момент Баб-Ягун решительно пролетел на пылесосе прямо сквозь камень, оказавшись с той стороны. Таня сунулась было следом, но валун уже вновь потемнел, и она лишь больно стукнулась об него лбом. Выждав некоторое время и убедившись, что камень не собирается пропускать ее, она вспомнила про магическое слово и шепнула: «Взломус!» Камень вновь стал синеть, и вот он уже бледно-желтый. Торопясь, пока он не померк, Таня, закрыв глаза, вновь направила на него контрабас. Она ожидала удара, но ее, как и тогда при переходе, лишь укололо вихрем крошечных искр — и вот она уже стоит в темном переходе рядом с Баб-Ягуном.
— Чего так долго? — поинтересовался Баб-Ягун, забирая у нее контрабас. — В Тибидохсе уже не полетаешь. Здесь все полетные заклинания блокируются, да и кое-какие другие тоже. Я пока спрячу эту штуку, а ты поднимайся наверх и ищи кабинет Сарданапала. Он ждет тебя. Я бы пошел с тобой, но кто-нибудь увидит у нас инструменты и задумается, как мы сюда попали. Вот их и надо поскорее убрать с глаз долой.
— А я найду кабинет? — растерялась Таня.
— Найдешь... И вот еще что — не бойся привидений. Их здесь полно — ведь ты в их башне, — таинственно сказал Баб-Ягун и шмыгнул вниз по лестнице, пригибаясь под тяжестью пылесоса и футляра с контрабасом.
Глава 8
БАШНЯ ПРИВИДЕНИЙ
Оставшись одна, Таня настороженно огляделась. Она стояла на тесной площадке между двух лестниц: одна из них, покрытая красной ковровой дорожкой, поднималась наверх, другая, по которой сбежал Баб-Ягун, уходила вниз. За ее спиной, со стороны глухой стены, сквозь которую они сюда и попали, что-то неприятно лязгнуло. Резко обернувшись, Таня увидела ржавый двуручный меч, прикованный к стене цепью, на которой он теперь и раскачивался, и рядом с ним круглый, до блеска отполированный щит. Заглянув в него, Таня едва не вскрикнула. В щите она обнаружила свое отражение, только без головы, которая, явно в отрубленном виде, лежала у ее ног. Щит издевательски зазвенел, а меч рванулся было к ее шее, но, не дотянувшись, повис на цепи, злобненько вибрируя и на глазах ржавея от досады.
— Ну и местечко! — дрожащим голосом сказала Таня и стала подниматься по лестнице.
Красная ковровая дорожка мелко подрагивала у нее под ногами. Из-под нее доносились то стоны, то идиотское ржание, то шлепанье карт, то кошачье мяуканье. Но это было еще терпимо, зато совсем невыносима была проделка двух черных надгробий, украшавших следующую площадку, которые при приближении девочки разом отразили шатким готическим шрифтом: «Таня Гроттер».
Таня почувствовала сухость во рту. Ей уже во второй раз предвещали смерть.
— Ну и ладно! Два надгробия для одной слишком много, — сказала она и, энергично тряхнув кистью, выстрелила в надгробия целым снопом зеленых искр. Буквы зарябили от досады и запрыгали, переставляясь местами.
«Эй, ты чего?» — отразило первое надгробие.
«Мы всегда так прикалываемся!» — пояснило второе.
— За такие шутки в камнях бывают промежутки! — пробурчала Таня. — Лучше скажите, где кабинет Сарданапала?
«Прямо», — написало первое надгробие.
«Если ты не умрешь по пути», — добавило второе.
Таня покрутила пальцем у виска.
Надгробия лежали на площадке среднего этажа башни. Длинный, прямой, как стрела, коридор, поддерживаемый высокими сводчатыми арками, тянулся в глубь крепости. Сквозь полукруглые окна-витражи, дробясь яркими пятнами, пробивался солнечный свет. Таня сделала несколько нерешительных шагов.
Неожиданно у нее под ногами послышался странный чавкающий звук. В полу появилась вначале голова, потом грудь, а затем оттуда вынырнул смуглый молодой человек с сизым носом и в расстегнутом пехотном кителе. От привидения веяло холодом и сыростью. Сквозь его грудь смутно просвечивала противоположная стена. Таня отскочила. Не сделай она этого, призрак прошел бы ее насквозь. Он и собирался это сделать, но, заинтересовавшись, остановился и стал разглядывать девочку.
— О, шарман! Новенькая в Тибидохсе! — воскликнул он трескучим голосом. — И за что, интересно, тебя сюда поместили? Дай-ка догадаюсь. Небось примагнитила взглядом кошелек, как те сестры-цыганки? Или ты та особа, что заморозила свою математичку? Так ей и надо — и так сухарь сухарем. Пусть побудет Снегурочкой! Снова нет? Тогда сожгла случайно взглядом классный журнал за компанию с учительской?.. Зомбировала дедушку за то, что он не купил велосипед? Превратила в деньги конфетные фантики?.. Засунула папу-алкаша в водочную бутылку? Нет?
Неожиданно мутный взгляд призрака остановился на кончике Таниного носа. Лицо у него вытянулось и пошло рябью.
— Ба! Что я вижу? Неужели ты та самая? — воскликнул он.
— Какая «та самая»? Я — это я. Таня Гроттер. Дочь Леопольда Гроттера.
Призрак хрюкнул от смеха. Он быстро протянул руку и, прежде чем девочка успела отстраниться, щелкнул пальцем по ее носу. Тане почудилось, что на родинку ей направили струю затхлого ледяного воздуха.
— Миль пардон, бедная овечка. Я просто проверял, настоящая ли у тебя родинка. Да, ты точно Гроттер... Глазам своим не верю! Со стороны Сарданапала было крайне глупо притаскивать тебя сюда именно сейчас... Если он только — ха-ха! — не захотел пополнить свою коллекцию полтергейстов...
— О чем вы говорите? — не поняла Таня.
Но призрак не стал пояснять. Он вдруг расхохотался, да так, что физиономия у него куда-то поплыла.
— Пойду расскажу всем, что видел саму Таню Гроттер. Порадую своих приятелей, — заявил он, ловко подхватывая ускользающий нос. — Кстати, просьбочка у меня, миль пардон. Спинку не почешешь?
Призрак повернулся спиной. Таня зажала рот рукой, чтобы не закричать. В спине у него торчало по меньшей мере двенадцать ножей.
— Значит, не почешешь? И кинжальчик не поправишь? — спросил призрак, поворачивая голову под немыслимым для живого человека углом.
Не дожидаясь ответа, он по-дурацки заржал и быстро уплыл в одно из ответвлений коридора, громко зовя:
— Эй, все! Хотите хохму? Знаете, кого притащил Сарданапал? Здесь Таня Гроттер!
Решив, что общения с привидениями ей пока достаточно, Таня кинулась бежать. Запрыгали в нишах мраморные истуканчики, заходил под ногами ковер. В центральный коридор выходило множество боковых лесенок, проходов, тесных лазеек и железных решеток, за которыми явно находились секретные ходы или, на худой конец, заброшенные темницы. Из одного прохода повеяло стужей, из другого швырнуло в лицо сырые осенние листья, из третьего дохнуло пустынным зноем. Откуда-то выплывали смутные тени — то унылая дама в немыслимой фиолетовой шляпе, то неприятный старик с морщинистым и обрюзглым лицом, похожий на сдувшийся шар.
Давно уже убежденная, что сбилась с пути, Таня неслась по коридору, мечтая лишь об одном — найти спокойное место. Она сунулась было в какой-то проход, но в темноте зашуршали шины, и ей навстречу выкатилась Инвалидная Коляска. На Коляску был наброшен синий в клеточку плед, который шевелился так, будто под ним кто-то скрывался.
Вновь выскочив в главный коридор, Таня бросилась бежать мимо кактусов, грустно моргавших человеческими глазами, и огромного хрустального гроба, который тихо раскачивался на серебряных цепях, натянутых между двумя симпатичными виселичками. Внутри гроб был пуст, и лишь прямо по центру лежала длинная метла с привязанным к ней ярлычком: «Метла Гэ Пэ в натуральную величину». Рассматривать метлу у Тани не было ни времени, ни возможности. Инвалидная Коляска со злобно улюлюкавшим невидимкой увязалась следом. Она уже буквально наезжала Тане на пятки и наверняка догнала бы, если бы коридор не начал вдруг круто поворачивать, следуя причудливой архитектуре Тибидохса. Здесь Коляску стало заносить, и она слегка отстала.
Выскочив из-за поворота, Таня оказалась у огромной двустворчатой двери, на которой золотом были изображены два спящих сфинкса. Не успела у девочки мелькнуть мысль, не та ли это дверь, которую она ищет, как над входом немедленно замерцали ослепительные огненные буквы:
«О да! Ты не ошиблась! Перед тобой маленький скромный кабинетик лауреата премии Волшебных Подтяжек пожизненно-посмертного главы школы Тибидохс, академика Белой магии Сарданапала Черноморова».
Испуганно прислушиваясь к улюлюканью призрака и шороху Коляски, Таня забарабанила в дверь. Оба сфинкса разом проснулись и стали готовиться к прыжку. Но тут дверь распахнулась, и навстречу толстенькой уточкой выплыл пожизненно-посмертный глава Тибидохса. Душистая борода, то появлявшаяся, то исчезавшая, величественно лежала у него на груди. Оба уса-бунтаря были надежно заправлены за уши и завязаны на затылке морским узлом.
— За мной гонятся! Коляска! — крикнула Таня.
Академик успокаивающе улыбнулся и, встав на середину коридора, стал ожидать приближения Коляски. Несколько секунд спустя она вынеслась из-за поворота и ринулась было вперед, но, заметив на своем пути сурового академика, трусливо шарахнулась в сторону. Невидимка пугливо хрюкнул и, мешком свалившись на пол, прикрылся пледом. Тем временем Коляска спешила просочиться сквозь стену. Секунду спустя туда же, застенчиво изгибаясь, пополз плед.
Сарданапал по-дружески обнял Таню за плечи и провел ее в кабинет.
— Когда в следующий раз увидишь Коляску, Гробовое Покрывало или Безглазый Ужас, не вздумай от них убегать. Это же энерговампиры, они только страхом и подпитываются. Достаточно просто посмотреть на них и сказать: «Дръггус-брыгус!» — посоветовал он.
Услышав заклинание, невидимка, не совсем еще скрывшийся, в ужасе пискнул, а еще мгновение спустя его с громким чавканьем втянуло в гранитные плиты пола.
— Теперь не скоро выскочит, — улыбнулся в бороду Сарданапал.
— Жаль, я раньше не знала про «Дрыгус-брыгус». Там был такой противный... с ножами в спине... — пожалела Таня, отвечая на его вопросительный взгляд.
— С ножами?.. Значит, это был Поручик Ржевский. Многим не нравились его шуточки, — усмехнулся академик.
Надпись не обманула. Кабинет академика Сарданапала и правда был скромноват. Во всяком случае, до физкультурного зала он точно не дотягивал. Вдоль стен в кадках из красного дерева, украшенных мелкими бриллиантиками, росли диковинные пальмы. В прозрачных стеклянных колоннах плавали яркие тропические рыбы. Возле стола Сарданапала, представлявшего сильно уменьшенную копию футбольного поля, стояла клетка, полная волшебных книг, которые, возмущенно трепеща страницами, то и дело принимались биться о прутья, пытаясь вырваться. Одна книга, толстая, с желтыми пергаментными листами, при этом норовила превратиться в ящерицу, но прутья, смыкаясь, не пропускали ее.
— Книги по черной магии. Иногда нужны бывают для снятия заклятий. Мог бы и в библиотеку их отдать, да, боюсь, не поладят они с джинном Абдуллой. Или он их испепелит, либо они его перевоспитают, Джинны, они народ нервный, неустойчивый, — пояснил Сарданапал. — Кстати, как «Справочник Белого Мага»? Пригодился?
— Да, я выучила полетные заклинания и заклинания перехода. Правда, однажды эту книжку нашла Пипа и еще там одна... — выпалила Таня и, не удержавшись, рассказала Сарданапалу о Пипе и Ленке Мумриковой.
— Можно ей будет как-то избавиться от шерсти на руке? — спросила она.
Сарданапал удрученно зацокал языком.
— Боюсь, мы не сможем ей помочь. Сторожевое заклинание невозможно отменить. Любой лопухоид, напавший на волшебную книгу, обрастает шерстью. Рука еще ладно. Представь, что было бы, прикоснись она к книге, скажем, носом?
Неожиданно Тане почудилось, что ее насквозь пробурили два ледяных сверла. Повернувшись, она увидела в глубоком кресле низенького плешивого человечка с близко посаженными глазками, злобно сверкавшими из-под клочковатых седых бровей. Он пристально, с почти нескрываемой ненавистью смотрел на нее.
— Знакомься. Это Поклеп Поклепыч. Завуч Тибидохса. А это... — начал Сарданапал.
— Я догадываюсь, кто это, — оборвал Поклеп Поклепыч. — Пусть скажет, как она сюда попала?
— Э-э, как обычно... Ногами, по коридору, — растерялась Таня.
— Я отлично знаю, что не на пылесосе! Все полетные заклинания здесь блокируются... Я спрашиваю, как ты попала в Тибидохс? Через ворота? — Пронзительный взгляд завуча впился Тане в переносицу.
Она замялась, но, сообразив, что иначе подведет Баб-Ягуна, ответила «да». Услышав ее «да», Поклеп Поклепыч так и взвился.
— Не правда, через ворота ты не проходила! Мне бы доложил циклоп! — истерично взвизгнул он. — Или ты немедленно скажешь мне правду, или...
Сообразив, что надо срочно как-то выкарабкиваться, Таня жалобно посмотрела на Сарданапала и, заставив свой взгляд увлажниться, всхлипнула. Она отлично умела давить на жалость: жизнь научила. Черноморов, кормивший книги по черной магии кусочками сырого мяса, сочувственно встрепенулся и немедленно пришел на помощь.
— Поклеп, перестань кричать на нашу гостью! Может, она и правда попала сюда через ворота? — сказал он.
— Вы отлично знаете, академик, что это невозможно! — закипел завуч. — Кроме циклопа, там стоит оповещающее заклятие! Мы бы об этом узнали!
— И что, заклинание не может дать сбой?
— Один сбой в миллион лет! — крикнул Поклеп Поклепыч.
— Вот видишь, сбой все-таки мог произойти! Другими словами, следующие миллион лет мы сможем спать спокойно... А теперь возьми себя в руки, а то смотри, как книжечки разнервничались, — мягко произнес Сарданапал, кивая на клетку. Книги по черной магии распахнули страницы и, прижавшись к прутьям, жадно ловили каждый гневный вопль Поклепа Поклепыча, явно подпитываясь от него отрицательной энергией.
Видя, что Сарданапал не на его стороне, завуч Тибидохса метнул на Таню еще один ледяной взгляд.
— Будто я не знаю: это все Баб-Ягун и лазейки его чокнутой бабки! Доберусь я до них! — прошипел он и отвернулся.
Сарданапал ласково взъерошил Тане волосы. При этом борода, до сих пор смирно лежавшая на груди, воспользовалась случаем и исподтишка щелкнула ее по носу.
— Ну вот, девочка моя, ты и в Тибидохсе. Как первое впечатление? Тут славно, не правда ли? К этому месту привязываешься один раз и на всю жизнь. — Голос академика дрогнул.
Таня осторожно заглянула ему в лицо, проверяя, не шутит ли он. Ей самой Тибидохс вовсе не казался таким уж чудным местечком.
— Это правда, что тут школа для трудновоспитуемых волшебников? — спросила она.
Академик слегка замялся.
— Да... Но только ты не подумай, что тут колония или исправительное учреждение. Ничего подобного. Наша задача помочь... — начал он.
— Помочь в чем?
Заметив, что один из его шнурков развязался, академик завязал его взглядом и свистом подозвал к себе кресло, подбежавшее к нему на коротких кривых ножках.
— Найти себя, правильно определиться. Видишь ли, способности к магии проявляются у всех по-разному, но чаще всего неожиданно. Какой-нибудь мальчишка или девчонка могут прожить на свете десять или двенадцать лет, родившись у самых обычных родителей, и ни о чем таком не подозревать. А затем при стечении определенных обстоятельств магия прорывается наружу, и они совершают нечто такое, чего никогда не сделал бы обычный лопухоид. Ну, например, превращают надоевшую соседку в попугая или утаскивают сквозь витрину ролики, причем сама витрина, что поразительно, остается целой. Они даже не хотят украсть, а просто ролики — раз! — прыгают к ним в руки от одной силы желания... При этом совсем не обязательно, что те мальчишки или девчонки, которые это совершают, из приличных семей. Чаще все бывает наоборот. Магические способности проявляются у кого угодно — у бродяжки, у маленького карманника, у самого худшего ученика в классе. Вот с такими ребятами мы и работаем в Тибидохсе, чтобы впоследствии они не использовали свое умение во вред...
— Только они все равно используют! Именно поэтому у нас тут есть отделение черной магии! Туда мы отправляем тех, кому на «светлом» отделении никак не удержаться, — хмуро добавил Поклеп.
— А ребятам нравится учиться? — с любопытством спросила Таня.
— Кому как! У всех тут свои таланты. Кто-то может отлично перемещаться в пространстве, другие проходят сквозь стены, третьи читают мысли или обладают талантом к левитации. Есть и такие, что по три года не могут освоить простейшие заклинания, зато без всякого обучения накладывают такую порчу, что мы потом по две недели бьемся, чтобы ее снять. Есть у нас, наконец, один маленький обжора, который попал к нам после того, как слопал продукты в супермаркете.
— Ты не поняла, — уточнил Сарданапал. — Он слопал ВСЕ продукты ВО ВСЕМ супермаркете. Кроме того, он сожрал дубинки у двух охранников, которые пытались ему помешать. Разумеется, беднягу можно извинить тем, что он до этого сильно изголодался — мать с отцом вообще его почти не кормили, а только били и заставляли попрошайничать, но надо же держать себя в руках. Теперь он здесь, ты с ним еще познакомишься... Кроме того, у нас тут учатся и сироты, которые находят здесь свой родной дом. Мы стараемся подыскать ключик к каждому сердцу. Ведь магия крайне опасна, если использовать ее бесконтрольно.
Поклеп Поклепыч насмешливо фыркнул.
— Ключик к каждому сердцу, ути-пути! — передразнил он. — Нечего с ними цацкаться, с этими маленькими пройдохами! Ролики им, видите ли, в руки прыгают. У кошельков крылышки вырастают! Вначале пустячки, а потом — раз! — из пустячков получается Та-Кого-Нет!.. Я бы их по-другому лечил. Раз и навсегда! Насквозь их вижу! — Холодные буравчики завуча пристально уставились на Таню, и той почудилось, что в каждом зрачке у него отразилось по маленькому скелетику.
Сарданапал побагровел. Послышалось шипение, свист — и, внезапно взлетев, коротконогое кресло вместе с академиком зависло в воздухе прямо у нее над головой. Таня поняла, что так глава Тибидохса спускает пар.
— Ерунда, Поклеп! — крикнул он. — Я триста раз с тобой спорил и еще триста раз буду спорить! Думаешь, я не знаю, к чему ты клонишь? Нельзя подвергать детей полному зомбированию, чего бы они ни натворили! Пока я здесь хозяин, я не позволю, чтобы по коридорам чинно прогуливались послушные зомби с оловянными глазками-пуговками! Или ты забыл, как сам попал сюда в детстве и чем ты занимался, когда я тебя нашел?
— Не надо, Сарданапал! Мы же договаривались! — побледнев, крикнул завуч, испуганно покосившись на Таню. Видно, он ужасно боялся, что его тайна — интересно, какая? — выплывет наружу.
Не успел академик ответить, как их беседа была прервана жутким ревом. Стены мелко задрожали от ударов, доносившихся из-под земли. Таня от неожиданности подскочила на месте, заметив при этом, что ни Сарданапал, ни Поклеп Поклепыч даже бровью не повели.
— Это титаны. Котт, Бриарей и Гиетт. У каждого по сто рук, по пятьдесят голов и немереное количество дури. Скоро ты к ним привыкнешь. Они заточены глубоко под землей в темной, тесной и душной пещере, — с нехорошей усмешкой сказал Поклеп Поклепыч.
— А почему их не выпустить? — спросила Таня. Поклеп Поклепыч желчно взглянул на нее, будто она сморозила полнейшую глупость.
— Выпустить титанов? Вы слышали, Сарданапал, какие у нее мысли? Это невозможно. Они заточены с момента мироздания еще древними богами. Если их выпустить, они все тут разнесут. Даже темные маги это понимают и не рискуют туда соваться. Первые чудовища — это вам не драконы с нежитью.
— Но откуда здесь титаны? — Таня на всякий случай отошла от вздрагивающей стены.
Сарданапал в некотором замешательстве почесал нос.
— Видишь ли, Тибидохс — это не только школа для трудновоспитуемых волшебников, но и место ссылки всевозможных древних... э-э... реликтов, различно настроенных к человеку, да и к магам тоже. Так как эти чудовища бессмертны, то сделать им ничего нельзя — можно лишь заточить... Но ты не волнуйся. Все монет... э-э... все эти существа находятся на нижних уровнях Ти-бидохса. Они абсолютно неопасны, но на всякий случай их охраняют циклопы и братья-богатыри. Кроме того, у нас отличная магическая защита. Я сам ее разрабатывал. Она предусматривает все случайности. Поклеп Поклепыч с ехидством кашлянул. — Почти все случайности, — поправился Сарданапал, заметив, что завуч вновь приготовился возражать. — Много лет назад был, правда, эпизод, когда они прорвали защиту, но всех, кто тогда вырвался, переловили. По крайней мере, мы думаем, что всех, поскольку, разумеется, не смогли сосчитать, сколько именно их вырвалось... Достоверно нам известно, что на свободе до сих пор находится лишь одно существо, которое представляет большую... прямо скажем, огромную опасность... для нас всех. Это существо... не буду этого скрывать... это и есть Чума-дель-Торт — Та-Кого-Нет.
Неожиданно послышался негромкий свист. Пуговица на воротнике у завуча стремительно завертелась и замигала красным светом.
— Поклеп, твой оповещальник снова сработал! Выключи ты его! — поморщился Сарданапал.
— Не выключу! Кто-то из нежити опять шастает у Замурованного Подвала! А с тобой, Гроттер, я еще разберусь! Мы вернемся к этому разговору! — мрачно пообещал завуч, оглядываясь на Таню.
Он вскочил и кинулся вон, хлопнув дверью с такой силой, что один из золотых сфинксов спросонья упал с нее и вынужден был карабкаться обратно.
Академик Черноморов беспомощно развел руками.
— Тяжелый характер... Но человек отличный! А специалист какой! — сказал он, словно извиняясь. — Итак, Танюша, отныне ты будешь учиться в Тибидохсе. В какой класс ты ходила у лопухоидов, уже неважно. Здесь тебе все придется начать сначала. Основных классов, или ступеней, у нас пять. В конце каждого года суровые экзамены. Затем желающие могут поступить либо на кафедру нежитеведения к Медузии, либо на снятие сглаза, либо на практическую магию к профессору Клоппу, либо ко мне на потустороннее отделение. Можно еще обучаться ветеринарной магии, то есть лечить единорогов, жар-птиц, драконов, гарпий, Цербера, русалок. Тут один мальчишка, Ванька Валялкин, говорят, делает успехи. Он ухитрился даже вытащить занозу из носа у моего сфинкса, чего я сам, признаться, не рискнул бы сделать...
Сарданапал еще долго что-то говорил, но Таня почему-то не запоминала его слов. Убаюканная монотонным журчанием его голоса, она чувствовала, как смыкаются отяжелевшие веки. Бессонная ночь, проведенная верхом на контрабасе в ледяных воздушных потоках, давала о себе знать.
— Да ты спишь! — спохватился Сарданапал. — Погоди, я сейчас узнаю, где мы тебя устроим. Занятия у тебя сегодня во второй половине дня, ты успеешь еще выспаться.
Взяв со стола зудильник, он протер его рукавом, и тотчас на дне жестяной миски вспыхнуло лицо доцента кафедры нежитеведения Медузии Горгоновой. Медузия была заспана, а все ее змеи на голове, не успевшие еще обратиться в волосы, были прочно собраны на затылке в пучок. Заметив академика, Медузия поспешно набросила на голову косынку.
— Прости, Медузия... Я только хотел спросить, где мы поместим Таню Гроттер?
Медузия что-то ответила, но Таня не услышала. Она могла слышать только главу Тибидохса. Вероятно, звук его зудильника был настроен на телепатический канал.
— А другого места нигде нет?.. Ты уверена? Было же еще две резервные спальни... Как затопили? Опять твои эксперименты по приручению русалок? Снова будет везде рыбой пахнуть... Хорошо, я ей передам. Счастливо!
Сарданапал стер с зудильника изображение Медузии и повернулся к Тане. Он был слегка смущен.
— Медузия говорит, что все спальни заняты. Ты... э-э... тебе придется жить в комнате с Черными Шторами. Если Шторы начнут вести себя странно, достаточно сказать: «Дрыгус-брыгус!» Справишься?
— Постараюсь, — пообещала Таня, прикидывая, как она скажет «Дрыгус-брыгус», если Шторы нападут на нее во сне.
— Погоди, я еще не договорил. Возможно, ты не знаешь, но Тибидохс состоит из двух совершенно равных частей. Одну часть занимаем мы — белые маги, а другую... другую, увы, занимают «темные» маги. Обычно мы не вмешиваемся в дела друг друга. У нас, как бы поточнее выразиться, нейтралитет... Так вот, комната с Черными Шторами единственная во всем Тибидохсе, которая принадлежит одновременно и «темным» магам, и нам. Поэтому твоей соседкой будет девочка из «темных». Ее зовут Гробыня Склепова. Она... м-м... немного странная, впрочем, «темные» маги все такие... Ты согласна? Тогда я пошлю сфинкса провести тебя...
— Ну, если ничего другого нет... — пожала плечами Таня. Ей хотелось одного: спать.
«После Пипы меня ничем не удивишь», — зевая, подумала Таня и на этот раз ошиблась.
Удивиться ей вскоре пришлось. И не только удивиться.
Золотой сфинкс уверенно вел Таню по закоулкам Тибидохса. Несколько раз навстречу им выплывали призраки, которым хотелось поглазеть на новенькую, а однажды из темной ниши в стене, издавая томительные вздохи, вытекло нечто темное и неопределенное, похожее на плотный туман с двумя круглыми, близко расположенными отверстиями, напоминающими глаза. Приняв форму чудовищной ладони, туман быстро потек к Тане, но стоило ему заметить сфинкса академика Сарданапала, лениво оскалившего золотые клыки, как он с тревожным бульканьем торопливо втянулся в свою зарешеченную лазейку.
Таня не переставала удивляться, как в архитектуре Тибидохса узкие ходы сочетаются с широченными коридорами и необозримыми залами. Но они сочетались. Неожиданно очередной коридорчик вывел их к огромной лестнице, построенной — а точнее, выбитой — в сплошной скале. Каждая ступенька в ней была выше пояса и такой ширины, что на ней легко встал бы диван. Вдоль лестницы тянулись каменные фигуры атлантов, подпирающие плечами массивные своды.
— Сплошной выпендреж! Чем таких дядек городить, лучше бы ступеньки пониже сделали! — пробурчала Таня, стараясь успеть за сфинксом.
Услышав ее, один из атлантов щелкнул каменными зубами, и Таня решила воздержаться от дальнейшей критики. «Уронят еще на голову потолок — с них станется», — решила она.
Лестница вывела в громадный зал. Впрочем, Таню, уже привыкшую к великолепию Тибидохса, это не слишком удивило. Поразительным было другое — по центру зала, разделяя его на две равные части, бежала синеватая струйка огня.
Та часть зала, что слева, была яркой, словно залитой невидимым солнцем. Роняя с хвостов бриллиантовые искры, по плитам, хлопая крыльями, стремительно перелетали жар-птицы, за которыми резво гонялись крепыши купидончики, одетые стараниями Сарданапала в красные подтяжки. Ослепительно белый единорог раздраженно лягался, пытаясь попасть точеным алмазным копытом по дразнившему его ушастому коньку-горбунку в холщовой попоне, явно перешитой из старой скатерти-самобранки. Во всяком случае, когда конек ловко отпрыгивал от единорога, с его попоны дождем сыпались тарелки, пироги с клюквой и копченые свиные окорока.
Но такое яркое, хотя и буйное веселье было лишь с одной стороны. Справа же, там, где зал разделялся чертой, по которой бежала струйка огня, была кромешная ночь. В высоких сводах зала проносились нетопыри, на полу шипели змеи, а в дальнем углу, где пахло серой и плесенью, сумрачно громоздился какой-то темный силуэт. Золотой сфинкс решительно направился вдоль огненной черты, держась светлой стороны и презрительно фыркая на шипящих на него змей.
Таня торопливо бросилась следом, боясь отстать от сфинкса. Купидончики весело порхали вокруг. Конек-горбунок на своих коротких, лохматых, как у пони, ногах резво скакал рядом, сыпя из скатерти-самобранки блинами с красной икрой и ватрушками. Изредка скатерть сбивалась, и тогда с нее начинали сыпаться кастрюли. Нервный единорог от этого грохота вздрагивал ушами и снова принимался лягаться.
Когда зал был позади, Таня зачем-то обернулась и посмотрела туда, на темную сторону. Чудилось ей, что кто-то неотрывно следит за ней из того, дальнего угла...
Прямо у огненной черты начиналась еще одна лесенка, спиралью уходившая наверх, на этот раз уже обычных, не колоссальных размеров. Чем выше по ней они поднимались, тем отчетливее становились долетавшие сверху голоса. Таня догадалась, что они приближаются к ученическим спальням и что сейчас она увидит ребят, с которыми ей предстоит учиться все следующие годы.
Сердце у нее тревожно забилось, и она, чуть замедлив шаги, стала прислушиваться.
— Вы видели: кто-то заколдовал мои ботинки. В чем я пойду на практическую магию? Сегодня интереснейшая тема: «Приготовление эликсира храбрости из жуков-вонючек!» — плаксиво жаловался какой-то мальчишка.
— Там небось в стельки кто-то сунул бумажки с заклинаниями, ты их вытащи, и все дела, — советовал ему кто-то, похоже, что девочка.
— Я знаю, что бумажки, но не могу их вынуть! Ботинки удирают, а когда я их догоняю — пинаются! Будет кошмар, если я прогуляю урок! Мой среднегодовой балл тогда будет 4, 9 вместо 5, 0!
Хлопнула дверь. Кто-то выглянул в коридор.
— Достал ты уже всех со своим Клоппом, Шурасик! Мой средний балл за прошлую четверть 2, 9, но я не грохаюсь из-за этого в обморок. Или ты хочешь, чтобы твое имя вышили золотыми нитками на панталонах почета? — насмешливо сказал звонкий мальчишеский голос.
— ВАЛЯЛКИН! Это ты ЗАКОЛДОВАЛ! Возвращай ботинки, или я на тебя порчу наведу! — с подозрением, переходящим в уверенность, закричал жалующийся.
Решив, что прятаться дальше не имеет смысла, Таня поднялась на площадку.
Она увидела большую круглую гостиную, куда выходило множество дверей спален. В гостиной было по меньшей мере ребят двадцать, все примерно ее возраста, которые, заметив золотого сфинкса академика Сарданапала, уставились сперва на него, а потом и на ту, кого он привел.
Возле спальни, ближе всех расположенной к лестнице, босиком прыгал долговязый, заученного вида подросток — вероятно, Шурасик — и, выпуская из кольца искры, всерьез собирался наводить порчу на небольшого худенького паренька лет десяти, одетого в нелепую длинную майку желтого цвета, достававшую ему до колен. В воздухе возле паренька, очевидно приставая к нему с напоминаниями, летала зубная щетка.
— Порчус прыщус зеленкус! — закричал Шурасик в тот миг, когда на этаже появилась Таня.
Взмахнув рукой, на которой у него было магическое кольцо, Шурасик метнул в худенького паренька зеленую искру, и та быстро помчалась к его лицу. Но за мгновение до того, как она коснулась его, тот ловко отпрянул и вместо своего лица подставил зеркало, которое до того прятал за спиной, причем подставил зеркало так, что в нем отразилась физиономия самого Шурасика. Когда искра ударилась в его отражение, Шурасик вдруг заверещал и закрыл лицо свитером. Но Таня успела заметить, что его лицо покрылось здоровенными, чуть ли не с пятикопеечную монету, прыщами, причем не простыми, а еще и вымазанными зеленкой.
Шурасик кинулся в спальню. Его заколдованные ботинки, помешкав, полетели следом, чтобы продолжать дразнить его и там. Все расхохотались.
— Порча как пить дать недельная. Хорошо, что я ее на стекло поймал, — задумчиво сказал паренек в майке и, весело посмотрев на Таню, представился:
— Ванька Валялкин. Знаешь, за что я сюда попал? Я целый магазин съел.
— И дубинки у охранников, — добавила Таня. Паренек перестал улыбаться.
— Сарданапал рассказал?.. А он не сказал, почему я их съел? Что они меня этими дубинками пытались бить? В общем, хорошо, что меня сразу после этого случая забрали в Тибидохс, не то лопухоиды точно отправили бы меня в исправительную школу...
— Тогда мы бы с тобой там точно встретились! Если бы дядя Герман сдержал обещание, — сказала Таня.
Глаза паренька остановились на ее родинке. Впервые на нее смотрели без омерзения, без желания оскорбить, а, напротив, с пониманием.
— А ты не... не Таня Гроттер? — вдруг выпалил он.
Девочка слегка смутилась. Она не привыкла еще к тому удивлению, которое ее имя вызывало у волшебников.
— Да, я, — кивнула она и зачем-то добавила:
— Собственной персоной.
Ванька Валялкин тихонько присвистнул, воздержавшись от дальнейших охов, и за это Таня была ему благодарна. Зато другие, начав удивляться, никак не могли остановиться.
— Та самая! Сама Таня Гроттер. Единственная, кто видел Ту-Кого-Нет, — выныривая откуда-то, зашептала Дуся Пупсикова, круглолицая девчонка одиннадцати лет, случайно превратившая свою подружку в пряник.
— У нее погибли родители! А сама она раздавила скорпиона Той-Кого-Нет! Сногсшибательно! Эта кошмарная родинка на самом деле ожог магической искры — след той ночи! — заохала Верка Попугаева, сверхлюбопытная особа тринадцати лет, нос которой сохранял явный отпечаток двери. Произошло это еще в человеческом мире, когда она шпионила за старшей сестрой, целующейся с мальчиком. Именно тогда у Верки и проявилась способность видеть сквозь предметы.
Таня неловко улыбалась. Ведь она сама не помнила ровным счетом ничего из того, что о ней теперь рассказывали. Постепенно ее окружила целая толпа. Каждый норовил дотронуться до нее или хотя бы издали помахать ей рукой. Никогда прежде она не чувствовала себя столь популярной. Прежде-то в мире лопухоидов она ровным счетом никому не была нужна.
И вот когда она уже готова была сквозь землю провалиться от своей популярности и мечтала лишь о том, чтобы стать невидимой, все вдруг услышали недовольное рычание. Рычал сфинкс академика, который, решительно протискиваясь сквозь толпу, прокладывал ей дорогу к одной из спален.
— Ух-ох-их-ах-фух! Она теперь с нами! — хором сказали Дуся Пупсикова и Верка Попугаева.
Едва Таня вошла, как сфинкс, завертевшись юлой, превратился в золотую пыль и стремительно унесся. Дверь с негромким хлопком закрылась за Таниной спиной. Оглядевшись, девочка поняла, что находится в небольшой комнате, разделенной посередине чертой — такой же, как и в Зале Двух Стихий, с той только разницей, что эта черта не была огненной. На окне, выходившем в сад, висели длинные Черные Шторы, лениво шевельнувшиеся при ее приближении. Кровать справа от окна была деревянная, застеленная пуховым красным одеялом, но, в общем, довольно обычная. Зато кровать с противоположной стороны... от неожиданности Таня даже отпрянула... Да, точно, это была не кровать, а здоровенный гроб, поставленный донышком кверху, с прибитыми к нему фигурными деревянными ножками. Матрас на этой «кроватке» был огромный, атласный, в форме сердца. На матрасе, закинув ногу на ногу, лежала красивая девица лет двенадцати с фиолетовыми волосами и следила взглядом за кисточкой, которая, летая, красила ей ногти в ядовито-зеленый цвет.
Таня догадалась, что это и есть ее соседка — девочка, обучающаяся черной магии в «темном» отделении Тибидохса, о котором с таким вздохом говорил академик Сарданапал. А еще секунду спустя Таня поняла, что девица, скосив глаза, внимательно ее разглядывает. Причем разглядывает уже давно.
— Привет! — сказала Таня.
— Пока! — густым голосом, чем-то похожим на голос тети Нинели, сказала девочка. Она рывком села и, свесив ноги с кровати, уставилась на Таню уже открыто.
Глаза у нее были разного размера и разного цвета. Правый узкий, хитрый, косого монгольского разреза, явно склонный к сглазу, а левый большой, синий, с длинными, наивно хлопавшими ресницами. В зависимости от того, с какого боку смотреть, девицу можно было принять и за очевидную пройдоху, и за дурочку-простушку.
— Ты Гробыня Склепова, — сказала Таня.
— Я и без тебя знаю, как меня зовут. А ты Гроттер. Танька Гроттер — дурацкая сиротка, которую вздула Та-Кого-Нет. У кого еще на носу может быть эта нелепая родинка? Ты хочешь сказать, что будешь тут жить?
— Да, буду. И не думай, что стану спрашивать у тебя разрешения, — произнесла Таня, решив, что церемониться с этой девицей не следует.
— Ну-ну, живи. — Гробыня презрительно кивнула на другую кровать. — Только имей в виду, что ты не первая. Все три соседки, которых сюда подселяли, вылетели как пробки. Две из них до сих пор заикаются, а одна хотя и не заикается, но все время трясет головой. Мы, черные маги, не любим белых...
— Ладно, лежи в гробике, сопи в две дырочки и не выступай! — отмахнулась Таня, подумав, что судьба подсунула ей очередную Пипу. Но как бы там ни было, а здесь у нее была своя кровать, стол, шкаф и целая половина комнаты. У дяди Германа же ей приходилось довольствоваться лоджией.
— Нет, она мне еще грубит! Учти, заснешь, натравлю на тебя вот этого! Эй, Паж! — Гробыня ткнула пальчиком в угол комнаты. Там на подставке стоял здоровенный скелет в большой шляпе, с наброшенным на плечи темным плащом. Из глазниц у него торчали две помады, а в зубах он держал пудреницу. Похоже, Гробыня, наделенная своеобразным чувством юмора, использовала его как вешалку для своих нарядов.
Таня подошла к своей кровати и, наскоро раздевшись, скользнула под одеяло.
— Меня не будить, не складировать и не кантовать! — зевнула она и, разом выбросив из головы и Гробыню, и Черные Шторы, и дурацкого скелета в шляпе, и мающихся без дела призраков с торчащими в спине ножами, погрузилась в сон.
Гробыня долго изучающе смотрела на нее, а потом, хмыкнув, сообщила скелету:
— Знаешь, Паж, похоже, этой дурынде не решились сказать о пророчестве. Тем хуже для нее.
* * * Толком выспаться Тане не удалось. Вскоре ее разбудил страшный звон, исходивший от висевших на стене больших часов. Часы были довольно странные, без цифр и только с одной стрелкой, зато по окружности циферблата помещались маленькие картинки. На одной была изображена стопка подпрыгивающих учебников, на другой кровать, на третьей ложка, на четвертой маленький пылесосик, на пятой же, на которую теперь и указывала стрелка, змеился тонкой струйкой вонючего дыма большой котел. Этот котел сейчас именно и дребезжал, а желтый, неприятно пахнущий дым, втекая в комнату и щекоча Тане нос, складывался в расползающиеся буквы: «Ученица Гроттер! Немедленно стряхните с себя заклятие лени и ступайте на практическую магию! Проф.Клопп».
Окончательно проснувшись, Таня вскочила. Под кроватью она обнаружила футляр с контрабасом — кажется, Баб-Ягун ухитрился побывать здесь, пока она спала. Наскоро одевшись, Таня выскочила в коридор. Дым из часов, превратившийся в указующий перст, вел ее по коридорам Тибидохса. Поднявшись под самую крышу высокой и узкой, как карандаш, башни, Таня оказалась в низкой зале, все стены которой, начиная от потолка, были увешаны пучками трав, змеиными хвостами и сушеными орлиными лапами. Ученики, среди которых Таня узнала приветливо кивнувшего ей Баб-Ягуна, откровенно скучающего Ваньку Валялкина, щекастую Дусю Пупсикову и обложенного горой книг и тетрадей Шурасика, строчащего гусиным пером со скоростью мчащейся электрички, сидели на низких, покрытых копотью партах, расставленных вокруг небольшой площадки. В центре этой площадки, на приличном расстоянии от пола, в веревочном гамаке с кучей узлов сидел крошечный, сморщенный старичок. Его лысая голова с единственной желтоватой прядью волос была похожа на переросшую редьку. Лицо состояло, кажется, из одних только морщин. Одет он был в лиловое трико, сверху которого была кое-как надета растрепанная шерстяная жилетка.
— А, вот и Таня Гроттер! Отличный начал: первый день в Тибидохсе и уже опоздаль! — сказал он с явным акцентом, кисло улыбаясь пустыми деснами с торчащим сверху единственным кривым зубом. — Я профессор Клопп! Мы проходим важнейший тем: «Приготовлений эликсир храбрость из жук-вонялка». Прежде чем продолжить, я предупреждать, что из-за тебя после урока задержу класс ровно на один минут!
Профессор Клопп ткнул пальцем в циферблат часов, которые, как и его физиономия, были похожи на редьку.
— Не обращай внимания! Он помешан на точности, — ободряюще шепнул Баб-Ягун.
Но хотя его шепот был совсем тихим, профессор Клопп таинственным образом услышал.
— Еще пять штрафных минут всему классу! И утроенный домашний заданий! На этот раз спасибо сказать Баб-Ягун, — проскрипел он и, раскачиваясь в гамаке, продолжил диктовку:
— «...серебряной мешалкой». Точка. Заглавный буква. «В случае же, если жуков-вонючек в поблизость нэт, для приготовления эликсира подходят также сушеные жуки-навозники». Точка. Заглавный буква.
— И это называется практическая магия... Терпеть не могу писать, — вздохнул Ванька Валялкин, подвигаясь и давая Тане место на скамье рядом с собой.
Кажется, из всего класса доволен был только Шурасик, шустро исписывающий уже третий лист. Взглянув осторожно на его ноги, Таня обнаружила, что он в калошах на босу ногу. «Значит, ботинки еще буйствуют», — догадалась она с улыбкой.
Для практики нашлось время только в конце урока. Профессор Клопп выпустил из кольца целый стоп красных искр — из чего Таня заключила, что перед ней маг из «темных», — и все парты, выпустив короткие кривые ножки, стали сползаться к центру зала. Перед каждым появился маленький котелок из позеленевшей меди со склизкими краями. Тане ужасно захотелось выдраить его до блеска, но Баб-Ягун прошептал, что магические котлы ни в коем случае нельзя мыть и чистить.
Посматривая, как это делают другие, Таня принялась готовить эликсир. Ей не хотелось ударить в грязь лицом, тем более что профессор Клопп почему-то с самого начала стал к ней придираться. Больше всех в приготовлении эликсира храбрости усердствовал Шурасик, помешивавший в котле то ложкой, то калошей и одновременно ухитрявшийся не давать жукам расползаться. Внешне несложный, рецепт приготовления эликсира имел одну хитрость — надо было долго подогревать воду в котле, одновременно не давая ей закипеть, и это при том, что магические котлы нагревались почти мгновенно. Вначале смесь вскипела у Ваньки Валялкина, затем у Верки Попугаевой, а под конец жук Баб-Ягуна залетел в ухо к Дусе Пупсиковой, и та подняла страшный визг, опрокинув свой котел.
— Терпеть не могу все эти зелья. Недаром на всех волшебных настойках всегда пишут: побочные действия — вырастание шерсти на лбу и носу, — ворчал Ванька, пытавшийся науськать своего жука, чтобы он заполз за шировот к Шурасику.
Профессор Клопп разгуливал внутри круга и снисходительно пробовал эликсиры. Для этого у него была даже особая бронзовая ложка на длинной цепочке, висевшая на поясе. Отпив у каждого из котла по полложки, профессор Клопп остался крайне недоволен.
— Никогда в Тибидохсе не набирали таких тупица! Два месяца занятий — и никакой результат! И это вы называть эликсиром храбрости? Даже у Шурасик, этот миль мальчик... — тут голос у Клоппа потеплел на одну сотую градуса, — вместо эликсира получился вредительский декокт для отращивания мозолей!..
— Вы еще не пробовали у Тани! — подала голос Верка Попугаева.
Профессор Клопп снисходительно скривился.
— Ну-ка, ну-ка... Уверен, у нашей новенькой ничего не вышло, поскольку она мешал ложкой по часовой стрелка, а я диктоваль: мешать надо против часовой. И потом, какую лапку от жук-вонялка она взяль? Уверен, что передние, а именно их как раз и нельзя использовать! — сказал он насмешливо, зачерпывая эликсир из ее котла. Таня хотела возразить, что она все сделала верно, но Клопп, не слушая, уже отправил содержимое ложки в рот. По выражению его лица видно было, что он готовится произнести нечто крайне язвительное, но тут из ушей у него неожиданно повалил густой пар, лицо покраснело, и, подпрыгнув на месте, он заорал:
— Что вы тут все расселись, копуши!! Подать сюда мамонт! Сто мамонт, двести! И драконов тоже сюда! Я их голыми руками вздуть! И не только драконов! Я всем титан наставить фонарь под оба глаз!
Клопп потряс тонкими ручками и куда-то умчался, явно разбираться с титанами.
Весь класс пораженно уставился на Таню.
— Похоже, он слишком много хлебнул. Ну и накостыляют же ему титаны! — хихикнул Баб-Ягун.
— Послушай, как у тебя получилось? Почему котел не закипел? — изумился Ванька Валялкин.
Таня застенчиво улыбнулась.
— Ерунда... Следовала рецепту, и все дела, — буркнула она. — Вот заварить тете Нинели чай для похудания действительно задача. Двадцать три секунды на пару при температуре семьдесят три градуса, одновременно помешивая термометром... Секунду перестоит — тетя Нинель устраивает истерику. Посмотрела бы я, как профессор Клопп с этим бы справился...
После практической магии стрелка часов, таких же, как в комнате с Черными Шторами, показала сперва на ложку, а затем на здоровенный, постоянно подмигивающий глаз.
— Это они говорят, что сейчас обед, а потом надо идти на снятие сглаза, — поежился Ванька Валялкин.
— А кто его ведет? Снова профессор Клопп? — спросил а Таня.
— Не-а, не Клопп. Сейчас будет Зубодериха... Она и у нас, и у «темных». Так что это пара совместная. Только «темным» она преподает сам сглаз, а нам снятие.
Если практическая магия проводилась в башне, то на снятие сглаза пришлось спускаться в подвал по длинной лестнице с закопченными ступенями, освещенной магическими факелами. Дрожание стен здесь ощущалось гораздо сильнее, чем в остальном Тибидохсе. Если прислушаться, то можно было разобрать даже хриплое дыхание титанов. Кроме того, пару раз Тане показалось, что в темных углах, куда не доставал свет факелов, мелькнули быстро скрывшиеся мохнатые существа.
Ванька Валялкин и Баб-Ягун шли рядом с Таней. Уже несколько раз она замечала, что Валялкин и Баб-Ягун незаметно толкаются плечами, соперничая, кто будет идти ближе к ней. Верке Попугаевой и Дусе Пупсиковой не нравилось, что новенькая пользуется таким успехом, и они фыркали, отворачивая носы.
— И как нежить сюда пролезает? — рассуждал Ванька Валялкин. — Здесь же всюду запретительные заклятия. Поклеп их на каждую трещину наложил, не говоря уж о коридорах.
— Нежить всегда ход найдет. Или новый пророет. Где чего прорыть и как пролезть, они здорово соображают. Ну а подземелья Тибидохса за неделю не обойти, — сказал Баб-Ягун.
Таня вспомнила, как нежить копошилась у дома дяди — Германа и лезла по трубам, и согласилась с Баб-Ягуном. Вот только зачем здесь нежить? Чего она хочет?
В кабинете снятия сглаза было людно и тесно. Кроме тридцати первогодков «белого» отделения, здесь еще было тридцать первогодков «темного».
— А вот и Гроттер приперлась! Видите эту девицу? — громко сказала Гробыня, обращаясь к своему соседу, хмурому низколобому парню, смахивающему на гориллу.
«Темные» мрачно уставились на Таню.
— Гуня, слабо потрогать ее родинку? Может, она у нее наклеенная? — продолжала подзуживать Гробыня.
Низколобый тяжело двинулся вперед, возвышаясь над самым высоким из «темных» на две головы.
— Че слабо? Не слабо. Ща потрогаю... — гнусаво сказал он, усмехаясь и протягивая на ходу толстый палец. Зубы у него были нечищеные, скверного желто-зеленого оттенка. При этом два клыка значительно выступали вперед. Ванька Валялкин и Баб-Ягун дружно выдвинулись вперед, встав между громилой и Таней.
— Знакомься, это Гуня Гломов — наше тибидохское чудо. Ему четырнадцать лет. Он уже три года просидел в первом классе, и единственное, чему научился, — превращаться в табуретку! — вызывающе произнес Баб-Ягун.
— Нарываешься, Ягун? Умничка! Уже нарвался, — сказал Гуня Гломов и стал тяжело размахиваться. Но тут вперед ни с того ни с сего выскочил Шурасик.
— А я тоже умею драться! — запищал он. — Я вчера прочитал «Самоучитель юного драчуна» и даже знаю, как правильно сжимать кулак! Значит, так: я снимаю очки, и договариваемся о правилах. В лицо не бить, лежачего не пинать, плохими словами не ругаться, при словах «четыре-четыре я на перерыве» драка прекра...
Не дослушав правил, Гуня ухмыльнулся и двинул Шурасика в ухо. Тот кубарем покатился по полу. На Гуню прыгнули Ванька Валялкин с Баб-Ягуном, и все трое покатились по полу.
— Куча мала! — заорал кто-то из «темных», и все ринулись вперед.
Вскоре драка уже была всеобщей. «Белые» и «темные» действовали слаженно. Тане показалось, что они дерутся так не в первый раз. Дрались даже девчонки. Гробыня Склепова, вскарабкавшись с ногами на стол, руководила потасовкой.
Шурасик сел на полу и, встряхнув головой, стал перелистывать маленький синий блокнотик.
— Не дали мне очков снять, ну я вам покажу! — мстительно забубнил он. — Топтакли-лягакли!
При этих словах калоши сорвались у него с ног и, пиная всех без разбору, кинулись в самую гущу. Одна из калош пнула Гробыню, и та ласточкой слетела со стола. А калоши, посеяв панику среди «темных», обрушились уже и на «светлых».
— Шурасик, ты что, спятил? Нас-то за что? — испуганно крикнула Дуся Пупсикова.
— Ничего не могу поделать. Это такое общее всепинательное заклинание. Его невозможно точно настроить, — пробубнил Шурасик и тотчас сам бросился на четвереньках спасаться от настигавшей его калоши.
Неожиданно дверь класса хлопнула. В класс не то вошла, не то вкатилась маленькая кругленькая дама с челкой на глазах, как у пони. На носу у нее были очки с толстыми стеклами, а в руках она держала ехидно хихикающий журнал.
— Шухер! Зубодериха! — прошипела Гробыня и слезла с парты, одновременно с самым невинным видом улыбаясь учительнице.
Калоши, обгоняя друг друга, ринулись было в атаку на вновь вошедшую, но Зубодериха выбросила из перстня две красные искры, превратившие их в оплавленные кусочки резины. Сообразив, что остался босиком, Шурасик удрученно шмыгнул носом. Драка мигом прекратилась, и все кинулись по своим местам. Таня заметила, что у Баб-Ягуна распух нос, а у Ваньки рассечена губа. Зато и Гуня Гломов, украшенный парой фонарей, явно не годился для журнальной обложки. Впрочем, он и до драки для нее не годился, если, конечно, это не был спецжурнал для вурдалаков.
— Прылесно! Прылесно! — раскатисто произнесла дама. — Снова драка? Из-за чего на этот раз?
— Из-за нее, из-за новенькой! Она сказала, что вы глупая, а ваши уроки кошмарные! — наябедничала Гробыня Склепова, показывая пальцем на Таню.
Таня хотела было возразить, но решила, что правильнее будет промолчать. Зубодериха повернулась и зорко посмотрела на новенькую сквозь очки. Сложно было определить, поверила ли она Гробыне или нет.
— Чудненько, — сказала она. — Чудненько. А теперь начнем. Не стоит терять ни минуты... Вначале, как всегда, небольшая проверка.
Зубодериха подкинула в воздух журнал, и тот отметил всех присутствующих. Таня едва успевала следить, как мелькает ручка. Затем журнал стал последовательно облетать учеников, на несколько секунд неподвижно зависая над головой каждого.
— Домашку проверяет, — шепнул Вайька Валялкин. Голос у него звучал обеспокоенно, похоже, с домашним заданием у него было не все благополучно.
От журнала, вероятно, ничто не могло укрыться. Баб-Ягуну он дал легкого тумака, Валялкину тоже тумака, посильнее, Дусю Пупсикову ласково погладил по волосам, мимо Гробыни скользнул без всякого интереса, зато Гуне Гломову так врезал но затылку, что у того глаза собрались в кучку. Видно, третьегодник порядком уже надоел журналу своей тупостью. Когда дошла очередь до Тани, он задержался над ее головой особенно долго, будто находясь в замешательстве. Таня испугалась, что он тоже стукнет ее по макушке — ведь она ровным счетом ничего не знала, да и вообще в первый раз была на уроке. Но журнал не стал этого делать. Вместо этого ручка быстро чиркнула несколько строк, и журнал перелетел в руки к Зубодерихе.
Та прочитала запись и, как показалось Тане, с особым интересом взглянула на нее еще раз. Девочка дорого бы дала, чтобы прочесть то, что про нее написали, но журнал уже захлопнулся, и к тому же еще закрылся на две медные застежки.
— А теперь практика! Гыгли мыгли карадыгли! — бодро сказала Зубодериха и, решительно сняв очки с толстыми стеклами, строго зыркнула на класс.
Тотчас треть учеников попадала на пол с жуткой резью в животе, другие, в том числе и Таня, позеленели, как лягушки, и опухли, а оставшиеся принялись икать с такой ужасающей частотой, что головы у них только успевали подскакивать.
— Отлично, — кивнула Зубодериха. — Как видите, я применила простенькие, но эффективные сглазы, с которыми вам еще предстоит столкнуться в жизни, а раз так, то ищите теперь способ, как их побороть... А я пока почитаю Горация в подлиннике... Сегодня ночью я совершенно не могла отдохнуть. Поклеп расставлял в подземелье циклопов, а они так жутко топают...
И, достав маленькую книжечку, Зубодериха углубилась в чтение.
Стараясь не смотреть на свои кошмарно зеленые, чешущиеся руки, Таня огляделась. Баб-Ягун, держась за живот, торопливо шептал непонятные слова. Шурасик, подпрыгивая от иканий, безуспешно листал свой блокнотик. Гробыня Склепова, такая же зеленая, как Таня, выпускала из кольца одну красную искру за другой. Впрочем, цвет самой Гробыни от этого нисколько не менялся.
По истечении часа Зубодериха с сожалением заложила книгу сушеным крылом летучей мыши и захлопнула ее.
— Ну, как у нас дела? О, я вижу, что никак... Плохо, милые, плохо. Вот вы, — Зубодериха показала на катавшихся по полу с резью в животе, — должны были сказать: «Штушус коротышус». Помогло? Самим надо было думать! Вы, позеленевшие, должны были произнести: «Кызютбампльшуму». А вам, икальщики, надо было, встав на голову, громко крикнуть «Фебрытбъ!». Уверена, на будущее вы это запомните. До встречи через три дня... Уверена, Шурасик, ты не станешь больше применять против икания морозильное заклинание... Видишь, к чему это привело? Донесите кто-нибудь эту глыбу до магпункта. Я попрошу Ягге ее разморозить.
* * * — Бедный Шурасик! — сказала Таня, наблюдая, как Баб-Ягун, Ванька и еще двое ребят из «белых» волокут ледяную глыбу в магпункт. Именно так, а вовсе не «медпункт» было написано на указателе.
— Он не только бедный, он еще и жутко тяжелый, — пропыхтел худенький Валялкин. — Знаешь, как Шурасик оказался в Тибидохсе? Он учился в школе на одни пятерки, просто патологический отличник, а тут одна училка поставила ему двойку. Из-за ерунды: то ли тетрадь не ту принес, то ли какой-то вопрос прослушал. Шурасика эта первая в жизни двойка так потрясла, что его дневник сам собой вдруг вспыхнул, а у этой училки немедленно выросло на голове семнадцать грибов-мухоморов... До сих пор, кстати, остались. Ни Медузия, ни Сарданапал не смогли свести. Она мухоморы обрывает, а из грибниц новые так и прут.
— Так ей и надо: будет знать, как двойки просто так ставить, — сказала Таня.
Беседуя, они незаметно добрались до магпункта.
— Сейчас ты увидишь мою бабусю. Она тут заправляет, — с гордостью сказал Баб-Ягун. — Только вот что: сразу запомни, что ее зовут Ягге. Не называй ее Ягой, ей это жутко не нравится. И нога у нее вовсе не костяная.
В небольшом, перегороженном ширмами магпункте на трехногом табурете сидела сухонькая старушка, одетая как цыганка, с красным платком на голове и закутанная в яркую шаль. Старушка курила вишневую трубку и выдыхала ароматные клубы дыма, складывавшиеся в причудливых животных.
— Ну, внук, чего вы еще натворили?.. Сегодня ко мне Поклеп забегал. Кипел так, что мозги у него едва не сварились вкрутую, — проницательно прищурившись, обратилась она к Баб-Ягуну.
— Мы? Да мы ничего... — смутился Баб-Ягун. Обе его толстых щеки зарумянились, как наливные яблочки.
Ягге погрозила внуку сухим пальцем:
— Ох, смотри, Ягун, не зли Поклепа! Он опасный маг. Последний раз он так злился, когда ты выпустил драконов... Ну а теперь что? Опять воспользовался тем ходом? И угораздило мне тогда проболтаться!
— Так получилось, — смутился Баб-Ягун. — А зачем приходил Поклеп? Только ругаться?
— Да нет. Он сегодня целый день в подземельях. Заставлял подсобных шаманов замуровывать Безымянный Подвал, и одному из них придавило камнем руку. Он приводил его лечиться...
— Кстати про «лечиться»... Мы тут кое-кого принесли, — вспомнил вдруг Баб-Ягун.
Ягге уставилась на одеревеневшего Шурасика:
— О, да тут, я вижу, поработало отличное замораживающее заклинание, да еще с очень близкого расстояния. Ладно, сгрузите его на кушетку и подстелите, что ли, клеенку. Когда я его разморожу, здесь будет полным-полно воды... А вы, ребята, брысь отсюда! Нечего здесь толпиться — мерзляка, что ль, никогда не видели?
Таня направилась было к двери вместе со всеми, но зоркая старушка заметила ее и, цепко придержав за рукав, глянула в лицо.
— Аи, матушки! Ты ведь Таня, Таня Гроттер... Я знала Леопольда, какой прекрасный был человек и отличный маг. Подумать только, что теперь... теперь его нет. — Ягге всхлипнула, что не помешало ей, впрочем, подтолкнуть в спину замешкавшегося Ваньку Валялкина. — Знай, дочка: Чума-дель-Торт, которую все эти трусы зовут Той-Кого-Нет, всерьез боялась только твоего отца, да еще, пожалуй, Сарданапала... Именно потому она напала на Леопольда, опасаясь, что он закончил уже свои эксперименты... Да, твой отец погиб, но цели она так и не достигла... — Ягге вновь всхлипнула. — И как только я подумаю, что вот-вот...
Вскоре после этого Ягге выпроводила Таню и Баб-Ягуна из магпункта и занялась Шурасиком.
Всю обратную дорогу к спальням Таня пыталась уговорить Баб-Ягуна сказать ей правду, но тот лишь неловко краснел и бормотал:
— Не могу я, слово дал... Если б не слово...
— Кому слово? — допытывалась Таня. — Сарданапалу? Но Баб-Ягун и на этот вопрос не мог ответить внятно, а лишь хмурился. Именно поэтому Таня жутко обиделась на него. Что они тут все в Тибидохсе, с ума посходили? Делают из всего тайну мадридского двора, да еще и косятся на нее как-то непонятно: не то как на спасительницу, не то как на прокаженную.
— Зачем ты драконов-то выпустил? — спросила она у Баб-Ягуна, чтоб хоть как-то позлить его.
— А, маленький был. Мне казалось, им тесно взаперти, — неохотно буркнул он.
* * * Вечером, когда Таня пыталась подготовиться к завтрашнему занятию по нежитеведению, чтобы не ударить лицом в грязь перед Медузией Горгоновой, о которой Ванька Валялкин говорил, что она жутко строгая, «Справочник Белого Мага», лежавший перед ней, вдруг взмыл в воздух и с чудовищной скоростью завертелся над столом.
Гробыня Склепова радостно подскочила на кровати, отмахнувшись от тюбика с кремом, который мазал ей нос и щеки.
— Класс! Ты забыла сдать книгу в библиотеку, а срок уже вышел! Абдулла тебя проклянет! — завопила она.
С трудом поймав вырывавшуюся, брыкающуюся книжку, Таня выбежала в гостиную и только сейчас сообразила, что не знает, где библиотека. Спрашивать у Гробыни было бесполезно, и Таня заскочила в комнату к Ваньке Валялкину.
Тот, выставив острые худые локти, сидел за столом и жадно уплетал котлеты и соленые огурцы, появлявшиеся в центре небольшого, с неровными углами куска ткани. Заметив Таню, Ванька смущенно вскочил, дожевывая котлету. В этот миг особенно бросалось в глаза, какой он нелепый, с острыми плечами, с торчащими волосами, но с удивительно добрыми и одновременно озорными глазами. Даже майка у него была особая — желтая, длинная, рваная в двух местах, явно привезенная с собой из мира лопухоидов.
— Во, скатерть-самобранка... ножницами в столовой отстриг... А то чего-то лопать все время хочется. Только не говори никому... Все равно край скатерти какой-то дурацкий попался: кроме огурцов и котлет — ничего... — смущенно признался он, пряча холст под подушку. — Эй, что с тобой? — удивился он, случайно увидев испуг на лице у Тани.
Таня взмахнула брыкающимся «Справочником».
— Я не сдала вот это! Джинну!
— А ну дай... — Ванька Валялкин выхватил у нее книжку и, открыв ее на первой странице, взглянул на грозную печать. Все прежние надписи исчезли, а взамен появилась одна совсем небольшая.
«Я ПРЕДУПРЕЖДАЛ...» — расплывались черные, похожие на каракатиц буквы.
— Допрыгалась! Бежим! — крикнул Ванька и, сунув книжку под мышку, помчался по коридору. Таня едва за ним успевала. Замелькали магические факелы, картины, запетляли причудливые лабиринты коридоров.
— Караул! — голосом прадедушки Феофила скрипело магическое кольцо на пальце у Тани. — Имей в виду, что я такую сильную магию снять не смогу! Быстрее беги! Топ-топ-топ! Куда сворачиваешь, в другую сторону!
— Да помолчи ты! — огрызнулся на кольцо Ванька. — Я лучше тебя знаю, где библиотека!
— А посторонних попрошу не вмешиваться! Выискались тут всякие! — обиделось кольцо, но замолчать замолчало, тем более что ребята уже вбежали в библиотеку.
Библиотека располагалась у основания Большой Башни, где занимала несколько громадных залов, не считая бесконечного числа подвалов.
А книги, что тут были за книги! Некоторые были прикованы цепями. Другие, точно броненосцы, ползали по полу. Третьи стремительными стайками порхали под потолком. Два толстых словаря с кожаными переплетами, явно «темные», наскакивая, рвали на кусочки жалобно попискивающий журнальчик. Появление ребят спугнуло словари, и они поспешно убрались под полки. Чудом же спасшийся журнальчик прыгнул Тане в руки. На обложке у него красовалась надпись: «Сплетни и бредни № 10».
Подхватывая одну из надорванных страниц, она случайно скользнула по ней взглядом, и ей показалось, будто старинный канделябр, покачнувшись на цепях, огрел ее по затылку. «Что принесет Таня Гроттер Тибидохсу? Не совершит ли она того жуткого поступка, на который указывает пророчество Древнира? Известно, что Та-Кого-Нет преследовала девочку уже вскоре после ее рождения, теперь же, когда...»
Таня хотела читать дальше, но дальше ничего уже не было — словари все отъели. А тут еще кто-то хрипло кашлянул у нее за спиной. Таня резко обернулась и... увидела джинна. Его невозможно было с кем-либо спутать. Абдулла походил на плотный сгусток тумана. Семь бородавок на щеках и на лбу, огромная чалма. Само лицо было белое, плоское как блин. Черты появлялись на нем внезапно — то глаз всплывал, то рот...
Не замечая ни Таню, ни Ваньку Валялкина, джинн что-то быстро шептал, держа ладони ковшиком. Прошло несколько томительных секунд, прежде чем Таня догадалась, что именно делает джинн: накладывает неотменяемое проклятие.
— Стойте! — закричала она. — Мы принесли книгу!
Джинн жадно схватил «Справочник» и неуловимо быстро перелистал его. Таня была уверена, что от его взгляда не укроется не то что вырванная страница, но даже и карандашная пометка.
— О счастливейшая из глупейших! Все в порядке! — скривившись, как от зубной боли, сказал Абдулла. — Тебе повезло, ибо я не успел досказать до конца отличное, специально на этот случай сочиненное проклятие... Но трепещи: в следующий раз я буду неумолим и... краток.
И, бережно прижав книгу к своей рыхлой груди, джинн неторопливо поплыл между полок, бормоча себе под нос: «О досаднейшая из всех сегодняшних досад! День прошел, а я так никого и не проклял».
— Он не боится нас здесь одних оставлять? — удивилась Таня.
Ванька выразительно шмыгнул носом. Нос у него, хотя и не был таким колоритным, как у Баб-Ягуна, шмыгал ничуть не тише.
— Как-то один из «темных» попытался стянуть «Чернокнижное пособие по втюриванию». В Гробыню он, что ли, влюбился, а эта книга была в закрытом доступе. И время выбрал подходящее — ночью, и прокрался незаметно. Короче, никто толком так и не узнал, что с ним произошло... Говорят, Медузия с Сарданапалом едва его выходили, а джинну устроили взбучку, да только он все равно своих штук не бросил. Ты его еще увидишь, этого парня: длинноволосый такой, все время вздрагивает... Эй, ты куда? — крикнул вдруг Ванька, обнаружив, что Таня нырнула в книгохранилище.
— Я хочу тут кое-что найти... Пророчество Древнира. Что ты знаешь о Древнире? — спросила Таня, когда Ванька догнал ее и они быстро пошли между полок, смотревших на них тысячами причудливых корешков.
— Древнир? Ну, он вроде величайший волшебник. На его волосе стоит Тибидохс. Мы проходили его на истории магии, — не слишком уверенно сказал Ванька.
— И все верят его пророчествам? Он никогда не ошибался?
— Никогда... Ведь это он все придумал — всю магию. Собрал ее по крупицам с первейших времен: что-то у титанов, что-то у нежити, что-то у языческих богов. Самые вредные заклинания он сразу отделил и запретил ими пользоваться. Да только есть такие, что все равно пользуются, — «темные» маги то есть. И Тибидохс тоже он основал. Все маги, которые были после Древнира, — его ученики и ученики его учеников.
— И что, все они трудновоспитуемые? — заинтересовалась Таня, вспоминая название школы. — И Сарданапал?
— Не знаю. Может, и он. Хотя сложно представить: Сарданапал — и вдруг трудновоспитуемый, — честно признался Ванька. — Но вообще-то все от человека зависит, что из него получится. Бывает, что из «темных» магов кто-то переходит в «светлые». Плохо ему среди «темных». Да только редко это бывает. Чаще наоборот. Кто-нибудь из «белых» начнет себе поблажки позволять: одно, другое, третье «темное» заклинание произнесет — и затянуло... Хорошо хоть тут в Тибидохсе такое правило: «темный» преподаватель не может учить черной магии «белых» учеников, и наоборот, «темному» ученику никогда не открывают всех защитных тайн «светлой» магии.
Обнаружив полку со старинными книгами и пролистав добрую сотню пищащих, хрюкавших, раскаленных либо ледянящих холодом томов, Таня приуныла. Разве реально отыскать здесь то, что ей нужно? А тут еще кикиморка с одной из обложек внезапно ожила и обрызгала девочке лицо затхлой тиной. «Получуга, дурюга? Не суй сюда свою носюгу!» — пискнула она. Таня щелкнула кикиморку по носу и вернула книжку на полку.
— Нет, мы тут никогда его не найдем... — сказала она убито, но тут же воспряла духом, поскольку следующая книга, извлеченная из шкафа, называлась: «Подсказчик для неисправимых лентяев».
В обложке было прорезано небольшое отверстие, надпись над которым гласила: «Шепни вопрос — получишь ответ».
— Как найти то, чего не можешь найти? — шепнула Таня.
— Произнеси: «Квасис грасис отыскатис» — и затем назови нужный предмет! — пискляво и очень громко проорал «Подсказчик».
— Ишь ты какая дрянь! — возмущенно сказал Ванька. — Я так и думал, что без подвоха тут не обошлось. Представляешь: пронес ты его в класс на контрольную, шепнул вопрос, а он подскажет так громко, что мертвяки и те сбегутся...
— Сейчас проверим! «Квасис грасис отыскатис» пророчество Древнира.
Встряхнув кольцо, Таня выпустила зеленую искру.
Томительно прошла минута, еще одна — ничего не происходило. Решив, что не там сделала ударение, Таня решила повторить еще раз, но тут со стороны винтовой лестницы, ведущей из подвалов, послышался шорох. По ступенькам катился тугой свиток, перетянутый красной лентой. Очутившись у ног Тани, свиток взмыл в воздух и развернулся у нее перед глазами.
"Я, Древнир Первый и Последний, основатель Тибидохса, приоткрываю занавес грядущего...
+++
Когда на ковре я скользил в вышине,
Рой вещий видений явился ко мне.
Плач девочки звонко разнесся в тиши -
Родился ребенок в таежной глуши.
Хохот скрипучий сводит сума -
Крадется к ребенку убийца Чума.
Пламенем вспыхнет огненный глаз -
Девочку чудом спасет контрабас.
Нет трусости места на этой земле -
Два любящих сердца пылают во мгле.
Родительской смертью искуплен обет -
Подарено десять безоблачных лет.
Та-Кого-Нет убегает в тоске -
Раздавлена смерть в детской руке.
Сил темных закружится огненный смерч -
Похищен внезапно магический меч.
Сверкнет ярко меч, отзовется мой голос,
И будет разрублен магический волос.
Коварство бессмертных нельзя угадать -
Предаст даже тот, кто не может предать.
Исполнится хаоса древний обет,
И встанет из гроба Та-Кого-Нет...
И жуткая битва начнется в тот час -
Закроется смертью достойного глаз.
В финале престранный всех ждет парадокс:
Гроттер Татьяна сотрет Тибидохс".
+++
Тане показалось, будто холодная невидимая рука проникла ей в грудь и сжала сердце. Так вот почему Поклеп велел замуровать подвалы и расставлял всюду циклопов. Он опасался исполнения очередного пророчества и всеми силами старался сберечь волос.
Неожиданно рядом возник джинн Абдулла. Метнув в Таню испепеляющий взгляд, он прошипел что-то, схватил свиток и исчез вместе с ним, а еще мгновение спустя могучее заклинание, подхватив, бесцеремонно вышвырнуло их из книгохранилища.
— Ты прочитал? — сдавленно спросила она у Ваньки, когда заклинание наконец перестало кувыркать его по коридору.
— Мне вообще показалось, что свиток чистый. Еще думаю: чего ты на него уставилась? — отряхиваясь, удивился Валялкин.
Глава 10
ВЕТЕРИНАРНАЯ МАГИЯ
На другой день первым уроком было нежитеведение. Медузия Горгонова вошла в класс и, сухо кивнув всем, направилась к своему столу. Два дюжих сторожа из перевоспитанных шаманов вкатили клетку, в которой бесновалось небольшое противное существо, поросшее жесткой шерстью, с желтыми рожками и неприятным, словно крысиным, хвостом.
Таня вздрогнула. Она была убеждена, что прежде уже сталкивалась с ним, видела эти рога — один длинный, а другой маленький и кривой. Точно, это был Агух!
— Перед вами один из типичных представителей нежити — хмырь болотный, — учительским голосом сказала Медузия, извлекая из воздуха указку. — Неприятное, нечистоплотное существо, подпитывающееся энергией тех, кого оно заставляет страдать. Владеет начальными речевыми навыками и слабыми телепатическими способностями. Отдельные неразборчивые в средствах маги используют хмырей в качестве посыльных или соучастников преступлений... Этот экземпляр я поймала сегодня у себя в кабинете. Он совал нос в мои бумаги, не сообразив, что я закрываю ящики не только на ключ.
— Ненавижу! Ненавижу тебя, Горгонова, и Таньку Гроттер! Скоро прольется кровь! Много крови! Распотрошу! — заорал хмырь.
Медузия брезгливо извлекла из клетки обломок указки и выбросила его в мусорную корзину.
— Сами видите, что это за тип, — как ни в чем не бывало продолжала она. — К счастью, хмыри болотные очень боятся определенных заклинаний. Особую жуть наводит на них вот это: «Мотис-ботис-обормотис».
Агух, точно облитый холодной водой, перестал выкрикивать угрозы и забился в угол клетки.
— Ай, не надо произносить при мне эту гадость! — в панике запищал он. — Я буду хороший! Никому не буду отпиливать головы! Буду сажать цветочки и шаркать ножкой!
Она открыла клетку и позволила Агуху выбраться наружу. Ребята удивленно переглянулись. Неужели Медузия поверила ему? Тем временем болотный хмырь затравленно огляделся, но уже через секунду его маленькие глазки зажглись ненавистью.
— Убью! Кишки выпущу! Всем дрожать! — заорал он и ринулся на Медузию.
— Искрис фронтис! — негромко, но четко произнесла доцент Горгонова.
Вырвавшаяся из ее кольца зеленая искра ударила болотного хмыря в грудь и отшвырнула его назад в клетку. Дверца захлопнулась. Медузия подула на кольцо.
— Еще один урок. «Искрис фронтис», как вы знаете, главное защитное заклинание белой магии. Мы называем его заклинанием боевой искры. «Темным» магам я искренне не рекомендую его использовать. Это оружие может обратиться против них самих. Вопросы есть? Тогда унесите это!
Два сторожа подхватили клетку и вынесли ее из класса.
— Хорошо запомните то, что вы только что увидели. Я вам это очень советую, — сказала Медузия, особенно подчеркнув слово «очень». При этом она выразительно посмотрела на Таню, как будто то, что она говорила и показывала, относилось главным образом к ней.
* * * После нежитеведения все отправились на обед, который проходил обычно в Зале Двух Стихий — единственном помещении Тибидохса, способном вместить одновременно несколько сотен человек. «Темное» отделение Тибидохса собиралось на своей половине, а «светлое» на своей. Преподаватели, как белые маги, так и черные, спускались сверху по лестнице атлантов, а внизу примыкали уже каждый к своему отделению. Со «светлыми» учениками сидели академик Черноморов, Меду-зия, Ягге, а с «темными» — Зубодериха, профессор Клопп и тренер по магическому пилотажу Соловей О.Разбойник. Завуч Поклеп Поклепыч, как маг-универсал, использующий как белые, так и темные заклинания, ходил туда-сюда, не опасаясь пламени.
Старинные дубовые столы, сохранявшие на себе случайные царапины и надписи разных веков, порой очень забавные, были еще совершенно пустыми. Пока Таня прикидывала, каким образом успеют одновременно накрыть сразу на всех, Сарданапал вышел на середину зала и распахнул деревянный ларец, который был у него в руках.
— Двое из ларца, одинаковых с лица, а ну-ка быстренько накормите нас! — крикнул Сарданапал.
В тот же миг крышка ларца распахнулась, и из него вылетело два стремительных смерча. Прищурившись, Таня разглядела, что это два румяных плечистых молодца в красных рубахах, перемещающиеся с неимоверной быстротой. Всего за несколько секунд по всем столам развернулись скатерти-самобранки, и на них появились караваи, калачи, крендели, пельмени, вареники, пироги, ватрушки, ореховые бабы, пампушки, кексы, блины с семгой, икрой. Всего этого было в таком количестве, что могло утолить любой аппетит. Видя, что Баб-Ягун и Ванька Валялкин как ни в чем не бывало набросились на еду, Таня последовала их примеру. Ей казалось, что после слипшейся вермишели и пареной редьки тети Нинели она в состоянии будет одна опустошить весь стол. Но это было невозможно, поскольку чем больше они брали, тем больше появлялось. Не прошло и двадцати минут, а Тане уже казалось, что еще один кусочек, и она попросту лопнет. Баб-Ягун, тоже успевший наесться, осоловело хлопал глазами, один лишь Ванька Валялкин, похоже, готов был еще перекусить, но у него-то случай особый...
Сарданапал хлопнул в ладоши:
— Спасибо вам, двое из ларца! Пожалуй, хватит!
Молодцы в красных рубахах поклонились в пояс и нырнули обратно в ларец. Прежде чем его крышка захлопнулась, Гуня Гломов и его приятель Юра Идиотсюдов быстро метнули туда несколько костей. Они думали, что эта проделка сойдет незамеченной и они посмеются над Сарданапалом, но в ту же секунду молодцы со скоростью молнии вновь выпорхнули из ларца. Один зажал Гломову и его приятелю носы, а другой в тот же миг опрокинул в открывшиеся рты по полбанки столового хрена.
С громкими воплями, с брызжущими из глаз слезами, едва ли не выдыхая пламя, Гломов и Идиотсюдов вскочили и метнулись к выходу, в то время как молодцы, крайне довольные собой, вновь нырнули в ларец.
Сарданапал тонко улыбнулся, сделав вид, что ничего не заметил.
— Поели? Теперь снова на занятия! — скомандовал он.
— Угу! А теперь мой любимый предмет — ветеринарная магия! — радостно сказал Ванька Валялкин, сдергивая отяжелевших от сытости приятелей со скамей.
— О да! Лечить зубы у гарпий — всегда мечтала о такой работе. Пальцем больше, пальцем меньше — чего мелочиться? — фыркнула проходившая мимо Гробыня Склепова.
— Она никак не может забыть прошлого занятия, — пояснил Ванька. — А дело-то простое, надо, чтобы зверь тебе поверил, внушить ему, что ты не вред ему причинить хочешь, а помочь. Вот у Тарараха, преподавателя нашего, это классно получается...
У Тарараха это действительно получалось здорово, настолько здорово, что Таня вполне разделила восторг Ваньки Валялкина. Правда, в первую минуту Тарарах ей не очень понравился — она даже испугалась, когда в большой зал с зарешеченными окнами, где сильно пахло драконьим пометом, вначале вкатилась большая бочка, а затем кто-то, подталкивавший эту бочку сзади, прямо с порога заорал: «Берегись, а то задавит!»
Выкатив бочку на середину класса, обладатель зычного голоса с богатырским пыхтением привел ее в вертикальное положение и вышел из-за нее. Таня пораженно уставилась на него. Тарарах был низкого роста, кривоногий, но настолько широкоплечий, что, казалось, в ширину он больше, чем в высоту. Волосы у него были длинные, никогда не чесанные, глаза черные, как две маслины, а нижняя челюсть казалась просто огромной.
— Здорово, новенькая! — радостно сказал Тарарах, приветственно махнув ей рукой. — Сегодня у нас лечение русалок. Их, бедолаг, карповая вошь заедает, поэтому они все жутко злые. Значит, так, когда я открою бочку, близко не соваться. Они хоть и разумны, да только не совсем. Надо осторожно! И не давайте русалке себя щекотать, а то насмерть защекочет! Ясно?
— Ясно! — ответил за всех Ванька.
— Ну и ладненько! Поехали!
Тарарах решительно сдернул с бочки крышку, и оттуда мгновенно высунулась бледная девушка с распущенными зелеными волосами.
— Фу, как от нее рыбой несет! Меня сейчас вывернет! — брезгливо сказала Гробыня, зажимая нос.
Русалка неприятно захохотала и, плеснув хвостом, метко обрызгала Гробыню водой из бочки. Причем досталось и маячившей поблизости Рите Шито-Крыто, одной из гробыниных подруг.
— А-а! Что она наделала! — завопила Гробыня, отскакивая в дальний угол зала.
— Ничего, высохнешь! Разве ж ей приятно? Она у нас такая красавица, а ты говоришь: рыбой пахнет! — сказал Тарарах.
Стоило русалке услышать комплимент, как она мгновенно перестала колотить по воде хвостом и начала прихорашиваться, смущенно хихикать и поправлять волосы.
Тарарах продемонстрировал, как из еловых шишек, корня одуванчика и ядовитых цветков лютика приготовить раствор, убивающий карповую вошь, и ловко обработал им хвост русалки.
— Видели? — сказал он. — А теперь ваша очередь. Кого я давно не вызывал? Пупсикова!
Неохотно вытащившись к доске, Дуся попыталась сделать то же самое, что и Тарарах, но русалка внезапно схватила ее за руку и принялась щекотать, да так, что у Дуси глаза на лоб полезли.
— Ну-ну, успокойся! — велел Тарарах, отправляя Дусю на место. — Это оттого, что ты взяла ее за плавник! Русалок за плавники не трогать, они этого не любят! А вот за чешую сколько угодно! Кто следующий?
Урок пролетел незаметно. Во всяком случае, для Тани. Хотя многим «темным» да и кое-кому из «светлых», она чувствовала, не слишком понравилось.
— Ну вот и все! Надеюсь, про русалок вам все понятно, — сказал Тарарах, взглянув на часы. — На следующее занятие прошу всех явиться в касках. Будем менять подковы у Пегаса, а он, пройдоха, здорово лягает задней левой...
Ребята стали расходиться. Таня вместе с Ванькой подошла к Тарараху, который заталкивал русалку в бочку.
— Уф, помогите, ребята! Надо будет ее в пруд выпустить! — пропыхтел он, пытаясь закрыть хохочущую русалку крышкой. Наконец ему это удалось, и он, ловко подпрыгнув, уселся на бочку.
— Тарарах, это Таня Гроттер! — сказал Ванька Валял-кин.
— Угу, я понял! Тебя ни с кем не спутаешь, — кивнул тот.
Сообразив, что он имеет в виду ее родинку, Таня хотела обидеться, но почему-то не смогла. На Тарараха невозможно было таить зло — такой он был радостный.
— Ты небось хочешь узнать, почему я такой странный? — продолжал преподаватель ветеринарной магии. — Челюсть тяжелая и вообще? Я ведь и не маг вовсе — не белый и не «темный». Но и не лопухоид. Я питекантроп.
— Питекантроп? Но они же жили жутко давно! Тарарах улыбнулся. Зубы у него были очень крупные и мощные, хотя и неровные.
— Видишь ли, какая вышла история... Ну мы завалили вроде кой-кого, а это оказался белый дракон — очень редкий. Даже среди драконов таких один на миллион. Ну это я потом узнал, лет так через несколько тысяч. А тогда просто лопать хотелось... А остальные, кто со мной дракона ел, им, короче, меньше повезло. Они сперва раздулись, как шары, а потом — бух! Хорошо, что питекантропы народ в общем не слабонервный, а то кое-кто обязательно хлопнулся бы в обморок... Мне уж потом сказали, что белых драконов ни в коем случае есть нельзя. У них только один кусочек есть около хвоста, который дает это самое бессмертие. Вот так я и маялся, пока наконец Сарданапал меня не подобрал и не научил за магическими существами ухаживать. Мне это дело сильно понравилось.
Неожиданно Тарарах, словно вспомнив о чем-то, помрачнел.
— Вот еще что, ребята. Не суйтесь в подвалы и другим скажите, чтоб не лазили.
— Вы о Замурованном Подвале, там, где волос? — спросил Ванька.
Тарарах покачал головой:
— Не... туда вы так и так не сунетесь: там все ходы перекрыты. Я о нижних подвалах говорю, там, где Жуткие Ворота... Что-то они дрожать последнее время стали: будто прорывается кто с той стороны. Я Сарданапалу сказал, а он говорит: мол, не волнуйся. Но я-то знаю, что с Жуткими Воротами не шутят! Ну пошел я... — Тарарах энергично перевернул бочку и покатил ее в выходу. Русалка внутри громко хохотала: похоже, ей нравилось кувыркаться.
Возвращаясь с занятий, Ванька и Таня обсуждали то, что только что услышали.
— А что такое Жуткие Ворота? — спросила Таня.
— Огромные медные ворота. За ними как раз и начинаются темницы... Ну где замурованы духи хаоса и древние боги. Если б они вырвались, кошмар что началось бы. Все бы перевернулось кверху дном, а сколько крови бы пролилось — реки. Да только ты не волнуйся: Жуткие Ворота никогда не откроются. Их циклопы охраняют, да и вообще Сарданапал за этим следит.
— А если кто-нибудь все-таки ухитрится их открыть? — спросила Таня.
— Да говорят тебе, это невозможно! — повторил Ванька. — Еще же волос есть! На самом деле на нем все держится, а Ворота только страхуют. Если же с волосом что-то случится, тогда только одни Ворота будут спасать от хаоса. Тшш, слышишь? Сюда кто-то идет!
За поворотом коридора зашаркали чьи-то шаги.
— Я тебе покажу, как стрелять в парадный портрет Древнира! Ты у меня будешь знать, поросенок! — раздался дребезжащий голос. По коридору, волоча за ухо упирающегося купидончика, топал Поклеп Поклепыч.
Почти налетев на Таню и Ваньку Валялкина, завуч очень сурово посмотрел на них и выпустил купидончика, предварительно разломав его лук. Подхватив с пола обломки, малыш заревел и взлетел, хлопая маленькими белыми крыльями и потирая смятое, как пельмень, ухо.
— Я тебе исе показу! Будес знать, как ломать луки! — пригрозил он Поклепу и, поправив красные подтяжки, юркнул в форточку.
— Интересно, что Поклеп тут делал? Не на портрет же Древнира он приходил любоваться? — удивилась Таня, когда завуч скрылся.
— Да нет. Он, наверное, на Исчезающем Этаже был, а сюда на обратном пути спустился, — предположил Ванька.
— На Исчезающем Этаже? — переспросила Таня. Ванька таинственно хмыкнул.
— Это одна из загадок Тибидохса. Целый день он этаж как этаж, а потом вдруг пропадает неизвестно куда. Раз — и нет его. Лестница обрывается, а дальше белый туман и пустота. Представляешь? Затем через какое-то время Этаж снова появляется, и все вроде на месте: статуи, картины, но если кто-то там был или даже кто-то из магов, то все. Те, кто пропал вместе с этажом, уже никогда не возвращаются.
— А Сарданапал? Он тоже не может их вернуть? — удивилась Таня. Ей почему-то казалось, что Сарданапал всесилен. Недаром все говорили про него, что он величайший маг после Древнира.
Ванька покачал головой:
— Ни Сарданапал, ни Медузия, никто... Они говорят, тут какой-то особый вид магии. Даже не магия, а вообще нечто непонятное. Единственное, что они сделали, — это загородили Этаж таким заклинанием, чтобы ни один ученик туда не мог проникнуть... Но все равно был случай, когда два лоботряса с третьего года обучения туда пробрались... Правда, это было уже десять лет назад.
— И что?
— А ничего. С тех пор их никто не видел, хотя слухи разные ходят, особенно среди привидений...
Таня поежилась.
— А Поклеп не боится туда ходить?
— Не знаю. Может, ему известно точное время, когда Этаж в очередной раз исчезнет, а может, прячет там что-то... С этим Поклепом вообще ничего не поймешь. Вроде он «темный», а иногда «светлую» магию использует. Весь Тибидохс знает как свои пять пальцев, ночами по подвалам бродит. Скользкая личность... А глазищи у него какие — прямо сверла, — вздрогнув, сказал Ванька.
Вспомнив ледяной взгляд Поклепа, буквально заморозивший ее в первую их встречу, Таня не могла с ним не согласиться.
* * * Вечером, когда висевшие в гостиной часы, трясясь от возмущения, упорно показывали стрелкой на подушку и издавали неприятные писклявые звуки, Шурасик вдруг вышел на середину комнаты и дрожащим голосом попросил всех не расходиться.
— Ого-го! Сейчас что-то будет! — фыркнула Гробыня. — Спорю, нам прочтут трехчасовую лекцию «О пользе мытья ног перед сном». Или «Теорию и практику чистки зубов в свете последних открытий магической медицины».
— Или мне устроят выволочку за историю с ботинками, — добавил Ванька.
На бледных щеках Шурасика выступили красные пятна.
— Замолчите, замолчите все... Не надо! — умоляюще воскликнул он. — Я хочу сделать совсем не это! Я хочу попросить прощения. Попросить прощения у всех вас — «светлых» и «темных».
— За что? Чего ты еще натворил? — напрягся Баб-Ягун. — Надеюсь, ничего не делал с моим пылесосом?
Но Шурасик его даже не услышал.
— Я хочу попросить прощения за себя самого, за то, что я такой, какой я есть... Я... мне очень больно, что все так получается. Я обязательно постараюсь исправиться и не быть больше таким... занудливым, высокомерным всезнайкой, — сделав над собой усилие, выговорил он.
У Баб-Ягуна даже челюсть отвисла: ничего себе, сказать такое про себя!
— А все-таки Шурасик молодец! Я бы так точно не смог, а ведь я тоже не подарок! — шепнул он Тане.
Тем временем Шурасик извлек откуда-то большую коробку, полную ярко-красных картонных сердечек.
— Вот... — смущенно произнес Шурасик. — Это я сделал в подарок. Если кто-то считает, что может дружить со мной и принимать меня таким, какой я есть, пусть возьмет эти сердечки и носит их на груди... Если же нет, то не надо. Просто я буду знать, что вы меня не любите и... и... не хотите со мной знаться.
Потупившись, он пробормотал какое-то заклинание, и тотчас сердечки, выскакивая из коробки, стали по одному перелетать в руки ко всем, кто был в гостиной. Таня внимательно рассмотрела свое сердечко. На нем мельчайшими камешками, подобранными с редким искусством, было выложено «DD». Страшно было даже представить, сколько времени у Шурасика ушло, чтобы изготовить целую коробку таких!
— А что такое «DD»? Дурацкий дихлофос? Дважды дубина? — поинтересовалась Гробыня, на которую на одну только, кажется, не произвела впечатления речь Шурасика. Впрочем, Гробыню, кажется, вообще невозможно было тронуть. Разве что сказав ей, какая она сногсшибательная.
— DD — «Давайте дружить»! — воскликнул Шурасик чуть ли не со слезами. — Это значит, что тот, кто носит это сердечко дружбы, не обижает меня и не смеется надо мной! Что я, виноват, что я такой, какой я есть? Что мне всегда мало домашних заданий?
— Разумеется, ты не виноват, — ободрил его Ванька и первым приколол значок к своей майке.
Следом за ним это сделали Баб-Ягун, Рита Шито-Крыто, Дуся Пупсикова да и все прочие. Таня вздохнула и последовала общему примеру. Правда, носить на груди красное сердечко с надписью «DD» — уж больно нелепо. С другой стороны, если не приколешь — нанесешь Шурасику страшную обиду. Подумать только: бедняга несколько ночей не спал: вырезал и клеил эти значочки!
«Денька два поношу, а потом потеряю при первом же случае», — подумала она.
Из всех, кто был в гостиной, только Гробыня и Гуня Гломов не нацепили сердечки, однако возвращать их Шурасику они тоже не собирались.
— Я, пожалуй, нацеплю свой значок на Черные Шторы! Им будет крайне приятно получить такой подарочек! — заявила Гробыня.
Услышав это, Шурасик вспыхнул от обиды. Он рванулся было к Гробыне, чтобы отнять у нее значок, но внезапно глаза у него закатились, и он рухнул в обморок. Гробыня повертела пальцем у виска и, сунув сердечко в карман, ушла. Гуня Гломов потянулся за ней. Вскоре разошлись и остальные, включая очнувшегося Шурасика, который очумело хлопал ресницами, повторяя: «Где я?»
— Знаешь, — задумчиво сказал Ванька, провожая Таню до ее комнаты, — я не буду больше дразнить Шурасика. Я не подозревал, что он так глубоко переживает.
Глава 11
МАГИЧЕСКИЙ ВОЛОС
— Захватила контрабас? Молодец! Обожаю магический пилотаж! Кстати, через неделю у нашей сборной матч с оборотнями, — сообщил Баб-Ягун, когда, отправляясь на первый для Тани магический пилотаж, они проходили мимо циклопа. Одноглазый великан сумрачно точил секиру, изредка отвлекаясь от своего занятия, чтобы поковырять в носу. Его бешеный глаз был почти не виден под полуопущенным веком.
Баб-Ягун тащил пылесос, сиявший начищенным хромированным ободом и новенькой удлиненной насадкой на трубу, про которую внук Ягге хвастал, что она суперскоростная. У Гробыни тоже был отличный пылесос: маленький, компактный, но чувствовалось, что очень мощный. Зато пылесос Ваньки Валялкина был совсем старым: с болтающимся шнуром, обмотанной изолентой трубой и мотором, про который Ванька говорил, что он глохнет в самое неподходящее время.
Дуся Пупсикова и Верка Попугаева несли одна скрипку, а другая странной формы предмет с нагромождением всевозможных палочек и выступов, явно шаманского происхождения. Самая легкая ноша была у Шурасика: через плечо у него была перекинута длинная швабра с пропеллером.
В полукилометре от мрачной громады Тибидохса располагался большой стадион, по краям которого находились огнеупорные ангары с драконами. Изредка то из одного, то из другого ангара доносился утробный рев, ударявший по барабанным перепонкам, а из щелей начинал валить удушливый серный дым.
Едва группа ребят остановилась посреди поля, как к ним, хромая, приблизился маленький кособокий человечек, широкоскулый, кривой на один глаз, не сгибавший при ходьбе в колене левую ногу. На шее у него висел золотой медальон с надписью: «Соловей 0. Разбойник. Тренер по магическому пилотажу».
— Что значит "О"? — шепнула Таня.
— Одихмантьевич... — так же шепотом ответил Баб-Ягун.
Соловей О. Разбойник хмуро посмотрел на Таню, а затем, уже с некоторым уважением, — на ее контрабас: видно, знал толк в летательных инструментах.
— Сарданапал говорил мне про тебя. Ты — Гроттер, — процедил он. — Уверен, летать ты не умеешь и правил не знаешь...
Гробыня презрительно хихикнула. Гуня Гломов противно заржал. Да и многие из «белых» не сдержали улыбок.
Обидевшись, Таня хотела сказать, что летать она немного умеет, а вот правила точно не знает, но промолчала, решив, что Соловей все равно ей не поверит. К тому же она уже привыкла к тому, что все «темные» скверно к ней относятся.
Соловей О.Разбойник нахмурился, и все улыбки разом пропали.
— Всем молчать и слушать! Или кто-то уже возомнил себя профи? Теперь про правила. Правила несложные: одно поле, по десять игроков и одному дракону в команде, пять мячей: чихательный, пламягасительный, одурительный, перцовый и обездвиживающий. Пламягасительный мяч перешибает пламя на всю игру — три очка. Перцовый заставляет выплевывать ранее проглоченных игроков — пять очков. После чихательного дракон широко разевает пасть, что дает возможность забросить новые мячи. Два очка. После одурительного мяча дракон временно ничего не соображает и может глотать как игроков своей команды, так и зрителей. Одно очко. И самый важный мяч — пятый: обездвиживающий. Он усыпляет дракона. Десять очков. Команда, которая забросит обездвиживающий мяч, почти наверняка победила... Но забросить этот мяч сложнее всего, поскольку он самый тяжелый и бросать его надо почти вплотную. Ну а в остальном дело просто. Пять игроков в нападении, трое прикрывают дракона, а оставшиеся двое мешают дракону глотать игроков своей команды... Игра заканчивается в двух случаях: когда все мячи заброшены или когда все игроки проглочены. Понятно?
— Э-э, понятно, — подтвердила Таня.
— Что тебя понятно, дурочка с переулочка? Сечешь: дракон — ам! — и ты в брюхе! Вместе со своей бородавкой! Или что это такое у тебя на носу? — скаля желтые зубы, крикнул Гуня Гломов.
Таня, зардевшись, щелкнула безымянным пальцем и метко забросила Гуне в рот зеленую искру. Обычно искра почти не обжигала, но язык очень уязвимое место. Гломов покачнулся и, по-рыбьи разевая рот, запрыгал от боли.
— Чихательный мяч! Два очка команде «белых»! — засмеялся Ванька.
Соловей строго кашлянул, и хохот моментально прекратился.
— Всем тихо, а то наложу заклятие немоты! — прикрикнул он. — Через неделю решающий матч между сборной Тибидохса и сборной оборотней. Здесь, на нашем поле. Драконы в это время года готовятся к спячке и поэтому злее и опаснее, чем всегда. — В этот момент, словно в подтверждение его слов, сразу два ангара затряслись от хриплого рева и окутались черным дымом. Дуся Пупсикова охнула, а Шурасик сделался белым, как лист бумаги.
Соловей язвительно ухмыльнулся. У него была припасена жуткая новость:
— И, наконец, еще одно. Так как встреча серьезная, все драконы будут голодными, без пламягасительных намордников и противоглотательных решеток. Нашими «воротами» будет сам Гоярын, если это имя вам о чем-то говорит...
После такого известия посерел даже Гуня Гломов.
— А вы как хотели? Кому страшно — играйте в песочнице! — остекленев глазом, крикнул Соловей О.Разбойник. — Драконбол — это не просто самый древний в мире спорт, в который играли самые отважные и сильные маги! Это сама жизнь! Сегодня мы будем отрабатывать технику увертывания... Эй, там, вывести Ртутного!
Ворота ближайшего к ним ангара с жутким скрипом поднялись. Девять джиннов с трудом удерживали на цепях рвущегося дракона. Его золотистая чешуя сверкала на солнце, а из ноздрей вырывался дым — верный признак того, что дракон не в духе. Размерами он втрое превосходил крупную лошадь. От ударов его кожаных крыльев поднимался вихрь, и в глаза ребятам летел песок. В красных голодных глазах дракона читалось желание сделать из всякого хорошо прожаренную котлету собственного приготовления.
Соловей наклонился и, достав из сумки небольшой красный мяч, подбросил его на ладони. Сбоку на мяче располагалось крепление, позволяющее пристегивать его к предплечью, чтобы не терять мяч на виражах.
— Отличный перцовый заряд! — гаркнул Соловей. — Как известно, после него драконы всегда свирепеют. Кто рискнет подлететь совсем близко и забросить его в пасть Ртутному? Сразу предупреждаю, что ему это не понравится. Потом нужно будет успеть пересечь поле и нырнуть в убежище для игроков: вон там, на том конце поля, — очерченный магией красный круг. Ну?..
— А поспокойнее дракона нет, а то этот какой-то психованный: еще ударит хвостом, так и вовсе прикончит? — неуверенно спросил Гуня Гломов.
По тому, что ни один из ребят даже не улыбнулся, Таня сообразила, что все с ним согласны. Даже у Баб-Ягуна заметно побелели губы, а уши, напротив, стали пунцовыми. Видно, несколько часов, проведенных в драконьей пасти, не изгладились еще из его памяти. Да и потом, разве такое забывается?
— Можно задать вопрос? Это про этого дракона профессор Клопп рассказывал, что он сбил два американских истребителя, когда защитная магия над островом дала сбой? — как всегда некстати, влез Шурасик.
Баб-Ягун ткнул его кулаком:
— Тшш! И без тебя тошно! Ты же знаешь, драконы не любят, когда их обстреливают ракетами.
Соловей О.Разбойник, слышавший эту перепалку, ухмыльнулся:
— Эх вы, трусы!.. Да, это он, Ртутный... А я еще думал найти среди вас игрока в сборную Тибидохса. После того как в прошлом месяце мой лучший нападающий столкнулся в полночь с Безглазым Ужасом, как раз освободилось место.
Таня заметила, как Баб-Ягун и Ванька Валялкин при упоминании сборной Тибидохса разом вздрогнули и подались вперед. Еще мгновение — и с их губ слетят слова, но тут... тут Таня вдруг услышала чей-то громкий голос.
— Давайте я! — сказал этот кто-то, а когда на нее разом уставились две дюжины глаз, Таня поняла, что этот голос был ее собственным.
— КАК! Ты?! Шутки шутишь, Гроттер? — Соловей просверлил ее раздраженным взглядом. Но уже через секунду холод в его уцелевшем зрачке сменился ехидством. — Конечно, я тебя не отговариваю!.. Эй, отпустить дракона!
Джинны ловко сдернули с дракона намордник, а затем, одновременно отстегнув цепи, отскочили. Один чуть замешкался, и дракон сшиб его ударом кожистого крыла, точно кеглю. Опрокинутый джинн еще кувыркался, а дракон уже взлетел и заметался у них над головами, удерживаемый лишь магической преградой, мешавшей ему покинуть пределы игрового поля. Только теперь, с земли, по-настоящему стало видно, какой он огромный. Размах его крыльев был пугающе велик, а длинный гибкий хвост, заканчивающийся подобием стрелы, хлестал с умопомрачительной скоростью. Недаром кличка дракона была Ртутный — для такого порывистого, сверкающего чешуей молодого дракона лучше прозвища было не придумать.
Таня опустила глаза, но все равно невольно следила за его скользящей по песку тенью. Только бы не струсить. Быть не может, что она погибнет. Соловей этого не допустит, хотя... Тут она вдруг вспомнила, что он как-то странно смотрел на нее — так, как смотрят все «темные», — со скрытым недоброжелательством.
— Не надо Таню! Я вместо нее! — вызвался Ванька, бросаясь к своему пылесосу. Но, как назло, его дряхлый пылесос, вместо того чтобы взлететь, подпрыгнул метра на три, и от него отвалилась труба. Свалившись на землю, Ванька ушиб ногу и закусил губу, чтобы не заплакать от боли и досады.
— Валялкин, где ты выкопал этот хлам? Он и до свалки не долетит! — с издевкой хмыкнула Гробыня.
— Ну так что, Гроттер? Вперед! Дракон уже в небе! — поторопил Соловей.
— Да... Я уже иду... — Таня огляделась в поисках своего контрабаса. «Не смотреть на дракона! Не смотреть!» — говорил ей один голос, а другой издевался: «Как же ты ему мяч забросишь в пасть с закрытыми-то глазами?»
— Погоди! — догнал ее Баб-Ягун. — Запомни: у молодых драконов пламя не такое горячее, зато они гораздо резвее... И учти, по прямой он летает бы... — Внезапно Баб-Ягун схватился за одеревеневшие губы, из которых, несмотря на все попытки, не вылетало теперь ни звука.
Соловей О.Разбойник подул на кольцо, из которого только что вылетела красная искра.
— Не подсказывать! Пусть сама разбирается! Я предупреждал, что наложу заклятие немоты! — рявкнул он.
На ватных ногах Таня направилась к контрабасу. Никто не смеялся: даже Гробыня и Гуня Гломов отчего-то заглохли. Видно, то, что она делала, и правда граничило с безумием.
— Держи огнеупорную мазь... И волосы тоже смажешь! Пахнет скверно, но так надо. — Сунув руку в карман, Соловей бросил ей склянку с желтой мазью, от которой слезились глаза.
— Упырья желчь! Отличное противоожоговое! Но учти: попадет на язык, сама упырицей станешь! — крикнул Ванька.
— Кому сказал: не подсказывать! — воскликнул Соловей, накладывая заклинание немоты и на него.
«Ага! Так он рассчитывал, что я все-таки возьму желчь на язык!» — догадалась Таня, поспешно растираясь вонючей мазью.
— Фу, как от тебя несет! — не преминула поморщиться Склепова.
— Смотри, мазну по носу! — пригрозила Таня, но пригрозила неохотно: не до того было.
И вот наконец наступил момент, когда откладывать дольше стало уже невозможно. Таня села на контрабас и, прошептав заклинание, взмыла в небо, держа в одной руке смычок. «Ой, дядя Герман! Ой, Пипа! То-то бы вы порадовались!» — пробормотала она и, сделав несколько пробных виражей, стала осторожно подлетать к дракону сзади. То опускаясь к земле, то взмывая, Ртутный скользил над полем, изредка врезаясь в магический заслон. Его длинная шея была повернута к джиннам, отвлекавшим его с земли пестрыми платками. Таню дракон пока не замечал.
Решив воспользоваться этим, девочка стремительно пронеслась над спиной Ртутного и заскользила вдоль его шеи. Порывы ветра от драконьих крыльев бросали контрабас то в одну, то в другую сторону, и Тане приходилось балансировать всем телом, чтобы инструмент не терял управления. Она уже видела два близко посаженных глаза, короткую морду и пасть с выступающей нижней губой. В том, чтобы дракон ее как можно дольше не заметил, она усматривала свой единственный шанс. Если она сумеет забросить мяч, а потом резко помчится к убежищу, Ртутный не успеет опалить ее.
«Раз... два...» — начала считать Таня и, свесившись с контрабаса, прицелилась уже, чтобы метнуть в пасть дракону мяч, но тут Ртутный вдруг вскинул морду. Маленькие глазки, запылав раздражением, уставились на контрабас, а еще секунду спустя к Тане устремилась распахнутая пасть. Девочка поняла, что подлетела неосторожно близко и дракон заметил ее.
В последний миг завалившись вправо, Таня сделала невероятный вираж и, нацелив смычок, помчалась к убежищу. Струя драконьего пламени пронеслась совсем близко. Удары крыльев участились: Ртутный настигал, на лету обстреливая ее пламенем.
До убежища оставалось совсем немного, когда перед глазами у Тани что-то полыхнуло. Ослепленная, она слишком резко повела смычком, и в следующий миг, подброшенная скользящим ударом драконьего крыла, слетела с контрабаса. Инструмент со смычком полетели вниз, сама же Таня, перевернувшись, упала на шею дракона и машинально — боясь лишь одного: упасть — вцепилась в нее. Когда же секунду спустя к ней вернулось зрение и она поняла, на чем сидит, то завопила от ужаса и едва не разжала руки, но вовремя сообразила, что отпускать шею будет еще опаснее, чем оставаться на ней. Тут, во всяком случае, ее не достать пламенем. Закладывая виражи, Ртутный носился над полем и, ощущая на своей шее нечто постороннее, свирепел все больше и больше.
Перехватываясь правой рукой, Таня внезапно обнаружила, что мяч все еще пристегнут к ее предплечью. Тут, стремясь стряхнуть ее, дракон сильно мотнул головой, и Таня с оглушительным визгом скатилась прямо к нему на голову, вцепившись руками в выступы чешуи у него над глазами и обняв ногами верхнюю часть шеи Ртутного. Раз за разом Ртутный резко встряхивал головой, но Таня держалась крепко. Отчаяние придало ей сил, к тому же довольно скоро она поняла, что дракон, как это ни смешно, не может ее сбросить, во всяком случае, пока он в воздухе.
Пасть Ртутного была плотно закрыта, но, даже будь она распахнута, Таня все равно не дотянулась бы до нее. Пасть находилась гораздо ниже, зато широкие ноздри, выбрасывающие серные клубы, были совсем близко. Не задумываясь, что из этого выйдет, а желая лишь избавиться от мешавшего ей мяча, Таня выждала, пока ноздри в очередной раз начнут втягивать воздух, и, отстегнув мяч, сунула перцовый кругляш дракону в ноздрю. Дракон втянул его вместе с воздухом, а несколько секунд спустя послышался негромкий хлопок: перцовый мяч сработал.
Внезапно дракон распахнул пасть во всю ширину и чихнул так, будто в голове у него взорвалась граната. Таню буквально смело с его морды, и, кувыркаясь, она шлепнулась на песок, замедлившись уже у самой земли на страховочном заклинании. К ней бежали все «белые» и «темные», что были на поле, а позади, с ее контрабасом в руках, раздраженно хромал кривой тренер по магическому пилотажу.
Тем временем джинны ловили оглушительно чихавшего Ртутного, которого от его собственных чихов, становившихся все громче, переворачивало и отбрасывало то на один, то на другой магический барьер. Да и как могло быть иначе, когда от чихов сотрясалось все его тело?
— Как ты летела! А как уклонялась! Это было... было... Никогда такого не видели! — задохнулись в восторгах Дуся Пупсикова и Верка Попугаева.
— Здорово ты его! Я думал, он тебя спалил, а когда твой контрабас упал — я решил, что все, тебе конец! А тут еще Шурасик как завизжит, даже громче, чем девчонки... Но какие все-таки гады! Я точно видел, что кто-то метнул в тебя красную искру. Вот только кто — не рассмотрел. Кому-то очень хотелось, чтобы ты оказалась у дракона в пасти! — возбужденно воскликнул Ванька Валялкин. Похоже, что они с Баб-Ягуном как-то ухитрились снять заклятие немоты.
— Искру? — Таня смутно припомнила красную вспышку, ослепившую ее за мгновение до того, как Ртутный на нее бросился.
Оттолкнув Ваньку, к ней подскочил Баб-Ягун.
— Почему ты не петляла? Я же пытался сказать: на прямой он быстрее, петляй! Но все равно здорово! Никогда не видел, чтобы кто-нибудь отправил дракона в такой нокаут! — воскликнул Баб-Ягун.
Ребята расступились. Вперед пробился запыхавшийся Соловей. Он то открывал, то закрывал рот, не находя, видно, что сказать.
— Ну Гы-гы-гы-гроттер! — наконец пропыхтел он. — Я играю в драконбол четыреста лет и в первый раз вижу, чтобы перцовый мяч забрасывали дракону в ноздрю!.. Четыреста лет! И хотя это не противоречит правилам, но... Уф! Бери свой контрабас и марш отсюда! — И Соловей ткнул пальцем в сторону раздевалки.
Кто-то из «темных» заржал. Таня даже не повернулась, чтобы выяснить кто. Она понуро встала и, обняв свой инструмент, поплелась с поля. Она была уверена, что все пропало. Десять шагов, двадцать... Груз разочарования становился все невыносимее, но тут ее догнал голос Соловья:
— Эй, Гроттер! Сейчас отдохнешь, а чтобы завтра была на тренировке! Я взял тебя в сборную!
За спиной у Тани кто-то разочарованно вскрикнул и тяжело рухнул на песок. Гробыня Склепова терпеть не могла, когда кому-то везло.
* * * Весь вечер первогодки гудели в общей гостиной. Не могли прийти в себя, раз за разом переживая сегодняшние события.
— Знаешь, как Соловей переполошился, когда твой контрабас стал падать! Подхватил его каким-то заклинанием и не дал разбиться! Он даже о тебе, по-моему, меньше трясся, чем о твоем контрабасе, — говорил Ванька Валялкин.
— Матч с оборотнями — дело нешуточное. Они два раза колотили команду Тибидохса. А какой у оборотней дракон! Жуть! От мячей увертывается, зато нападающих глотает, как конфеты. Недаром Соловей берет «воротами» самого Гоярына, — задумчиво сказал Баб-Ягун.
— А если оборотень ее тяпнет, она ведь сама станет оборотнем? Да? — заинтересовалась Дуся Пупсикова, угощая Таню шоколадными конфетами. Дуся была жуткой сладкоежкой, в отличие от Ваньки, который, хотя и был вечно голоден, не любил сладкого.
— И что, такие случаи бывают? — напряглась Таня.
— Нет, — сказал Баб-Ягун.
— А я читал в «Истории драконбола», что да, — встрял Шурасик. — Когда оборотням нравится какой-то игрок чужой команды, они думают: «Ага! А не переманить ли нам его к себе? Только и делов-то, что тяпнуть».
Шурасик выглядел довольным и умиротворенным. Еще бы: ведь с ним теперь все дружили! На груди почти у всех тибидохцев, за исключением разве что Гробыни, были пришпилены его красные сердечки.
* * * Всю неделю перед матчем Таня тренировалась вместе со сборной, в которой она была самой младшей. Кроме нее, в сборную входили четыре «темных» ученика и пять «светлых». Причем тренировки они проводили не как-нибудь, а с Гоярыном. Остальных членов команды он более-менее узнавал, а вот Таню вполне еще мог обстрелять пламенем, хотя она и старалась почаще мелькать у него на глазах, чтобы Гоярын привык. Кроме того, на примере Гоярына и Ртутного Таня усвоила, что драконы терпеть не могут, когда к ним подлетаешь сверху или сбоку, в то время как игрок, приближающийся снизу, не вызывает у них такого раздражения. Правда, снизу проще попасть под удар хвоста, а это даже опаснее, чем быть проглоченной.
Тренер по магическому пилотажу по отношению к Тане вел себя довольно странно. Казалось, Соловей издали приглядывается к ней, приглядывается недоброжелательно, но одновременно будто с некоторым уважением. На тренировках он давал ей самые сложные задания, заставляя ее летать на контрабасе, даже когда остальная команда уже не тренировалась. В результате к вечеру Таня оказывалась совершенно измотанной и засыпала над тетрадями по нежитеведению или над упражнениями по теоретической магии. Но что ей совсем не давалось, так это снятие сглаза. И хотя Зубодериха относилась к ней будто с симпатией, это нисколько не мешало ей накладывать на Таню на уроке те же заклятия, что и на остальных.
Такой напряженный ритм жизни на время заставил Таню забыть о пророчестве Древнира, таинственной близости то ли мертвой, то ли живой Чумы-дель-Торт и загадочном появлении Агуха в кабинете у Медузии. Лишь однажды вечером странное происшествие воскресило все эти неприятные моменты в ее памяти. Случилось это, когда, возвращаясь с поздней тренировки, она заблудилась в запутанных коридорах Тибидохса и вновь оказалась в Башне Привидений. Неожиданно где-то впереди по коридору послышались приглушенные голоса. Не желая сталкиваться со здешними обитателями, Таня поспешно нырнула за большую гипсовую вазу и притаилась за ней.
Голоса приближались. Осторожно выглянув, Таня увидела, что по коридору, не касаясь ногами пола, идет Поручик Ржевский, а рядом с ним медленно течет отвратительное существо в белой заляпанной кровью рубахе, с маленькой лысой головой. Его глаза смотрели черными провалами, и Таня догадалась, что это и есть Безглазый Ужас, привидение «темной» части Тибидохса, о котором она столько слышала.
— Ты ничего странного не замечаешь в последние дни? — сипел Безглазый Ужас.
— Угу, замечаю! Никого не забавляют мои шутки с носками! И ножики мне никто не поправляет! А еще, когда я разлил у Ягге котел с каким-то зельем, она запустила в меня поварешкой! Представляешь, в привидение! — с дурковатым смешком отвечал Поручик.
Безглазый Ужас досадливо поморщился. Его слова были уже почти неразличимы и долетали отрывками.
— Тупица!., не был в подземельях? Теперь всем понятно, что у нее здесь есть союзник. Он открыл путь... Безымянный Подвал... Скоро нежить завершит работу, и тогда...
Неожиданно Ужас осекся и уставился на вазу, за которой пряталась Таня.
— Погоди, я слышал шорох. Нас кто-то подслушивает! — хрипло сказал он и, раздуваясь, отчего он делался еще отвратительнее, потек к вазе.
Таня приготовилась крикнуть отпугивающее заклинание «Дрыгус-брыгус!», но тут из узенького коридорчика, ведущего из подвалов, вынырнул Поклеп Поклепыч. Заметив его, оба привидения трусливо ретировались.
Плешивый завуч Тибидохса, одетый в темный плащ, остановился напротив вазы и подозрительно огляделся. Таня почувствовала, что от него резко пахнет чем-то, да так, что у нее глаза заслезились, как тогда на поле.
Опасаясь, что он ее заметит, Таня даже дышать перестала, но Поклеп, кажется, уже заметил ее, потому что вдруг спросил:
— Ты здесь? Привидения тебя не напугали?
Голос у него звучал ласково. Решив, что дольше прятаться бессмысленно, Таня выглянула из своего убежища. Увидев ее, Поклеп Поклепыч почему-то вздрогнул, а потом заорал уже совсем другим голосом:
— А ты что здесь делаешь, Гроттер? А ну марш к себе! Тебе будет снижена оценка по поведению!
Таня, пораженная такой переменой, втянула голову в плечи и юркнула к лестнице. Уже по пути ей вдруг пришло в голову, что Поклеп повел себя странно. Очень странно. Более того, он определенно ее испугался. Да и вообще, ее ли он ожидал здесь встретить?
В общей гостиной сидел Шурасик и ухитрялся читать сразу четыре словаря и два справочника. Кроме того, рядом с ним еще лежала толстенная книга, на корешке которой значилось: «Профессор З.А. Нуддин. Дополнительные упражнения для тех, кому мало уроков».
— Шурасик, если маг побрызгался или растерся чем-то одуряюще пахнущим, то что это значит? — воспользовавшись случаем, спросила Таня.
Шурасик оторвал свой остренький носик от учебников и задумчиво уставился на нее.
— Ну... во-первых, от огня, если это упырья желчь... Ну, и наконец, сильные запахи приманивают нежить, — ответил он.
— Приманивают? Ты хотел сказать «отпугивают»? — удивилась Таня.
— Я сказал то, что хотел сказать! Нежить обожает всякую вонь, — обиделся Шурасик и, заткнув себе пальцами уши, вновь уткнулся в книги.
* * * Вечером накануне матча прилетели оборотни. Это были крепкие приземистые ребята, чем-то похожие на взрослых приятелей Пипы, с той только разницей, что щеки у них и все руки, за исключением разве что ладоней, были покрыты серебристой шерстью. Имена у оборотней были все на один лад: Груш, Туш, Фруш, Душ и дальше в том же роде. Их капитана звали Тобуш. Он отличался от своих приятелей удвоенными габаритами и несколькими шрамами на мрачном лице. Даже Гуня Гломов подумал, что не пожелал бы встретиться с ним ни в человеческом обличье, ни тем более в волчьем.
Что касается тренера, то он у оборотней был престранный. Карликового роста, едва достающий по пояс своим игрокам, но очень толстый и страшно сварливый. Казалось, он только и делает, что кричит на своих игроков. При этом черный медальон у него на шее болтается из стороны в сторону.
Ночь оборотни провели в одной из гостевых спален Башни Привидений. На другое утро склонный к сплетням Поручик Ржевский носился по всему Тибидохсу и клялся всем, что ночью слышал из комнаты, которую они занимали, волчий вой. Поручик так увлекся, что потерял два ножа и впал в глубокую депрессию, не зная, где их искать.
Ванька Валялкин тоже не спал этой ночью. В полночь у него всегда пробуждался неуемный аппетит, который уже не могли утолить однообразные котлеты и соленые огурцы его увечной скатерти. И тогда Ванька отправлялся на кухню, где знакомый полтергейст Ломунькин с удовольствием швырялся в него окороками и тортами. Но в ту ночь привычное течение похода на кухню нарушилось. Едва Ванька, ловко уворачиваясь от продуктового града, который обрушивал на него увлекающийся, попискивающий от азарта полтергейст, поджарил себе на сковородке сардельки, как в коридоре раздались чьи-то шаги. Бросив все как есть, Ванька забрался в большой медный котел и притаился там. Спустя несколько секунд в кухню вошла Медузия и подозрительно огляделась. Полтергейст метнул в нее головкой лука и трусливо забился за шкаф.
— А, так вот кто шумел... Смотри, тихо тут! — пробурчала Медузия, опускаясь на табурет.
Вскоре, осторожно выглянув из котла, Ванька убедился, что Медузия явилась среди ночи на кухню не за паштетами и не за блинами. Она явно кого-то ждала, но кого? Это стало понятно, когда на кухню проскользнула Зубодериха, читающая на ходу очередную греческую книжку, страницы в которой подсвечивала летящая перед ней свеча.
— Ты уже здесь? — услышал Ванька голос Зубодерихи.
— Да, — ответила Медузия. — Нам надо поговорить. Последнее время у нас в школе происходят странные вещи. Нежить в подвале, странные голоса, похищение меча из мира лопухоидов. Наконец, то, что девочка уже здесь... Думаю, все это связано с пророчеством. Точнее, с его следующей частью.
— Ты о «Коварство бессмертных нельзя угадать — предаст даже тот, кто не может предать»? — с пониманием спросила Зубодериха.
— Да. Древнир предупреждает: что удара нужно ждать от того, кого никак нельзя заподозрить...
— И кого же ты подозреваешь? — спросила Зубодериха.
Медузия понизила голос:
— Тебе не кажется, что Поклеп ведет себя очень странно?
— Поклеп Поклепыч? — удивилась Зубодериха. — Ты думаешь, он?
— Я ничего не думаю, — холодно сказала Медузия. — Я привожу лишь факты. Все время вздыхает, пропадает где-то. Дважды я видела, как он говорит сам с собой. Порой я задумываюсь: не руководит ли кто-то его волей?
— Ерунда! Поклеп всегда был странноватый! У тебя нет никаких доказательств. А почему, к примеру, не Сарданапал? Вот уж на кого совсем нельзя подумать, — улыбнулась Зубодериха. — Недавно я видела, как он зачем-то крался в подвал по той старинной лестнице, что ведет к Жутким Воротам.
— Чушь! — возмущенно оборвала ее Медузия. — Сарданапал никуда не будет красться! Он хозяин Тибидохса. Ему не нужно ни от кого прятаться... Я думала, ты дашь мне совет, Зуби, а ты порешь чушь! Если в ближайшее время что-то случится с волосом, ты знаешь, к чему это может привести. Под угрозой будут Ворота, да и все существование нашего мира! Та-Кого-Нет опасна для вас, «темных», ничуть не меньше, чем для нас, «белых».
Медузия энергично повернулась и ушла, хлопнув дверью.
— Погоди! Я знаю, что он для тебя сделал, но я совсем не то хотела сказать! Давай обсудим! — крикнула Зубодериха.
Схватив то, что попало ей под руку, она торопливо заложила книгу скворчащей на сковородке сарделькой и кинулась следом за Медузией.
Ванька выбрался из котла.
«Ну и дела тут в Тибидохсе творятся!.. Шастают где попало. Сардельку у меня сперли!» — уныло подумал он.
* * * К десяти часам утренний туман окончательно рассеялся. Отчасти это произошло благодаря зависшему над стадионом солнцу, отчасти стараниями профессора Клоппа, с которым долго шептался о чем-то Поклеп Поклепыч, выбранный старшим судьей. Арбитрами же были назначены Соловей и тренер оборотней Шуш. Обе команды вышли на поле и выстроились в две цепочки рядом с судьей. Драконов пока не выводили: они были заперты в противоположных ангарах, вздрагивающих от их рева.
Баб-Ягун, огорченный, что не попал в сборную, вновь напросился у Сарданапала в комментаторы.
— Рискни. Только смотри, чтобы тебе снова не устроили темную. Не надоело в гипсе ходить? — разрешил академик и велел Медузии принести Баб-Ягуну магический рупор.
Сарданапал выглядел утомленным. В руках у него Баб-Ягун заметил тоненькую брошюрку «Маг Черномор. Дрессировка и усмирение бород. Приготовление подчиняющей настойки для одушевленных усов». Глава Тибидохса все время в нее заглядывал, словно искал что-то, и за начинающимся матчем следил невнимательно.
— И вот, дорогие друзья, мы дожили до нового матча сборной Тибидохса и сборной оборотней, прибывших к нам издалека — из лесов Брянщины. Спору нет: встреча предстоит нелегкая. Оборотни — очень сильная команда, прочно занимающая место в первой тройке. Солнце ярко сверкает в ободках их новеньких мощных пылесосов. — В голосе Баб-Ягуна, разносящемся над полем, прозвучала зависть. — «Восьмисотая» модель Турбо, два мусоросборника, хромированные трубы, встроенное устройство для вертикального взлета! И это только базовая модель, я не говорю уже о дизайнерских наворотах и множестве запрещенных талисманов, которые они наверняка спрятали где-нибудь внутри пылесосов. Неудивительно, что с такой техникой им иногда удается побеждать...
Баб-Ягун закашлялся, но Ягге быстро взмахнула рукавом, и кашель прекратился. Одновременно третья по счету скамья в одном из секторов с грохотом обрушилась вместе со всеми, кто на ней сидел.
— Допрыгались? Если кто-то из болельщиков оборотней снова захочет меня сглазить, не пытайтесь. Меня подстраховывает бабуся... — предупредил Баб-Ягун. — А вот и она — моя любимая сборная! Сборная Тибидохса! Номер первый Жора Жикин, непревзойденный мастер левитации и пространственных перемещений, ухитрившийся одной лишь силой желания переместиться в эфирную студию популярного телешоу, откуда его и забрали в Тибидохс. К сожалению, пылесосов Жора не любит, предпочитая им швабру с пропеллером. «Спасибо, хоть не метлу», — подсказывает мне мой друг Ванька... Номер второй Демьян Горьянов, из «темных» магов, отличный игрок и любимый ученик профессора Клоппа. Есть только одно «но». От его взгляда прокисает даже чай, вследствие чего кормят его всегда отдельно. Пылесос модели «Буран-100У». Очень быстрая, но, к сожалению, плохо управляемая машинка... Номер третий, Катя Лоткова, входящая в группу защиты дракона. Симпатичный пылесосик «Грязюкс», увешанный безобидными амулетиками. В мире лопухоидов в Катю влюблялись все без исключения мальчики, пока наконец весь ее дом, как и асфальт рядом с ним, не стал исписан краской с признаниями. Когда стало ясно, что без магии тут не обходится, Катю забрали в Тибидохс. Драконы ее просто обожают, да и не только драконы...
Уши у Баб-Ягуна слегка зарделись.
— Э-э... Я отвлекся... Продолжаю... Номер четвертый, Семь-Пень-Дыр, отличный нападающий с удивительной реакцией. Попал в Тибидохс после того, как решил все задания городской контрольной по математике за шесть с половиной минут, после чего от скуки превратил свою учительницу в выдру. Номер шестой, Рита Шито-Крыто, гитара с прицепом модели «Тузик-реактив». Никто никогда не знает, что она сделает в следующую минуту, в том числе и на поле... Номер седьмой — капитан команды Юра Идиотсюдов. Прекрасный организатор, большой авторитет. Один недостаток — чрезвычайно вспыльчив. Попал в Тибидохс после того, как сто семнадцать раз в течение недели подрался со всем классом из-за того, что слишком рьяно проверял у всех сменную обувь, о чем его не просили даже учителя. Дар регенерации. Царапины и ссадины заживают на нем за считанные минуты. Номер восьмой, Рома Кисляков, группа защиты дракона. Моющий пылесос «Лопух-дизель», огромная и неповоротливая машина, с которой, однако, лучше не сталкиваться в воздухе — снесет на месте. Единственный, кого никогда не глотали драконы. Причины очевидны: душ тоже иногда надо принимать... Номер девятый, Лиза Зализина. Не боится огня. В лопухоидном мире ухитрилась не сгореть в жутком пожаре, который, кстати, сама же и устроила. Играет в нападении. Летающие часы с кукушкой. Кукушка, кстати, очень больно клюется... И, наконец, десятый номер — нападающая Татьяна Гроттер, недавняя тренерская находка. Настоящая королева полета, лучшая из всех, кого я видел! Ее старинный контрабас работы Феофила Гроттера — исключительно быстрый и вместе с тем маневренный...
Голос Баб-Ягуна скрылся в шуме зрителей. Стадион загудел. Тысячи лиц повернулись к Тане. Ее не надо было дольше представлять: одно имя говорило само за себя. Все оборотни разом устремили на нее глаза, а их тренер Шуш стал быстро что-то шептать капитану Тобушу, которому, чтобы подставить тренеру ухо, приходилось наклоняться чуть не до земли.
«Лучше бы Ягун помолчал! Вот трепло! Теперь жди от оборотней подлости. Ничего, если меня какой-нибудь оборотень тяпнет, я Ягуна тоже потом укушу: меньше в другой раз болтать будет!» — с досадой подумала Таня. От всеобщего внимания к собственной персоне она готова была провалиться под землю. К счастью, продолжалось это недолго. По знаку судьи разом открылись оба ангара, и джинны вывели драконов, что разом переключило внимание зрителей.
Громадный Гоярын, размах крыльев которого был так велик, что мешал ему даже маневрировать внутри защитного купола, шел сам, почти не замечая полусотни повисших на нем джиннов. Дракон оборотней был немного поменьше, но ничуть не менее опасен. Быстрый, очень плотный, с широкой пастью и зеленоватой чешуей, он сразу же гневно уставился на Гоярына близко посаженными желтыми глазами и вызывающе заревел. Гоярыну это совсем не понравилось, и он выдохнул пламя.
Теперь, когда на поле разом оказалось два больших дракона, оно вдруг показалось Тане тесным и неуютным. Захотелось поскорее вскочить на контрабас и взмыть вверх, где было гораздо просторнее. К тому же в воздухе она чувствовала себя куда как увереннее.
— Напрасно! Вот увидишь: мы обязательно грохнемся! Или, если не грохнемся, нас дракон сожрет! — услышала Таня скрипучий голос своего магического кольца. — Спорим на что хочешь, что произойдет нечто скверное? У меня чешется позолота, а это не к добру! Так и знай!
— Помолчи!
— Я не буду молчать! Я буду каркать! Грохнемся, грохнемся, грохнемся! — затряслось кольцо в старческом упрямстве.
К счастью, оно так разворчалось, что истратило свою разговорную магию меньше чем за пять минут и вскоре утихло. Настроение, однако, оно испортить успело.
— Матч вот-вот начнется, — продолжал весело тарахтеть Баб-Ягун. — Почти все приготовления завершены. Поклеп Поклепыч, самый беспристрастный и одновременно самый добродушный судья в мире, готовится дать сигнал джиннам, чтобы они отпустили драконов. Арбитры вынесли пять летающих мячей — чихательный, пламягасительный, одурительный, перцовый и обездвиживающий. Теперь лишь от игроков будет зависеть, кто первый перехватит инициативу...
Поклеп Поклепыч, которого при словах Баб-Ягуна о его добродушии явно передернуло, с кислым лицом махнул джиннам, и те разом отстегнули все цепи. Вначале взлетел дракон оборотней, а за ним и Гоярын. В тот же миг двадцать игроков оторвались от земли и помчались к ускользавшим от них мячам. Таня, успевшая уже набраться кое-какого опыта, сразу отделилась от основной группы и взмыла вверх — под самый магический купол, а оттуда, посмотрев, где находится ближайший к ней одурительный мяч, устремилась к нему. Где-то ниже слышался гул пылесосов оборотней и хитроумно петляла на своей гитаре с прицепом Рита Шито-Крыто, за которой уже гнался дракон оборотней.
— Ох мамочка моя бабуся! — восклицал Баб-Ягун. — Какой резкий старт! Кто-то из оборотней — Груш, Туш или Душ, — точнее не могу разглядеть, устремляется к Гоярыну с чихательным мячом. Мяч перехватывает Рома Кисляков и передает его капитану Идиотсюдову... Ох какая неосторожность! Рита Шито-Крыто врезается в одного из игроков защиты оборотней. Спорю на новую насадку для пылесоса, он подставился специально. Дракон оборотней пользуется этим и... кошмар! Рита Шито-Крыто проглочена в самом начале матча! Надеемся, что с ней ничего не случится, но в сборной Тибидохса осталось только девять игроков... Сразу три оборотня с капитаном Тобушем во главе пробиваются к Гоярыну с обездвиживающим мячом... Неужели они забросят его? Опасный момент! Защита опаздывает, но... какой удар хвостом! Молодец Гоярын! Пылесос разваливается в воздухе. Оборотень повисает на платке-парашюте, и капитан Тобуш торопливо оттаскивает его в убежище, где, вероятнее всего, он пересядет на трофейную гитару Риты Шито-Крыто... Обездвиживающий мяч отскакивает от зубов Гоярына, так и не попав в его пасть... Семь-Пень-Дыр вырывается вперед... Отлично, отлично! Таня Гроттер обходит двух оборотней и дает ему пас одурительным мячом. Бросок! Дракон оборотней проглатывает мяч и тотчас начинает бестолково кружиться на месте, обстреливая свою же защиту пламенем! Поклеп... простите, Поклеп Поклепыч... поднимает табличку с одним очком. Мог бы дать, между прочим, и два, но что можно ожидать от такого ду... Бабуся, не толкай меня! Я хотел сказать «душевного судьи». Что я вижу! Оборотни своим знаменитым клином атакуют Гоярына, буквально сметая Катю Лоткову. Неужели опять таран? Когда же наконец положат конец этой грубой игре? Куда смотрят арбитры? Катя Лоткова приземляется. Ее пылесос поврежден. Она не может больше продолжать игру. Мне кажется, я вижу на глазах ее слезы. Да сделайте же что-нибудь, академик! Надо пресечь возможность грубой игры в самом начале!
Баб-Ягун подпрыгнул от возмущения и обернулся было к Сарданапалу, но увидел лишь его спину. Черноморов быстро уходил куда-то, провожаемый удивленным взглядом Медузии. Но у Баб-Ягуна не было времени думать, куда исчез Сарданапал. Матч продолжался.
— Внимание! Опасный момент! Нападающий оборотней — кажется, это Груш — забрасывает мяч — не успел заметить какой — в глотку Гоярыну, но и сам не успевает ускользнуть! Гоярын глотает его. Мяч взрывается у него в глотке, и только что проглоченный оборотень пулей вылетает наружу. Драконий чих порядком его оглушил. Как бы там ни было — гол забит! Оборотням засчитаны пять очков — они вырываются вперед!.. Но команда Тибидохса не сдается! Жора Жилкин перехватывает пламягасительный мяч и перебрасывает его Тане Гроттер. Трое оборотней плотно берут Таню в кольцо, а один, кажется, сам капитан Тобуш, включив реактивное ускорение, приближается снизу. Это, несомненно, попытка тарана, но... Какое пике! Оборотни даже не ожидали, что такое возможно. Таня пытается ускользнуть из ловушки. Один из оборотней почти отрезает ее, но его медальон цепляется за колок контрабаса. Цепочка лопается, и медальон падает! Невероятно! Без медальона оборотень моментально превращается в волка. Теперь понятно, зачем им нужны медальоны. Волк пытается удержаться на пылесосе, но лапы соскальзывают, и он падает. Отличное наказание за грубую игру! Теперь медикам придется немало повозиться: уверен, они в жизни не встречали другой такой же кусачей лепешки! — Где-то снова треснула скамья и кто-то обиженно завыл. — Молодец, бабуся! Комментатора надо защищать... Что я вижу! Таня Гроттер обыгрывает защиту, ныряет под морду дракона, увертывается от клацающих зубов и — забрасывает мяч! Заклинание срабатывает! Вместо пламени дракон оборотней выдыхает теперь лишь безобидный дым.
Забросив мяч, Таня вновь взмыла на самый верх магического купола и стала выжидать, пока очередной мяч — а их оставалось лишь два — подлетит поближе. Она ощущала такое единение с контрабасом, которого не испытывала никогда прежде. Тот повиновался любому движению смычка, и даже оборотни на своих пылесосах уже не отваживались за ней гнаться. Демонстрируя это, Таня не удержалась и пронеслась перед самым носом у их капитана, а тот, видя уже, что ее не схватить, лишь злобно щелкнул зубами. Сражение было в самом разгаре. Трибуны ревели. Лиза Зализина и Демьян Горьянов столкнулись лбами, погнавшись за обездвиживающим мячом. Прочихавшись, взбесившийся Гоярын проглотил разом двух оборотней и, что самое грустное, вместе с ними капитана команды Тибидохса Юру Идиотсюдова. Мгновенье спустя Гоярын небрежно, точно шелуху семечек, отплюнул его пылесос... Семь-Пень-Дыр махнул рукой, привлекая внимания Тани... Так и есть: справа мелькнул обездвиживающий мяч, к которому уже неслись оборотни.
Прижавшись грудью к контрабасу, Таня вытянула вперед руку со смычком и рванулась вперед, отважно проскочив в крошечное пространство между оборотнями. Она поймала обездвиживающий мяч, больно ударивший ее по ладони, и в последний миг резко нырнула вниз, уходя от погони.
Тобуш что-то гневно закричал ей, явно угрожая, но девочка уже устремилась к зеленому дракону. Однако, когда она подлетела к нему, оказалось, что мяч уже не нужен. Защита недосмотрела, и оба дракона — Гоярын и зеленый — сцепились между собой в воздухе, ударами крыльев расшвыряв всех случайно оказавшихся рядом игроков. Соваться к ним теперь было бы безумием — Таню попросту раздавило бы между драконьих тел.
— Вы это видели? — надрывался Баб-Ягун. — Какая схватка в воздухе! Какая ошеломительная битва! Взбешенные «ворота» обмениваются ударами хвостов, в ход идут зубы, крылья... Не хотел бы я теперь снова оказаться в желудке у Гоярына, хотя, возможно, сейчас это самое безопасное место, если, конечно, задира Идиотсюдов не устроил внутри потасовки с оборотнями. Что решат арбитры? Где судья? Где, наконец, дежурные маги? Никогда прежде схватка команд не переходила в схватку «ворот»...
Внезапно Баб-Ягун осекся. Трибуна, на которой он стоял, внезапно подскочила. По земле прошла глубокая трещина, в которую чудом не провалились оба арбитра. Скамьи упали, многие зрители попадали друг на друга. Под землей что-то загудело и лопнуло с сухим треском, будто оборвался туго натянутый толстый канат. Главная башня Тибидохса вздрогнула. Показалось даже, что она вот-вот обрушится, но башня устояла. Глухой мужской голос, трижды воскликнувший: «Бойтесь хаоса!» — вырвался из подвалов Тибидохса и прокатился над полем. Оба дракона неожиданно выпустили друг друга и уныло прижались к земле, точно напуганные собаки. Матч прервался сам собой, несмотря даже на то, что некому было остановить его: главный судья Поклеп куда-то исчез незадолго до этих странных событий.
Преподаватели перешептывались, вскакивали со своих мест и по одному, по два бросались к Тибидохсу. Джинны поспешно загоняли драконов в ангары. Те почему-то не сопротивлялись, даже без возражений вернули проглоченных игроков. У обоих оборотней под глазами светились хорошие фонари: видно было, что Юра Идиотсюдов порядком их отмутузил, сам отделавшись лишь оторванным рукавом и несколькими царапинами.
Никто ничего не понимал. Дуся Пупсикова кричала, что началось землетрясение, а Гробыня утверждала, что вырвались титаны. Все прояснилось лишь тогда, когда на трибуну, пошатываясь, поднялся Сарданапал. Он был бледен, растрепан, его усы бессильно поникли, а борода трижды обвилась вокруг шеи. Академик выхватил у Баб-Ягуна рупор. Голос у него дрожал:
— Прошу соблюдать спокойствие. Пока шел матч, кто-то пробрался в Безымянный Подвал и разрубил магический волос, высвободив находящийся в нем голос Древнира, после чего скрылся через прорытый нежитью ход! Циклопы не сумели ему помешать. Спокойной жизни пришел конец. Уверен, вскоре мы услышим о Чуме-дель-Торт...
Глава 12
ГИЕТТ, КОТТ И БРИАРЕЙ
На другое утро на практической магии профессор Клопп выглядел крайне довольным. Он покачивался у себя в гамаке, болтая тонкими кривоватыми ножками, и радостно пояснял, как приготовить невидимую смесь из цветка папоротника и акульего жира. Когда же дело дошло до практики, то ничего не получилось даже у Шурасика, а у Ваньки Валялкина невидимой стала только голова. Просочившийся в класс сквозь стену Поручик Ржевский, увидев безголовое туловище, мешавшее ложкой в котле, взвыл от ужаса и укатил на пустой Инвалидной Коляске, вопя, что в Тибидохсе появилось новое привидение.
— Фот! А теперь я хочу заметить еще кой-что! — как всегда с акцентом, сказал профессор Клопп, щелчком пальца возвращая Ванькиной голове видимость. — Я уверен, что всех вас волнует вчерашний происшествий и вы спрашиваете себя, зачем кому-то понадобилось чик-чик магический фолос? Что вообще есть такой фолос Древнира и чем он отличаться от перо белой ворон, копыта кентавра, чешуи дракона и прочих магических прыдмет? Фолос Древнира не есть магический прыдмет — он есть границ! Когда Древнир воздвигнуть Тибидохс, он нуждаться в границ между темнота и свет, между добро и зло, между порядок и хаос. Ви соображат глубина его мысль? Я сам не соображать его глубина! Он взять свой фолос и проводить этот фолос границ. Пока фолос быль цел, ничего не грозить! Ви видеть границ в большой зал, где огонь разделять свет и тьма? Именно под тем зал на большой глубина в Замурованный Подвал и хранился фолос! Только один золотой меч мог рассечь его, и потому его спрятали в мир к лопухоид. Кто-то похитить меч почти на глазах у Гроттер, а она хлоп-хлоп! — ничего не предприняль! — Тут профессор Клопп ткнул в Таню пальцем и, собрав свое морщинистое личико в кулачок, продемонстрировал, как именно она делала «хлоп-хлоп».
Гробыня расхохоталась, а вместе с ней расхохотались и почти все «темные». Таня не сомневалась, что сегодня та целый день будет дразнить ее «хлоп-хлоп».
— Фот! И теперь, когда фолос больше нет, у Тибидохс не иметься надежный магический защит и может произойти фсе, что укотно. Теперь нас охранять только Жуткий Ворот, пока их никто не откриль! — завершил свой рассказ профессор Клопп, бросая взгляд на часы. На тех загорелся уже глаз, напоминая о скором начале занятий у Зубодерихи. — Конец урока! Ви может идти! — разрешил профессор Клопп. Его гамак втянулся в потолок, где этажом выше у профессора Клоппа был свой кабинет, в который он сам предпочитал попадать через люк в полу.
— «Произойти фсе, что укотно»! — похоже передразнил Баб-Ягун. — Старый валенок! Жаль, он тогда не добрался до титанов! Бабуся рассказывала, что он уже в подвале накинулся с кулаками на циклопа, который ему случайно попался. Циклоп решил сперва, что это кто-то из нежити, и едва не пристукнул его, но потом узнал его, поймал, завернул в носовой платок и принес в магпункт, где моя бабуся быстро вылечила его от избытка храбрости.
Таня фыркнула, представив, как нелепо выглядел воинственный профессор Клопп, копошащийся в не очень чистом носовом платке циклопа. Продолжая обсуждать новости, друзья отправились на снятие сглаза.
К их удивлению, вместо Зубодерихи на урок явилась Медузия Горгонова. Она выглядела мрачной и озабоченной.
— Не удивляйтесь! Я буду у вас заменять, — сухо сказала она. — Зубодериха помогает Поклепу Поклепычу устанавливать на Жуткие Ворота дополнительные запоры. После того, что случилось вчера, это представляется совсем нелишним. Циклопы утверждают, что все нижние уровни Тибидохса буквально заполнены нежитью. Правда, пока удается ее сдерживать... Уверена, теперь вы куда серьезнее будете относиться к моему предмету.
— Аи! А если Жуткие Ворота откроются! — в панике воскликнула Верка Попугаева.
— Это невозможно, — холодно оборвала ее Медузия. — А теперь все достаньте тетради!
Таня незаметно толкнула локтем сидевшего рядом с ней Ваньку Валялкина:
— Слушай, а ведь Поклеп и Зубодериха «темные»? Разве можно им доверять накладывать заклинания и ставить запоры? Вдруг они играют на стороне Чумы-дель-Торт? — шепнула она.
Ванька вжал голову в плечи и пугливо взглянул наверх. Таня давно заметила, что все маги избегают произносить имя «Чума-дель-Торт», а говорят «Та-Кого-Нет». Оно и понятно: кому хочется, чтобы в следующую минуту с тобой случилось что-нибудь скверное?
— «Темные» маги боятся Ту ничуть не меньше нас, — шепнул Ванька. — Та-Кого-Нет за хаос. Знаешь, что она хотела? Освободить всех древних мрачных богов, что заточены в Тибидохсе, выпустить духов разрушения и впитать в себя их силу. Она ведь и сама когда-то была под Тибидохсом, но ухитрилась вырваться, давно уже, когда защитная магия дала сбой. А где хаос, там уже добру и злу нет места, там ничего уже нет, никаких границ. А что Сарданапал разрешает «темным» заклятия накладывать, так это понятно почему: у них это лучше получается. Сильные заклятия, они почти что все черномагические...
— Тишина! Чтобы поговорить, у вас будет перемена! — строго сказала Медузия.
Она сухо щелкнула пальцами, и ее ассистенты внесли в класс деревянный ящик, в котором что-то возмущенно копошилось. На ящик было наброшено синее покрывало.
— Внимание, класс! Тема нашего сегодняшнего урока: «Кикиморы и шишиги». Вначале о шишигах. Они известны лопухоидам с древнейших времен и испортили им немало крови... Гломов, я не советовала бы тебе хвататься за покрывало, не выучив необходимых обережных заклятий! Ты забыл, что было с тобой в прошлом году? Если на лбу у тебя опять вырастет второй нос, я не буду больше с ним возиться! Продолжим...
После звонка, когда все стали расходиться, Медузия подозвала к себе Таню.
— Есть одна неприятная новость, — сказала она.
— Только одна? По-моему, их много, — осторожно возразила Таня.
Медузия слегка улыбнулась.
— Я не стала говорить об этом остальным, чтобы не поднимать паники, но тебе скажу, так как уверена, что ты умеешь хранить секреты... Сегодня утром я обнаружила, что из моего кабинета пропал болотный хмырь. Сам он сбежать никак не мог, кто-то открыл его клетку и отпустил его. Все это может означать только одно — где-то здесь, в Тибидохсе, у Той-Кого-Нет есть союзник. Кто-то, кому очень хочется, чтобы она вновь обрела силу. Это он разрубил волос и выпустил болотного хмыря... Будь осторожна!
Таня кивнула. Она уже направлялась к двери, когда вновь услышала голос Медузии:
+++
Исполнится хаоса древний обет,
И встанет из гроба Та-Кого-Нет...
Таня резко обернулась. Теперь она была убеждена, что Медузии известно о том, что она читала пророчество. Но только как? Неужели джинн рассказал?
— Береги себя! — мягко, совсем не так, как она вела уроки, произнесла Медузия. — Я хорошо знала твоего отца и убеждена, что в свои последние минуты он сделал все, чтобы защитить тебя, и защитить надолго. Именно поэтому Та-Кого-Нет отступила на целых десять лет. Даже и сейчас, я знаю, она далеко не так сильна, как прежде. Только не потеряй то, что Леопольд дал тебе. — Последние слова Медузия произнесла особенно отчетливо.
Таня напряглась, сообразив, что этим Медузия хотела сообщить ей нечто важное. Не о том ли она говорит, что пытался отнять у нее Агух, а еще до этого шептала дяде Герману во сне отвратительная старуха?
— А что он мне дал? Что? — спросила она.
— А ты не знаешь? — с каким-то особым выражением произнесла Медузия.
— Нет. А вы? Вы знаете? Медузия прищурилась.
— Я догадываюсь, что это может быть, но не знаю, как это может выглядеть, — сказала она и, больше ничего не добавив, вышла из класса, в который как раз заглядывал Баб-Ягун, подавая Тане загадочные знаки.
* * * Выскочив в коридор, Таня обнаружила, что Баб-Ягун и Ванька Валялкин чем-то сильно взбудоражены.
— Знаешь, что нам только что рассказал Шурасик? Он был в кабинете профессора Клоппа — хотел спросить, можно ли ему сделать семь упражнений вместо одного. И знаешь, кого он видел в кабинете у Клоппа? Огромного стервятника с голой шеей! Клопп называл его Мертвым Грифом! Шурасик, когда его увидел, едва в обморок не грохнулся. Ты же знаешь его обмороки. Он после этих сердечек так расчувствовался, что по три раза на дню в них падает...
Едва они упомянули о птице, Таня сразу вспомнила страшилище, которое, внезапно напав на нее в воздухе, попыталось сбросить ее с контрабаса. А вдруг это и был Мертвый Гриф? Раз он живет у Клоппа, значит, от него и получил тот приказ. В этом случае сомнений нет: Клопп — пособник Чумы-дель-Торт.
— Странная штука! — продолжал рассуждать Ванька. — Клопп! О нем-то мы совсем забыли! Ведь в том разговоре, что я подслушал, Медузия и Зубодериха упоминали только о Поклепе и... Сарданапале. Но ведь Клопп-то тоже может быть пособником Той — Кого-Нет!
— Послушай, а на матче он был? — спросила Таня.
— Не-а, не было. Я точно знаю. Его место было пустым, на него еще Гломов потом пробрался, чтобы лучше видеть, — заявил Ванька Валялкин.
Баб-Ягун и Таня многозначительно переглянулись.
— А ведь кабинет Клоппа совсем близко к кабинету Медузии. В том же коридоре, — как бы невзначай обронил Баб-Ягун.
Больше он ничего не сказал, но и так было ясно, что он имеет в виду. Клоппу ничего не стоило проникнуть в кабинет к Медузии, когда та была на занятиях, и выпустить своего прихвостня Агуха.
— Да, Клопп очень подозрительный. И к тому же он из «темных». С каким удовольствием он сегодня говорил, что у Тибидохса больше нет надежной магической защиты. Я думаю, если бы мы ночью пробрались к нему в кабинет, то многое бы узнали, — сказал Ванька.
— Так за чем дело стало? Наведаемся к Клоппу, или слабо? Но учти, если нас поймают, наверняка будут неприятности. Могут выпереть из «белых» магов и зафутболить в «темные» или вообще лишить волшебных способностей и изгнать из Тибидохса. А, не слабо, желтая майка? — вызывающе глядя на Ваньку, спросил Баб-Ягун.
— Не слабо! Встречаемся в час ночи в гостиной и идем к Клоппу. А до этого времени не попадайся мне на глаза, бабушкин внучек, — сказал Ванька и, повернувшись, ушел — худенький и решительный, в своей латаной-перелатаной майке, которую он все равно упорно предпочитал всем здешним мантиям. Интересно, почему?
Возвращаясь в свою комнату, Таня встретила на полдороге Тарараха. Питекантроп, преподающий ветеринарную магию, шел с небольшой клеткой, в которой сидела невзрачная линяющая белка и держала в лапках золотой орех.
— Во... — сказал Тарарах. — Зуб себе поломала. Грызет че попало. А про нее ведь еще поэт писал... как его... веселый такой, на арапа похож...
— Пушкин, — подсказала Таня.
— Во-во... Он самый, — обрадовался Тарарах. — Лично-то его не знала? Тоже, между прочим, у нас в Тибидохсе гостил. Не, не как ученик, а просто... Сарданапал за ним на ковре летал. Обычно лопухоидов сюда не приглашают, да для него вроде исключение сделали... Он опосля, кажись, про Буян чего-то там сочинил... — Тарарах взгляделся в лицо Тани и энергично потер пятерней лоб. — Эй, че кислая-то такая? Колись!
Таня, не удержавшись, рассказала ему о птице с голой шеей в кабинете Клоппа и о том, что та напала на нее, попытавшись сбросить с контрабаса.
— Нет, Клопп не может быть предателем! Ты это из башки сразу выбрось! Уж больно давно я его знаю. И Сарданапал нормально к нему относится... — категорично заявил Тарарах. — Ну а что Мертвый Гриф у него, это еще доказать надо.
Белка заметалась по клетке. Тарарах просунул толстый палец между прутьями и ободряюще погладил ее.
— И чего это она? Вроде такая спокойная всегда. Видать, зуб болит... Ну, пошел я...
И питекантроп ушел, прижимая к себе клетку.
«Он не верит, что Мертвый Гриф у Клоппа... Ну хорошо, а какую тогда птицу видел Шурасик? Нет, заглянуть к Клоппу все-таки надо», — решила Таня.
Войдя к себе, она обнаружила, что Гробыня по своей привычке валяется на кровати. Рот у нее открыт, и туда прямо из окна, скользя по воздуху, прыгают шоколадные конфеты, которые Гробыня явно ворует у кого-то посредством телекинеза. За те же самые дела она, кстати, и попала на «темное» отделение Тибидохса. Правда, в мире у лопухоидов Гробыню звали как-то иначе, и таскала она не конфеты, а часы и бумажники в метро, но с помощью того же самого фокуса.
Когда Таня вошла, одна из конфет вдруг изменила направление и попыталась врезаться ей в лоб, но, натренированная драконболом, Таня ловко поймала ее и сунула в рот.
— Спасибо, Гробулька! Может, еще одной запустишь? — насмешливо спросила Таня.
Склепова не изменила положения, но ее явно передернуло.
Направившись к своей кровати, Таня обнаружила, что хотя футляр с контрабасом стоит там же, где и прежде, но сдвинут вправо примерно на расстояние спичечного коробка. Взгляд у Тани был наметанный: недаром она долгое время жила рядом с Пипой. Таня открыла футляр, и ее догадка подтвердилась: в ее вещах кто-то рылся. Это было очевидно, хотя тот, кто заглядывал к ней в футляр, изо всех сил старался скрыть это. Но некоторые вещи все равно случайно поменял местами.
— Отвечай! Ты копалась в моих вещах? — строго спросила Таня, нависая над Гробыней.
— Не-а, что мне, делать нечего. Я мусор не собираю, — заявила Склепова, вытирая подушкой шоколадные губы.
— Если не ты, то кто? Сама же знаешь, что в комнату, кроме нас, никто не мог попасть. Здесь стоит ограничивающее заклинание! — не поверила Таня.
Гробыня расхохоталась:
— И чему вас только учат на вашем «белом» отделении! Ограничивающее заклинание — это совсем на чайника! Достаточно произнести «Туманус прошмыгус» и войти в дверь спиной вперед. Заклинание решит, что ты привидение, и пропустит тебя. Приличные заклинания не связываются с призраками. Только там один фокус: когда потом выходишь, ни в коем случае не касаться ручки.
— Так это точно не ты?
— Отстань! — огрызнулась Склепова.
Таня вздохнула. Даже если это сделала и Гробыня, доказать теперь ничего не удастся. Интересно, что так настойчиво ищут у нее в вещах? Не тот ли предмет, о котором с такой таинственностью говорила Медузия?
Тем временем Гробыня открыла свой шкаф и извлекла оттуда прозрачную коробку. Внутри коробки змеились разноцветные туманы, а над самой коробкой на коротком штырьке вращалось большое розовое ухо.
— Что это такое? — подозрительно спросила Таня. Соседка по комнате уставилась на нее как на дурочку.
— Это слухач, — снисходительно пояснила она. — Подслушивает, что происходит в мире у лопухоидов, и сообщает мне, родной... В основном эта штукенция, конечно, телевидение ловит.
Гробыня щелкнула по большому уху пальцем, и ухо стало вращаться вдвое быстрее. Одновременно из коробки полился голос, в котором Таня узнала голос популярного диктора:
— Теперь рубрика «Скандалы недели». Известный предприниматель и политик Герман Дурнев совершил весьма экстравагантный поступок. Отказавшись от борьбы на последнем туре выборов, он основал общество фанатов кролиководства и поселил у себя в квартире на Рублевском шоссе девяносто два кролика. На экране вы видите, как кролики, которых Герман Никитич принципиально не держит в клетках, бегают по квартире и даже загоняют под диван скулящую таксу... А вот еще один кадр: Герман Никитич пьет с кроликами воду из одной миски, в то время как его дочь Пенелопа забирается с ногами на стол, чтобы кролики не обжевали ей тапочки...
Таня даже на месте подскочила, так ей хотелось это увидеть, но, увы, она могла слышать только звук. Изображения слухач не ловил.
— Я узасно счастлив. Раньше я был злой и никого не любил, а теперь мне хорошо: все кволики мои длузья! Каждый день мы с ними гуляем на лузайке! Я цокаю языком вот так: «цук-цук», и они слазу бегут за мной! Я у них самый гвавный кволик! — услышала Таня брызжущий счастьем и довольством голос дяди Германа, прервавшийся характерным хрустом: видно, дядя Герман грыз капустный кочан. Хруст кочана, в свою очередь, был заглушен чем-то похожим на львиный рев — это рыдала тетя Нинель.
— Я бы этих кроликов в миксере истолкла! Они мне все обои отодрали! Нас с Пипой не любят, а за ним хвостом ходят, как чокнутые! А в ванную загляните: там у них купалка! — заголосила она, видимо, выхватывая у корреспондента микрофон. — Мой муж помешался после исчезновения нашей приемной дочери Тани Гроттер! Я была привязана к ней, как мать... Мы с нее пылинки сдували, а эта неблагодарная дрянь сбежала! Ее подговорили политические конкуренты моего мужа!
— И мой Гэ Пэ не помогает! — всхлипнула Пипа. — А я так просила его перебить своей метлой всех кроликов! Ай, не слюнявь мою ногу, уродина ушастая!
Прервав передачу на самом интересном месте, Гробыня остановила вращающееся ухо и сунула слухач в шкаф.
— А ты, оказывается, неблагодарная дрянь! Пылинки с тебя сдували? Тэк-с, возьмем себе на заметочку! — с издевочкой сказала Гробыня.
Но Таня почти ее не слышала. Она думала о другом: кажется, дядя Герман наконец стал счастлив. Как это все-таки важно — найти свое истинное предназначение! А если ему нужны будут деньги, он легко сможет устроиться в цирк: кролики ради него что угодно сделают и без всякой дрессировки. А номер можно назвать, к примеру, «Самый гвавный кволик»
* * * Ближе к полуночи Гробыня наконец соблаговолила заснуть. Дождавшись, пока она засопит, Таня осторожно встала. Черные Шторы потянулись было к ней, но, прошептав защитное заклинание, девочка пустила в них зеленую искру и вышла из комнаты. Вскоре в гостиной появились Баб-Ягун и Ванька Валялкин. Внук Ягге натянул на себя мудреный балахон самого злодейского покроя с таким капюшоном, что в нем можно было спрятать не только его круглощекую голову со встопорщенным ежиком волос, но при необходимости еще и рыцарский шлем с плюмажем. Что касается Ваньки, то он вообще не переоделся, оставшись все в той же неизменной майке. На ходу Валялкин дожевывал котлету — единственное, что умела готовить его увечная самобранка, не считая соленых огурцов.
Спустившись по лестнице, они проскользнули мимо полоски огня в Зале Двух Стихий. Теперь, когда волос был разрублен, свет и тьма не были разделены так четко, как прежде: во многих местах огонь будто выцвел и ослаб. Там, где это произошло, со стороны тьмы пытались прорваться неясные темные тени. На невидимый барьер с резким писком налетали нетопыри, а по углам мерцали зловещие желтые глаза, погасавшие в одном месте, но тотчас вспыхивающие в другом. Сияющие жар-птицы на светлой стороне тревожно хлопали крыльями и распушали хвосты, разбрызгивая во все стороны радужные искры.
Чутко прислушиваясь к каждому шороху, друзья добрались до преподавательского этажа, где, внезапно выплыв из стены, путь им преградило привидение стонущей дамы в шляпке с розочками.
Таня хотела ответить, но Баб-Ягун дернул ее за руку:
— Тшш! Не вздумай с ней заговорить! Это же Недолеченная Дама! Если ей сказать хоть слово, она всю ночь не отцепится!
— Почему вы молчите? Я же спросила: как ваше здоровье? Неужели так трудно ответить? — укоризненно переспросила Дама. Ее бледное, наполовину прозрачное лицо выражало благородное недоумение.
Тане стало неловко, и, несмотря на предупреждение Баб-Ягуна, она буркнула: «Нормально». В тот же миг лицо Дамы переменилось. Оно раздулось до размеров хорошего арбуза, рот стал широким, как щель почтового ящика, и из него, как из пулемета, посыпались слова:
— Нормально? Как вам не стыдно! О, а вот вы знаете... мое здоровье ужасно... Сегодня весь день у меня прыгает давление, а после обеда стали неметь ноги. Я так думаю, это не к добру. Кто-нибудь должен обязательно умереть в самое ближайшее время. Вот увидите! Когда у меня немеют ноги, обязательно кто-нибудь умирает. А пока хотите посмотреть на мое горло? Я уверена, вас растрогает, какое оно красное...
— Бежим! — завопил Ванька, и они рванули по коридору. Недолеченная Дама, не отставая, летела следом и заунывно жаловалась на свои недуги, умоляя то пощупать ей пульс, то взглянуть, какой вялый у нее язык.
Наконец, уже почти у самого кабинета профессора Клоппа, Недолеченная Дама отстала и втянулась в стену, на прощанье назвав их черствыми тупицами.
— Зачем ты с ней заговорила? — накинулся на Таню Баб-Ягун. — Я же тебе русским языком говорил: ничего ей не отвечай!
— Я подумала: она обидится! — смутилась Таня. Баб-Ягун вновь стал надуваться, явно собираясь высказаться, но Ванька Валялкин решительно оборвал его:
— Ладно, Ягун, перестань голосить! Надо по-быстрому заглянуть к Клоппу и уходить отсюда, пока Недолеченная Дама кого-нибудь не привела. Да и вообще: Дама еще не самый плохой вариант. Она совершенно не запоминает лиц, и к тому же в голове у нее каша... Натолкнись мы на Поручика, было бы впятеро хуже.
Попасть в кабинет к Клоппу оказалось совсем непросто. Хотя дверь была не заперта, ручка с потрясающей ловкостью ускользала от ладоней, а сама дверь, словно от хохота, дрожала мелкой дрожью.
— Вот свинство! Да тут защитное заклятие, да еще какое мощное! Нам туда не пробраться! — разочарованно прошипел Баб-Ягун.
— Погоди, дай теперь я! — Таня отстранила его и, шепнув «Туманус прошмыгус», толкнулась в дверь спиной.
Из ее кольца вылетела искра, а в следующий миг она поняла, что находится уже внутри.
— Кошмар! А искра-то была красная! Я выполнила заклинание черной магии! Все! Падаю в обморок! — в ужасе воскликнуло кольцо.
— Падаешь, так падай! Только помолчи! — огрызнулась Таня.
— А ты меня не торопи! Ишь какая торопыга нашлась! Когда захочу, тогда и упаду! — обиженно заявил перстень и то ли правда упал, то ли сделал вид.
Кабинет профессора Клоппа был темным и мрачным, без единого окна. Куда больше он походил на обычный чулан. В застоявшемся воздухе разливался затхлый запах. Справа стоял шкаф с журналами успеваемости «темного» факультета, в котором Клопп исполнял функции декана. Несмотря на то, что шкаф был заперт на несколько сильных заклятий, журналы в нем подпрыгивали, и, просачиваясь между страниц, наружу выплывали чернильные пятна, складывающиеся в воздухе в слова.
"Поведение за четверть:
Рита Шито-Крыто. Вредности много, злобности мало!
Демьян Горьянов. Превосходный мерзкий характер!
Рома Кисляков. Недостаточно мстительности!
Семь-Пень-Дыр. Драчлив, но лежачего не бьет! Дополнительные упражнения по оподлению.
Таня внимательно оглядела все углы в поисках грифа, но птицы с голой шеей нигде не было. Правда, за шкафом она обнаружила насест, под которым валялось несколько темных перьев, измазанных тошнотворно пахнущим пометом.
Не решившись подойти к столу, вокруг которого мелкими искорками потрескивали мощные черномагические заклятия, Таня хотела осторожно выскользнуть из кабинета, но тут на глаза ей попалось огромное зеркало, завешенное зеленоватым покрывалом.
Девочка подошла и хотела приподнять его, но не успела. Покрывало соскользнуло само. Одновременно справа и слева вспыхнуло по длинной желтой свече. Таня взглянула в стекло, ожидая увидеть там свое отражение, но матовая поверхность зеркала ничего не отражала. Оно оставалось пустым, как гладь ночного озера. И лишь изредка в глубине клубился неясный белый туман. Таня хотела уже отойти, но тут с той стороны стекла одновременно вспыхнули несколько огоньков. Кто-то приближался из мрака, выплывали потрескавшиеся серые стены. Не те, что были в кабинете Клоппа, а совсем другие — тесные, влажные, расположенные, видно, где-то очень глубоко под землей, даже не в подвалах Тибидохса. Гулкие шаги далеко разносились по пустым коридорам. Таня увидела длинную процессию нежити. Маленькие мохнатые существа несли массивный каменный гроб, в котором лежала отвратительная старуха с костистым лицом. Под тяжестью гроба нежить могла сделать лишь несколько десятков шагов, потом она падала без сил и замирала на полутемными бесформенными комками, но тотчас новые носильщики приходили им на смену и упорно тащили его дальше.
У Тани сжалось сердце. Родинка на кончике носа — след давнего укуса — запульсировала огненной болью. Девочке казалось, что она то сжимается до размеров песчинки, то становится крупной и набухшей, как фасолина.
Неожиданно процессия остановилась. Нежить развернула гроб к Тане. Отвратительная старуха села в гробу, и ее горящий ненавистью взгляд уперся прямо девочке в лицо. Таня ощутила, что не может даже отвернуться. Не моргая, она смотрела, как старуха достает из гроба большие песочные часы, по которым тонкой струйкой сбегает черный песок. Песка оставалось уже совсем немного, меньше половины.
— Уже скоро! — сказала старуха, улыбаясь мертвыми губами. — Жди меня, малютка Гроттер! Скоро я получу то, что принадлежит мне!
Процессия медленно и важно прошествовала мимо стекла и скрылась в дальнем коридоре. Свечи в руках у нежити погасли, а там, где был гроб, вспыхнули точно сотканные из голубоватого огня буквы: «Отдай то, что ты прячешь!»
Когда буквы растаяли, Таня ощутила, что вновь может двигаться. Не накинув на зеркало покрывало, она метнулась к двери и, забыв о предупреждении Гробыни, схватилась за ручку. Дверь открылась, но тотчас по всему преподавательскому этажу разнесся оглушительный звон. В воздухе повисли сотни красных восклицательных знаков, которые, изгибаясь, складывались в слова: «Тревога! Нарушение магической защиты в кабинете профессора Клоппа!» Не было сомнений, что этот звон услышали в самых дальних концах Тибидохса и что скоро сюда сбегутся все преподаватели.
Таня выскочила в коридор. Баб-Ягун как-то странно и даже настороженно уставился на нее.
— Ты знаешь, какая искра вылетела из твоего кольца, когда ты входила: красная! Ты применила заклятие темной магии! — крикнул он. Его голос тонул в завывании сирен.
— Мало ли что она применила? Бежим! — Схватив Таню за рукав, Ванька Валялкин потянул ее к лестнице, ведущей в Зал Двух Стихий.
Но они опоздали. С той стороны уже доносились топот ног и исполненный рвения голос Поклеп Поклепыча: «Скорее, зовите циклопов! Кто бы это ни был, им не уйти! Я им устрою! Я наложу на них такое заклятие подчинения, что они до конца жизни будут даже нос вытирать по команде!»
Путь был отрезан. Теперь они при всем желании не могли вернуться в спальни. Оставался единственный возможный путь отступления: дальняя лестница, ведущая в подвалы Тибидохса. Друзья в растерянности остановились. Неизвестно еще, что лучше или, точнее, что хуже: попасть в руки разгневанному Поклепу, давно мечтающему в пику Сарданапалу поймать с поличным кого-нибудь из «белых», либо рискнуть и сунуться в подвалы, вход в которые был строжайше запрещен.
Но разгневанный, чихающий от злости Поклеп был уже рядом, и его близость вынуждала пойти на отчаянный шаг.
— Ну что же вы? — крикнула Таня и первой бросилась по ступенькам подвальной лестницы.
Едва они спустились на десяток пролетов, как со всех сторон сомкнулся мрак. Голос Поклеп Поклепыча, призывающий на их головы всяческие несчастья, растаял вдали. Напоследок они слышали, как он, добежав до лестницы, крикнул вниз:
— Эй, кто бы вы ни были, обратно вам уже не подняться! Я наложу на лестницу тройное распознающее заклятие, которое не снимет сам Сарданапал! Если вы сунетесь — сразу пожалеете! Пусть вас сожрет нежить или схватят циклопы!
В кромешной темноте они продолжали спускаться вниз, пока наконец лестница не закончилась. Так глубоко под Тибидохс Таня никогда не забиралась. Во все стороны отходили десятки прямых коридоров, освещенных лишь факелами, вспыхивающими при их приближении и сразу же меркнущими.
— Вы слышали, что сказал Поклеп? Этот путь отрезан. Мы должны найти другую лестницу, которая ведет в Большую Башню. Я точно знаю, она где-то должна быть... Кажется, вон там, — проговорил Баб-Ягун.
Он решительно направился по одному из коридоров, но на пути у них внезапно выросла потрескивающая преграда, от которой во все стороны сыпались красные обжигающие искры. Ванька Валялкин эксперимента ради сунул сквозь нее факел, который снял со стены, но в тот же миг что-то сверкнуло, и та часть факела, что вошла в соприкосновение с преградой, обратилась в пепел.
— Чтоб Поклеп треснул со своими заклинаниями! Тут нам не пройти! — огорчился Баб-Ягун. — Придется петлять по лабиринтам, искать, нельзя ли где-нибудь обойти.
Путь по лабиринту не мог завершиться ничем хорошим. Это было ясно с самого начала, но все равно Таня помалкивала, во всяком случае, до тех пор, пока они окончательно не поняли, что заблудились. Все коридоры были абсолютно похожи, а в ответвлениях, которые могли вывести к нужной лестнице, на их пути обязательно возникали магические преграды. Похоже, Поклеп и Зубодериха потрудились на славу.
Наконец, окончательно осознав, что сбились с пути, Таня, а за ней и Ванька с Баб-Ягуном остановились и стали держать совет.
— Конечно, мы можем произнести призывающее заклинание, и тогда нас найдут, да только не хочется мне что-то его произносить... Ненавижу вытирать нос по команде, а Поклеп нас точно подвергнет подчинению, если доберется до нас первым, — сказал Ванька Валялкин. — А вообще, странные тут подвалы: какие-то подозрительно тихие.
— Угу, — согласилась Таня. — Нам говорили, что тут полно нежити, а я ее почему-то вообще не вижу.
— Тшш! Зато она нас видит, — сдавленно произнес Баб-Ягун, внезапно хватая Таню за руку и показывая ей на что-то, происходящее за ее спиной. Таня обернулась. Из ближайшего темного коридора на них смотрели горящие ненавистью глаза.
— Огнис! — крикнул Ванька Валялкин и, выпустив из кольца искру, осветил коридор.
Таня разглядела жесткую шерсть и знакомые желтые рожки. Агух! В руках болотный хмырь держал короткую трубку, в которую торопливо всовывал иглу с темной каплей на конце.
— Ты умреш-шь! Умреш-шь! В страш-шных муках-х! — прошипел он.
— Берегись! — крикнула Таня, резко бросаясь в сторону.
В следующий миг игла ударилась в камень там, где только что было ее лицо, и сломалась. А Агух, бормоча проклятия, уже торопливо заряжал трубку новой иглой.
— Мотис-ботис-обормотис! — поспешно воскликнула Таня. Вот когда пригодились уроки Медузии и изнурительная зубрежка! Недаром Медузия говорила, что настоящий волшебник должен не просто знать заклинание, а отработать его до автоматизма.
Выронив трубку, болотный хмырь рухнул во весь рост, а потом вскочил и быстро метнулся куда-то в переплетение темных коридоров.
— Скорее! Он нас выведет! А ну стой! — крикнул Баб-Ягун и кинулся за Агухом.
Перепуганный хмырь, подпрыгивая на бегу и прищелкивая кривыми ножками, ловко петлял по лабиринту, выбирая порой самые невероятные лазейки. Так, добежав до магической преграды, он не помчался на нее, что грозило мгновенной смертью, а резко метнулся прямо на стену и, пройдя сквозь нее, исчез. Это было тем поразительнее, что болотные хмыри не обладали способностью проходить сквозь твердые предметы. Разогнавшийся Баб-Ягун, понимая, что не успевает остановиться, вытянул вперед руки, желая хоть как-то смягчить удар, но никакого удара не было. Миг — и он оказался с той стороны стены в коротком коридоре, который заканчивался большим залом, откуда доносился чей-то хохот и шлепанье карт.
Агух куда-то исчез, да только Баб-Ягуну он был больше не нужен. Баб-Ягун осторожно повернулся и увидел там, где он только что прошел, полукруглую небольшую арку, затянутую словно золотистой завесой. Сразу за аркой стояли Ванька Валялкин и Таня и, определенно не видя его, озирались.
Баб-Ягун улыбнулся. Он уже сообразил, что золотистая арка — скрытый проход, который они никогда не обнаружили бы, если бы не улепетывающий хмырь, изучивший здесь все лазы. Не отказав себе в удовольствии, Баб-Ягун просунул сквозь арку руку и внезапно схватил Ваньку за шиворот. Тот сдавленно захрипел от ужаса, когда чья-то рука, пройдя сквозь сплошную стену, вцепилась ему в воротник, и перестал вырываться только тогда, когда из стены высунулась еще и голова его приятеля.
— Тихо! — зашептал Баб-Ягун. — Пробирайтесь ко мне!
— Сквозь стену? Я тебе не привидение! — возмутилась Таня, подозрительно разглядывая торчащую из камня толстощекую голову своего приятеля и его курносый нос с дырочками ноздрей.
— А я что, привидение? Это магия такая! — рассердился Баб-Ягун.
Вначале Таня, а за ней и Ванька прошли сквозь стену и, прокравшись по коридору, осторожно высунули головы. Они стояли у входа в большой зал с закопченным сводчатым потолком. Всю дальнюю стену занимали огромные медные ворота с ручками в форме львиных голов, держащих в зубах кольца.
Недалеко от ворот перед горящим костром сидели богатыри-вышибалы Усыня, Горыня и Дубыня и играли в самотасующиеся карты. Усыня как раз проиграл, и карты, подскакивая, били его по носу под хохот довольных братьев. На костре тем временем коптился целый бык, нанизанный на вертел. Изредка из широкой боковой галереи показывались марширующие с секирами и дубинками циклопы и, истекая голодной слюной, бросали на быка жадные взгляды. Тогда кто-нибудь из богатырей-вышибал поднимался и грозил циклопам здоровенным, с хороший молот, кулаком. После этого интернационального жеста даже туповатым циклопам становилось понятно, что богатыри не склонны делиться с ними обедом.
Тане, как и циклопам, хорошо было известно, что с Усыней, Горыней и Дубыней лучше без большой нужды не связываться, и она поспешно убрала голову. То же самое сделали и Баб-Ягун с Ванькой.
— Ты видел? — шепнул Ванька. — У них на груди сердечки! Шурасик со своими «дружильными» значками и сюда добрался! Вот шустрик! Интересно, как он ухитрился сделать так, что они его не прибили? Небось выучил все их нелепые пароли и отзывы.
— А что они тут делают в подвале? — спросила Таня.
— Разве непонятно? — удивился Баб-Ягун. — Ты же видела, возле чего они сидят. Охраняют Жуткие Ворота!
Едва он произнес «Жуткие Ворота», как по спине Тани пробежал холодок, и она новыми уже глазами уставилась на львов с кольцами в зубах и на тяжелые медные створки. Примерно на высоте тройного человеческого роста Ворота запирал громадный, с дубовый ствол засов. В этот момент Ворота вдруг стали сотрясаться, да так, что и стены подвала заходили ходуном. Затем безо всякого предварительного нагрева медь раскалилась, Ворота вдавились от могучего напора, и с обратной стороны в расплавленной меди отчетливо отпечаталось страшное лицо — безносое, безглазое, с одним лишь распахнутым ртом. Одновременно с этим с той стороны завыли, застонали тысячи яростных голосов. Хаос, заточенный в подземной темнице, в очередной раз пытался прорваться наружу.
— Ну-ну! Тише там! Не баловать! — не оборачиваясь, рявкнул Усыня. Видно, братья-богатыри давно привыкли к буйству языческих богов и проделкам духов хаоса, воющих и бьющихся о магическую преграду.
— Вон вторая лестница в Большую Башню! Только как мы туда проскочим? Эти чурбаки нас сразу заметят! — Баб-Ягун ткнул пальцем в раскрошившиеся древние ступени. Они начинались там, где на полу, раздавая карты, позевывал Дубыня.
Ванька улыбнулся. Какая же хорошая улыбка была у этого паренька! Таня буквально ощутила, как внутри у нее все теплеет.
— Есть один фокус! Я проделывал эту штуку с Идиот-сюдовым, чтобы отучить его кидаться с кулаками через каждые пять минут, — негромко сказал он. — Когда я досчитаю до трех, зажмурьтесь и не открывайте глаза, пока я не разрешу! Один... два...
Таня зажмурилась. С закрытыми глазами она услышала, как Ванька сказал «три», потом что-то громко треснуло и ярко вспыхнуло — это было заметно даже сквозь закрытые веки.
— Я ничего не вижу! — заорал вдруг Усыня.
— А теперь бежим! У нас всего минута, — шепнул Ванька.
Открыв глаза, Таня увидела, что Усыня, Дубыня и Горыня, вскочив, трут веки кулаками, а над костром, тая, поднимается розоватый дым. Не дожидаясь, пока богатыри-вышибалы вновь обретут зрение, ребята стремительно пробежали между ними и бросились вверх по лестнице. Вскоре снизу раздались крики и глухие звуки ударов. Похоже было, что циклопы попытались стащить у братьев быка, а те, прозрев, доступно объясняли им, почему этого делать не следовало.
— Как тебе это удалось? — восхитилась Таня, сообразив, что, пока Усыня, Горыня и Дубыня разбираются с циклопами, погони за ними не будет.
— Запросто. Корень росянки, кусочек янтаря и несколько шерстинок сфинкса! Срабатывает безотказно, если бросить это в костер, — пояснил Ванька Валялкин.
— Опять умничаем? Откуда у тебя шерсть сфинкса? Он же к себе никого не подпускает! — спросил Баб-Ягун, который терпеть не мог, когда Ванька его в чем-то превосходил.
— Это он тебя не подпускает, потому что задавак не любит. Кто у него занозу вынимал? — ответил Валялкин.
Баб-Ягун раздраженно запунцовел ушами.
Лестница с раскрошившимися ступенями, по которой они поднимались, была вырублена в толще гранита. Она выглядела такой старой, что было совершенно очевидно, что лестница была здесь и тогда, когда самого Ти-бидохса еще не было либо он только начинал строиться. Пока Таня прикидывала, сколько же ей тысячелетий, магический перстень неожиданно соскочил с ее пальца и запрыгал вниз.
— Стойте! Я уронила кольцо! — крикнула Таня, кидаясь за ним.
Проскочив ступеней десять, перстень замер и, внезапно зависнув в воздухе, выбросил искру. Таня торопливо наклонилась, спеша поднять его, но тут тяжелая плита внезапно провернулась у нее под ногами. С опозданием она заметила над плитой зеленоватое свечение! Опять магия! Безуспешно хватаясь руками за воздух, Таня рухнула вниз и, набирая скорость, помчалась в пустоту, лихорадочно пытаясь надеть на лету кольцо, которое она сжимала в кулаке, и крикнуть «Ойойойс гимякис брякис». Несколько долгих секунд она летела в узком тоннеле, пока внезапно не осознала, что падение уже закончилось. Кто-то подхватил ее в воздухе, а в следующий миг Таня поняла, что лежит на огромной заскорузлой ладони, а над ней нависает чудовищных размеров бородатая голова.
«Мамочки! Я угодила к титанам! Надо срочно падать в обморок!» — сказала себе Таня, но в обморок ей почему-то не падалось. Вот досада!
Оглядевшись, она поняла, что находится в тесной пещере, прорубленной в сплошном камне, в которой плечо к плечу стояло три титана — Котт, Бриарей и Гиетт. Сторукие, пятидесятиглавые, со спутанными волосами, отросшими за многие тысячелетия, титаны были так огромны, что богатыри-вышибалы, окажись они теперь рядом, выглядели бы в сравнении с ними как годовалые дети. Казалось, узкая пещера с трудом вмещает такую мощь. Зоркие, привыкшие к темноте глаза титанов пристально разглядывали Таню.
А потом держащий ее титан, самый старший из трех, вдруг протянул к ней палец, толстый, как телеграфный столб. Таня заслонилась руками, готовая к тому, что ее сейчас раздавят. Титан весело хмыкнул и, неумело коснувшись ее волос, убрал палец.
— Т-ты к-о? Я Бриарей, это Ко-отт и Ги-етт, — с огромным трудом произнося человеческие звуки, сказал он.
— Таня... Таня Гроттер... Я нечаянно сюда свалилась, не убивайте меня!
— Таня ГРО... — проревели все пятьдесят глоток Бриарея.
Таня пошатнулась, едва устояв на ногах от страшного гула.
— Лео... Гро... Со... Гро... т-ои ро-ди..? О-и дела... это хо-од, — отозвались Котт и Гиетт. В их реве слышалась нежность, хотя слова они выговаривали куда с большим трудом, чем Бриарей.
— Софья и Леопольд Гроттеры? Это мои папа и мама. Так это они прорыли этот ход? — удивилась Таня, испытывая ни с чем не сравнимое облегчение. Если ее родители были в дружбе с титанами, значит, ей ничто не угрожает.
Стремясь различить слова, титаны повернули к ней заросшие уши и закивали. Теперь Тане стало ясно, почему перстень сорвался с ее пальца и выбросил искру. Он откликнулся на свою же магию, которую сам же произвел много лет назад, когда был на пальце у ее отца — Леопольда.
— Ч-и с ни? По-у о-и не прихо?.. — невнятно выговорил Бриарей.
— Они мертвы... Чума-дель-Торт убила их, — с трудом выговорила Таня.
— Чуа-е-То... Чуа-е-То! — повторили Гиетт и Котт, и ненависть перекосила их лица.
С ужасной силой они стали бить кулаками в стены. Посыпалась гранитная крошка. Казалось, весь Тибидохс наверху заходил ходуном. Таня упала и зажала руками уши. Заметив это, титаны, спохватившись, остановились. Таня увидела, что многие головы плачут, и крупные слезы путаются в их взлохмаченных бородах.
— Т-ои роди-ели бы-и хоро-ие лю-и! — всхлипывая, прогудела главная голова Бриарея. — О-и жа-ели нас и хо-ели нам по-очь. По-отому и сде-али этот ход. Ты то-а бы-а сов-ем ма-енькая. Лео-льд ста-ался дать тебе наде-ую за-иту, что-ы ты мо-а ни-его не бояться, и ему это уда-ось. Ты от-яла у Чу-ы всю ее си-у. Но будь осторо-а: Чума может ве-уть ее. Мы ее все нена-идим. Мы чу-уст-ем: во-оса больше нет, а Чу-а где-о ря-ом...
Внезапно крайней голове Бриарея пришла какая-то мысль, она шепнула ее той голове, что была рядом, та шепнула следующей, и наконец волна докатилась и до главной говорящей головы титана. Вслед за этим несколько дюжин рук стали поспешно рыться по карманам, пока в руки Тане не лег средних размеров глиняный кувшин, запечатанный сургучом. Громадная ладонь держала его бережно, опасаясь раздавить.
— Зде-есь ды-ание Зем-и, ко-орое дает си-у. Используй ее, ко-а о-а будет тебе ну-а. Мы хо-ели дать такой же пузырек Леопольду, но он от-а-ался. Ате-ерь и-и! П-ощай и не за-удь нас!
Таня машинально прижала к себе кувшин. Бриарей поднял ладонь и с усилием просунул руку в узкую щель, через которую Таня сюда и попала. Ухватившись за плиту, девочка с трудом выбралась наружу, и тотчас ступенька с негромким щелчком встала на прежнее место. Когда Таня выпрямилась и Баб-Ягун с Ванькой Валялкиным увидели ее, то уставились на нее так, будто она поднялась из мира мертвых.
— Где ты была? Мы видели, как ты спускалась, а потом вдруг раз! — и куда-то исчезла, а потом где-то внизу как заревет! — воскликнул Ванька, бросаясь к ней.
— Я провалилась... провалилась туда, под лестницу, — выдохнула Таня, испытывая облегчение, что вырвалась из тесного подземелья.
— Провалилась? Туда? Но постой, там же... Только не ври, что ты была у титанов! — потребовал Баб-Ягун, но, вглядевшись в Танино лицо, буквально сполз на пол. — О нет! Это невероятно! Там же никто не бывал! — простонал он.
Таня понимала огорчение своего приятеля. Раньше во всем Тибидохсе один лишь Баб-Ягун ухитрялся влипать в немыслимое количество историй. Теперь же она его переплюнула, да еще как! Естественно, самолюбивый внук Ягге был подавлен. Зато Ванька, кажется, искренне гордился ее успехом. На его чумазом лице широко расползлась счастливая улыбка.
— Что вы тут делаете? Были у Жутких Ворот? А Сарданапал об этом знает? — Рядом послышался неприятный хохот, и из стены выглянул Поручик Ржевский.
Таня обернулась к нему и едва не завопила. Ножи из спины Поручика куда-то пропали, зато вместо головы у него красовалось большое чугунное ядро.
— Небольшое ранение. Вот такусенькая пролетела! Почти что миллиметраж! — пояснил очень довольный Ржевский и, заржав своей шутке, полетел демонстрировать ядро Усыне, Горыне и Дубыне.
— Думаешь, скажет Сарданапалу, где нас видел? — спросил Ванька.
— Не знаю. Может, забудет. Видишь, как он доволен, что сменял где-то голову на ядро, — пожал плечами Ванька. Он еще раз оглядел Таню и весело добавил:
— Ты, кстати, значок потеряла. Воображаю, как огорчится Шурасик, если не увидит завтра на тебе свое дружильное сердечко.
— Да, жалко... Но не лезть же за ним к титанам? — сказала Таня и вдруг расхохоталась.
— Чего ты заливаешься? Надо мной, что ли? — подозрительно спросил Баб-Ягун, одергивая свой злодейский балахон. Внук Ягге уже жалел, что надел его. Оно, конечно, для маскировки хорошо, да уж больно нелепо.
— При чем тут ты? Я представила себе титанов с «дружильным» значком Шурасика на груди... — едва выговорила Таня, и теперь уже засмеялись все, включая Баб-Ягуна.
Поднявшись по ведущей из подвала лестнице, они вновь уткнулись в сплошную стену.
— Неужели Поклеп замуровал этот ход? — недоверчиво пробормотал Ванька, ощупывая массивные валуны кладки. — Быть не может, чтоб он хотя бы невидимой арки не оставил.
После десятиминутных поисков невидимая арка все-таки нашлась, и они вышли прямо между двумя мраморными атлантами, стоявшими у входа в Большую Башню. Оба мраморных атланта негромко похрапывали, продолжая держать на своих могучих плечах свод.
— А я-то думал: чего они тут торчат, вроде как при деле? Оказывается, тут скрытая арка! — прошептал Баб-Ягун и, на цыпочках проскочив мимо них, нырнул в Зал Двух Стихий. Таня и Ванька последовали за ним. Вскоре они благополучно пробрались на жилой этаж, ухитрившись не попасться на глаза взбешенному Поклепу, упорно подкарауливающему их у другой лестницы. Гробыня дрыхла на своей кровати, накрытая с головой Черными Шторами, которые ухитрились-таки сползти с карниза. Вредные Шторы противненько хихикали. Должно быть, они подглядывали Гробынины сны, чтобы завтра целый день, летая по школе, показывать их всему Тибидохсу.
Таня хотела согнать их заклинанием «Дрыгус-брыгус», но обнаружила, что смертельно устала. Она поставила глиняный кувшинчик под кровать, спрятав его в футляр с контрабасом, рухнула поверх одеяла и уснула...
На другой день до обеда Поклеп Поклепыч собрал всех в Зале Двух Стихий. Его одутловатое лицо тряслось от гнева, а под глазами были мешки. Таня догадалась, что он не спал всю ночь, карауля лестницу, ведущую в подвал с учительского этажа. Рядом с завучем стояли академик Черноморов и Медузия, выглядевшие ничуть не менее строго. Однако суровый вид не мешал Медузии морщиться и отодвигаться от Поклепа, распространявшего резкий и неприятный запах. Похоже было, что он вновь, как и в ту ночь, когда Таня видела его в Башне Привидений, натерся чем-то вонючим.
— Сегодня ночью произошло нечто возмутительное! — обводя всех пристальным взгядом своих похожих на буравчики глазок, произнес Поклеп Поклепыч. — Кто-то из учеников проник на преподавательский этаж, в кабинет нашего почтеннейшего коллеги милейшего профессора Клоппа. Никто не хочет признаться? Ну? Считаю до трех... Раз... два...
Таня испуганно сжалась. Ей казалось, что скользнувший по ней взгляд завуча пронзил ее насквозь. Неужели знает? Но откуда? Баб-Ягун с Ванькой Валялкиным также явно ощущали себя не в своей тарелке. Ваньку Таня не видела, но у сидевшего впереди Баб-Ягуна уши мигали, как семафоры.
— Три... Значит, никто не хочет признаться? — угрожающе прошипел Поклеп. — Ладно, можете молчать дальше. На счастье взломщиков, они ничего не похитили. Если бы они попытались это сделать, то мгновенно погибли бы. Так, во всяком случае, заверил нас сам профессор. Не так ли?
Клопп злобненько хихикнул.
— Ну да, я защищай мой имуществ. Что же тут такой? У меня в кабинет всюду были натянуты отличный черный заклинаний... Всякий, кто проникнет в кабинет в мой отсутствий среди ночь, должен быль немедлен превратиться в пепел. Я вообще не представляй, как он спастись? Или это быть очень сильный маг, или я вообще не знать, в чем тут штук. Может, его всего испепелить, а мы просто не заметить пепла на пол?
Сарданапал укоризненно посмотрел на Клоппа.
— Я не знал о ваших заклинаниях! Вам не кажется, что это чересчур? — крикнул он с негодованием. — Хочу напомнить вам, что Тибидохс — школа! Мало ли кто и по какой причине мог забраться к вам! Я приказываю немедленно снять все смертоносные ловушки и заменить их на более слабые и безопасные, или я сам это сделаю вместо вас!
Клопп кисло покосился на Сарнанапала, однако спорить не стал. Во всяком случае, на глазах у всех. Таня слышала лишь, как он недовольно пробурчал:
— Фсе равно непонятно, почему они не сработаль? Кто-то очень лофко нейтрализоваль всю «темную» магию.
— В таком случае это не могли быть дети! Никакому ребенку такое не по силам, тем более вы сами уверяете, что из подвала никто не поднимался, а все ученики, как вы видите, налицо, — повысив голос и обращаясь сразу к Клоппу и Поклепу, произнесла Медузия.
Те хотели было возразить, но волосы на голове у доцента Горгоновой встопорщились так грозно, что Клопп с Поклепом предпочли промолчать. От спора удержало их и то, что на стороне Медузии был и Сарданапал.
— Ладно, можете обедать! Но мы еще вернемся к этому разговору! — рявкнул завуч и, круто повернувшись на каблуках, выбежал из зала.
Впервые обед прошел невесело, в гробовой тишине. Даже два молодца из ларца не сумели никого развеселить, несмотря на все старания. Зато после обеда Ванька Валялкин и Баб-Ягун буквально набросились на Таню с распросами.
— Как тебе удалось уцелеть? Ты слышала, что говорил Клопп? Там везде была черная магия! Как ты ее сняла?
— Да не снимала я ничего! — пожала плечами Таня. — Может, она у стола была? К столу я не подходила.
— Нет, Клопп определенно говорил, что магия была всюду. Ты должна была погибнуть, но не погибла. Значит, ты разрядила все заклинания, кроме белых, но вот как? Не скажешь нам? — задумчиво протянул Баб-Ягун.
— Да не знаю я! НЕ ЗНАЮ! — крикнула Таня. Ванька и Баб-Ягун заморгали.
— Ладно, не хочешь говорить — не надо, — обиженно произнес Баб-Ягун и, отвернувшись, ушел.
Ванька некоторое время грустно смотрел на Таню, а потом буркнул: «Счастливо! Мне пора!» — и помчался к Тарараху. Таня вспомнила, что после обеда они собирались лечить жар-птиц, у которых в последние дни стало резко меркнуть оперение.
Таня убито опустилась прямо на пол. Даже близкие друзья ей не верят. Думают, что она хочет утаить от них важный секрет. Им что, приятнее было бы, если бы заклинание Поклепа сработало и обратило ее в пепел?
К счастью, вскоре Баб-Ягун с Ванькой оттаяли и первые пришли к ней мириться. Указательный палец у Ваньки был обмотан толстым слоем бинта. Он со смехом рассказывал, как его клюнула жар-птица, которой не понравилось прописанное Тарарахом лечение.
— Еще бы! Кому понравится, когда тебя протирают слюной кикиморы! Зато как они потом засияли! Просто как новогодние елки! — восклицал он.
Баб-Ягун посмотрел на Ваньку и покачал головой:
— Ну и дела! Можно подумать, ты лечил не жар-птиц, а гарпий! Они ведь тебе еще майку порвали! Вон там сзади и здесь...
Ванька уставился на свою желтую майку, видно, только теперь заметив, что она буквально исполосована когтями жар-птиц.
— Это когда я их держал, а Тарарах смазывал. А я и не заметил... — сказал он убито.
— Ты чего? Это же просто майка... Таких навалом! — попыталась успокоить его Таня.
Ванька поднял на нее глаза, а потом сразу отвернулся.
— Ты не понимаешь... Эту майку... Мне подарил ее папа, когда он еще почти не пил. Помню, отличный был день. Мы пошли в цирк, съели кучу мороженого, а потом там в цирке была эта майка... — буркнул Ванька. Губы у него подозрительно подрагивали.
Даже бестактный Баб-Ягун, который в другое время обязательно назвал бы Ваньку плаксивой девчонкой, прикусил язык. Таня оглядела майку. Хоть когти жар-птиц и поработали на славу, ее можно было еще спасти.
— Я ее зашью. Снимай и приноси ко мне, — распорядилась она, отправляя Ваньку переодеваться.
* * * Незаметно наступил вечер. Часы в гостиной начинали уже противно поскрипывать, что бывало обычно перед тем, как они собирались всерьез дать команду «Отбой!», как вдруг с улицы послышались хлопки крыльев. Двое купидончиков, проседая в воздухе от тяжести, втащили в окно большущую коробку, затянутую синей бумагой.
Однако купидончики, деловито оглядевшись, решительно направились к Тане и уронили коробку прямо ей на колени.
— Ну, конечно, все Гроттерше! Она тут в любимчиках ходит, сиротка несчастненькая! Теть, дай копеечку! — завистливо фыркнула Гробыня.
Таня с трудом сдержалась, чтобы не отвесить ей пинка. Ее остановило лишь то, что купидончики, не давая ей открыть коробку, умильно кувыркались в воздухе и клянчили за работу конфеты.
— Лучше расплатись с ними, а то еще влюбят тебя в кого-нибудь. Хоть в того же Шурасика. Им только дай в кого-нибудь стрелу пустить, — посоветовала длинноносая Верка Попугаева, кивая на висевшие на боку у купидончиков маленькие луки.
Оглянувшись на Шурасика, Таня с удивлением заметила, что он покраснел, как помидор.
Одолжив у Дуси Пупсиковой конфет, Таня дала их посыльным, и те, деля их на лету, улетели в форточку.
Только тогда Таня смогла наконец спокойно развернуть бумагу. Внутри оказалась длинная картонная коробка. Пытаясь угадать, что там может лежать, Таня открыла ее и... взвизгнула. Удовольствие было мгновенно отравлено. К ней в руки скользнули песочные часы — те самые, что она видела в зеркале в кабинете Клоппа. Песка оставалось совсем мало. И тот неуклонно таял, хотя и сбегал вниз тонкой, не толще волоса, струйкой.
Еще никто из тех, кто толпился вокруг Тани, с любопытством заглядывая ей под руку, не успел сообразить, что случилось, а она уже схватила коробку и, сделав знак Баб-Ягуну и Ваньке, шепнула им:
— Нам надо куда-то уйти... Скорее... Только не ко мне, там Гробыня увяжется.
— Тогда сюда! — мигом сориентировался Баб-Ягун, чья комната была совсем рядом, и помчался открывать дверь.
У Баб-Ягуна Таня оказалась впервые. В его комнате царил кошмарный беспорядок. Одежда, тетради и учебники валялись на полу. Зато пылесос — новенький и сверкающий — безраздельно занимал весь стол.
— Эй, да у тебя тут разгром! Тут кто-то был? — испугалась Таня, решившая, что и к Баб-Ягуну нагрянул вредоносный болотный хмырь.
— Да не... — отмахнулся внук Ягге. — Просто я искал, чем пылесос протереть, Потом вон парадной мантией протер, все равно конец года еще не скоро... Ого, какие часы! Кто тебе их прислал?
— Это те самые, что я видела у Чумы-дель-Торт! Уверена, это ее последнее предупреждение! Неужели купидоны видели ее? — едва выговорила Таня.
Баб-Ягун, поежившийся, когда она произнесла ненавистное имя, отрицательно замотал головой:
— Нет, купидоны не нежить. Они не любят Ту-Кого-Нет и не имеют с ней никаких дел. Скорее всего их просто кто-то вызвал — есть такой особый свист — и они нашли эту коробку, а на ней... сейчас посмотрим... — Ванька с шуршанием развернул синюю бумагу. — Ага! Я так и думал! Читай: «Доставить Тане Гроттер. Жилой этаж, комната с Черными Шторами». Купидоны, видно, туда и летели, но увидели тебя в гостиной и сразу отдали.
— И что мне теперь делать с этими часами? — растерянно спросила Таня. — Наверняка в них какая-то магия. Может, разбить?
— Не вздумай, может быть еще хуже! — испугался Баб-Ягун. — Лучше поставь их сюда, я потом отнесу бабусе. Она разберется, что к чему... Эй, слышите? Что там происходит?
Неожиданно в дверь кто-то легонько постучал, а потом она открылась, и заглянул... Да, это был сам Сарданапал. Оба его уса топорщились сурово и многозначительно. Друзья оцепенели. Появление академика на жилом этаже в детских спальнях могло значить лишь одно: случилось нечто экстраординарное. Сарданапал мельком взглянул на часы, которые все еще были в руках у Тани, и слегка поднял брови.
— Я жду вас в гостиной! Скорее! — сказал он, скрываясь, а через несколько секунд ребята услышали, что он стучит в следующую дверь. Значит, Сарданапал собирал всех, а не только их троих. Поняв это, друзья испытали облегчение.
Собравшись в гостиной, ребята увидели, что прямо на ковре стоит большой котел, в котором кипит какая-то вязкая, неприятно пахнущая жидкость.
— Если это надо будет пить, я сразу грохаюсь в обморок! — предупредила Гробыня. — Постараюсь даже опередить Шурасика, хотя это и непросто.
— Пить это будут все без исключения! В том числе и ты, Склепова, — оборвал ее Сарданапал.
Его голос звучал так непреклонно, что никто не спорил. Казалось, перед ними теперь совсем другой Сарданапал — не тот спокойный и всепрощающий глава Тибидохса, которого они все знали. Даже осанка у него изменилась. «Так вот он какой, величайший маг!» — не без восхищения подумала Таня.
Тем временем Сарданапал раздал всем ложки.
— Вкус кошмарный, сразу предупреждаю! Из чего готовил, не скажу — спокойнее будете пить! — сообщил он.
— А для чего это хотя бы? — робко спросила Верка Попугаева.
Почти одновременно с тем, как она задала этот вопрос, стены Большой Башни дрогнули. Слышно было, как циклопы с топотом несутся по первому этажу, направляясь в подвал. Академик чуть поморщился, но, похоже, совсем не удивился.
— В этом котле обережное зелье, очень сильное. После той истории с волосом и многих других событий, о которых вы даже не знаете, я хочу быть уверен, что ничего плохого с вами не случится. А теперь пейте!
Зажимая носы, все стали зачерпывать зелье и глотать его.
— Бэ-э! Это еще хуже, чем я думала! — передернулась Гробыня, а Гуня Гломов в подтверждение ее слов скорчил жуткую рожу.
В тот момент, когда Таня уже подносила ложку ко рту, рука у нее внезапно дрогнула, и она расплескала все себе на грудь. В этот миг практически все кривились, уже проглотив вонючую настойку, и никто этого не заметил. Таня хотела зачерпнуть из котла еще раз, но Сарданапал уже прошептал что-то, выпустив искру. Котел исчез.
— Ты выпила? — спросил он у Тани.
— Ага, — ответила та, прежде чем успела сообразить, что соврала. А когда соврала, уже неловко было поправляться.
— Ну и славно. А теперь спать... — сказал академик, как-то загадочно улыбаясь. — Эта ночь будет долгой, очень долгой...
* * * Вскоре после того, как Сарданапал ушел, за ним следом проскользнул и Баб-Ягун, знаком показав Тане, что понес Ягге ее песочные часы. Таня хотела побежать за Баб-Ягуном, но к ней, смущаясь, уже подходил Шурасик.
— А где твой значок? Почему ты его не носишь? — спросил он.
— Э-э... Кажется, я его где-то потеряла, — нетерпеливо ответила Таня, косясь вслед удаляющемуся Баб-Ягуну. — Но ты ведь свой тоже не носишь.
Шурасик насупился.
— Я другое дело... Тогда будут говорить, что я дружу сам с собой. Погоди, я принесу тебе новый!
— Не надо! — не удержавшись, завопила Таня, но, взглянув на Шурасика, спохватилась и ласково похлопала его по руке:
— Ты меня не понял. Это ничего не значит. Ты очень милый, и я вовсе над тобой не смеюсь. И без этого идио... очень милого сердечка. А теперь я побежала. Спокойной ночи! Чмок-чмок!
Махнув Шурасику рукой и мигом выбросив его из головы, она кинулась по коридору за Баб-Ягуном, но тот уже куда-то подевался, а сама Таня еще не настолько знала Тибидохс, чтобы отыскать магпункт самостоятельно.
Вздохнув, она отправилась в свою комнату, чтобы доделать уроки. Завтра по расписанию была еще тренировка по драконболу, поэтому надо было вызубрить все и на послезавтра. Тем более что Зубодериха, словно белены объевшись, задавала им каждый раз по четыре главы, не считая здоровенных заклинаний, которые надо было учить наизусть.
Шурасик все еще истуканом торчал у ее дверей, и Таня сделала вид, что его не заметила. «Это же надо было, чтобы он в меня влюбился! Везет мне на Генок Бульоновых!» — подумала она.
Гробыня, зевая, уже укладывалась спать. Обнаружив, что Таня собирается заниматься, она устроила скандал и угомонилась, лишь когда Таня обещала охранять ее от Черных Штор.
— А то мало ли какая чушь тебе сегодня приснится? Вроде Юрки Идиотсюдова с букетом репейника, который скачет верхом на Гуне Гломове признаваться тебе в любви, — хмыкнула Таня, и Гробыня поспешно прикусила язычок.
— Только больше никому не говори, а то я тебя сглажу... — буркнула она, нырнула под одеяло, и вскоре, судя по счастливому выражению лица, ей стал сниться тот же сон.
Черные Шторы язвительно захихикали и от собственной вредности даже завязались в узел.
Таня закончила нежитеведение, написала несколько рецептов по практической магии и уже взялась зашивать Ванькину майку, как вдруг ощутила... Она даже сама не . могла толком описать, что именно... Неясная тревога разлилась вдруг от кончика ее носа и по всему телу... Таня не смогла усидеть на месте и вскочила. Гробыня как ни в чем не бывало посапывала на кровати, Черные Шторы вяло шевелились, как видно, прикидывая, как им еще напроказить. Все было как будто спокойно, но вот тревога никуда не уходила, а только усиливалась.
Внезапно в дверь коротко постучали, и Таня услышала взволнованный голос Баб-Ягуна, просящего открыть.
Таня открыла. Баб-Ягун, бледный как мертвец, привалился к стене.
— Слушай! Я спрашивал у бабушки про обережное зелье. Она говорит, что такое действительно есть, но на вкус оно сладкое. А от того, что дал нам Сарданапал, у меня едва скулы не свело! — с трудом выговорил он.
— Так, значит, то зелье было не...
— Да, не обережное... Сарданапал под видом его дал нам что-то другое... И знаешь, я как-то странно себя чувствую... — Баб-Ягун пошатнулся и сполз по стене на пол. Песочные часы, которые он держал в руке, упали и разбились с негромким хлопком. Но и без того уже ясно было, что весь песок из них вытек... Время вышло...
Таня бросилась к Баб-Ягуну и стала тормошить его, но тело Баб-Ягуна, лежащее на ковре, точно окостенело. Оно было твердое и застывшее. Таня осторожно постучала ему по руке, и рука Баб-Ягуна отозвалась стуком, как отзывается деревянная дверь или столешница. Прижавшись ухом к его груди, Таня услышала, что сердце Баб-Ягуна стучит, но стучит редко и глухо.
— Эй, вставай! Беги в магпункт! Да проснись же ты! Беда! — закричала Таня, бросаясь к кровати и начиная расталкивать Гробыню.
Но ее соседка упорно не открывала глаз, а еще через минуту Таня вдруг поняла, что Гробынина рука, которую она трясет, такая же тяжелая и одеревеневшая, как и у Баб-Ягуна. Охваченная ужасным подозрением, она рванулась в соседнюю спальню, к Дусе Пупсиковой и Верке Попугаевой, и, шепнув взломное заклятие «Туманус прошмыгус», нырнула туда. Дуся Пупсикова и Верка Попугаева лежали на своих кроватях неподвижные, как статуи.
«Эта ночь будет длинной, очень длинной!» — вспомнила Таня слова Сарданапала и его непонятный смешок. Почему он так сказал? Имели ли его слова какой-то скрытый смысл? Теперь ответ на эти вопросы был уже ясен.
Таня обежала еще несколько комнат, но везде было то же самое. Все, кто выпил вечером зелье Сарданапала, одеревенели и почти не подавали признаков жизни, если не считать слабого сердцебиения. Неужели Сарданапал мог перейти на сторону Чумы-дель-Торт, он, основатель Тибидохса? А они, дураки, еще подозревали Поклепа Поклепыча и профессора Клоппа. Будто не ясно предупреждало пророчество:
Коварство бессмертных нельзя угадать -
Предаст даже тот, кто не может предать.
«А разве Сарданапал мог предать? Конечно, нет... Вот пророчество и сбылось», — подумала Таня. Она и не заметила, как вновь оказалась в своей комнате. Ноги сами принесли ее. Из разбитых песочных часов вытекал синеватый туман, складываясь в дрожащие, неприятных очертаний буквы:
«Надеюсь, ты уже увидела, что умеет Деревянный Демон. Теперь никто не помешает мне. Сегодня после полуночи я открою Жуткие Ворота. Чума-дель-Торт».
Таня невольно взглянула на часы. Единственная стрелка уже приближалась к самой верхней черточке. До полуночи оставалось не более десяти минут. Чума-дель-Торт, мерзкое чудовище, вырвавшееся из темниц Тибидохса, убийца ее родителей, уже внизу. Скоро она откроет ворота, и тогда в мир широким потоком хлынет хаос.
Внезапно Таня пошатнулась. Ей почудилось, будто книга ее памяти, закрытая с младенчества, распахнулась на первых страницах жизни. В ушах у девочки настойчиво зазвучали голоса:
«У, какая смуглая малютка! Иди на ручки к тетушке Чуме! А вы, Гроттеры, стоять, если хотите жить!» — прохрипел кто-то.
«Убирайся! Не трогай девочку!» — крикнул мужской голос.
Отвратительный скрипучий смех — и почти сразу высокий женский визг, после которого Таня услышала детский плач — свой плач.
«Вот тебе! Получай!» — крикнул мужчина. Послышалось негромкое потрескивание, которое бывает, когда пускаешь искры. Целый град искр. Кольцо на пальце у Тани раскалилось.
"Искры? Неужели вы думаете, что мне повредит этот зеленый дождик и хилые белые заклинания? Ползи, мой скорпиончик! Убей ее у них на глазах!
А потом... потом вы отдадите мне то, что мне нужно!" — прошипел кто-то.
Прежде Таня никогда и ни к кому не испытывала ненависти. Даже тетя Нинель и Пипа, часто оскорблявшие ее, не вызывали у нее такого чувства. Она не любила их, но не более того. Нет, она не простит Чуме-дель-Торт смерти родителей, не даст ей открыть Жуткие Ворота.
Испугавшись, что может не успеть, Таня рванулась к магическому контрабасу. Она взяла его, но вдруг вспомнила, что в коридорах Тибидохса все полетные заклинания блокируются. Девочка уже задвигала футляр обратно, когда ее рука наткнулась на глиняный кувшин. Она схватила его и выскочила из комнаты.
— Эй, ты куда? Я услышал, как ты хлопала дверями... За тобой что, слоны гонятся? — окликнул ее кто-то.
Из комнаты выглядывал заспанный Ванька Валялкин. Без своей желтой майки, в обычной учебной мантии белых магов он выглядел как-то непривычно.
— Это все Сарданапал! Разве ты не одеревенел? Он же всех усыпил своим зельем! Помнишь его слова про «длинную ночь»? — крикнула Таня.
— Да? Ну и дела... Ты же меня знаешь. Я могу слопать все, что угодно. На меня и зелья не действуют. Такой уж я уродился, — сказал Ванька, не без гордости косясь на свой впалый живот.
Часы захрипели, готовясь бить полночь.
— Скорее в подвал! Там Чума! Она хочет открыть ворота! — Таня сорвалась с места.
— Погоди, это невозможно! Там же богатыри и циклопы... Подожди, я хоть обуюсь... Ну да ладно, босиком! — И Ванька Валялкин кинулся за Таней. Его розовые пятки гулко бухали по ковру.
Глава 14
ЖУТКИЕ ВОРОТА
Сбежав по лестнице, Таня едва узнала Зал Двух Стихий. Полоска огня, разделявшая его прежде... нет, не погасла и не исчезла. Но то, что случилось с ней, было невероятно. Никогда еще Таня не видела замерзшего огня. Синеватые языки пламени причудливо замерли, неподвижные, схваченные плотным льдом. Разумеется, такой огонь уже не мог служить преградой. Создания света и создания тьмы перемешались. Жар-птицы, полыхая, отбивались от нетопырей, а конек-горбунок, высоко подпрыгивая, топтал копытцами тарантулов.
С десяток кобр, шипя, устремились к ним. Ребята поспешно отскочили, а кобры вытянулись у подножия лестницы, преграждая им дорогу и не пуская в зал. Но змеи были не единственным препятствием. Мраморные атланты, видневшиеся в дальнем углу, там, где была невидимая арка, ведущая к подвальной лестнице, тоже не спали. Они намеренно придвинулись друг к другу, встав так, что их могучие каменные тела надежно преграждали арку.
— Ну и дела! Тут змеи, а там атланты! И как мы, интересно, попадем в подвал? — спросила Таня.
Ванька деловито огляделся.
— Погоди, — сказал он. — Со змеями, может, еще как-то и получится, а вот с атлантами... Ладно, я пока займусь змеями, а ты думай, как убедить их подвинуться. Имей в виду, что это крайне упрямые субъекты.
«Интересно, как он справится со змеями?» — подумала Таня. Тем временем Ванька достал из кармана обрывок скатерти-самобранки и принялся энергично встряхивать ее. Из скатерти градом посыпались котлеты и соленые огурцы.
— Ты что, змей хочешь котлетами закидать? Классный план! — насмешливо фыркнула Таня, но Валялкин даже не взглянул в ее сторону.
— Ну же, огрызочек! Сколько я с тобой намучился! Хоть раз произведи что-нибудь стоящее! Ну хоть морковку или кусок сахара! — умолял он.
Наконец скатерть вняла его мольбам, и по ступенькам скатилась морковка. Ванька, поспешно нагнувшись, схватил ее и свистом стал приманивать конька-горбунка. Тот сперва лишь косился неохотно и шевелил длинными ушами, но после, привлеченный аппетитным видом морковки, в два прыжка пролетел ползала, пронесся над головами у кобр — и вот он уже рядом, ест с Ванькиной ладони.
— Забирайся к нему на спину! — распорядился Ванька.
— А мы его не раздавим?
— Да говорю тебе: нет. Скорее!
Таня забралась на конька, ухватившись руками за его уши, а Ванька запрыгнул сзади, на круп, обхватив Таню руками. Конек-горбунок, почти полностью скрывшийся под своими седоками, оттолкнулся копытцами от ступени лестницы и, топча змей и тарантулов, пронесся через Зал Двух Стихий. Здесь он, созорничав, резко подогнул передние ноги. Друзья перелетели у него через голову, подкатившись прямо к ногам атлантов.
— Зачем пришли? Мы никого не пропустим! Таков приказ! — просипели атланты.
Таня пожала плечами:
— А я и не хочу никуда проходить! Очень мне нужен этот подвал с дохлыми крысами. Эй, доходяги! Не поймаете меня! Тупицы каменные! Ежи противотанковые! Чурбаки!
Атланты заскрипели зубами так, что с них посыпалась мраморная крошка.
— Не думай, что мы такие дураки... Мы погонимся за вами, а вы проскочите в арку. Нет уж... — проскрежетал правый атлант.
— Зачем нам ваша арка? — равнодушно сказала Таня, подумав про себя, что атланты совсем не такие простые орешки. — Видела я ее в гробу в белых тапочках... Ванька, она тебе нужна?
— Арка-то? Чего я, невидимых арок не видел? Занюханная такая арочка. Недаром сторожить ее поставили таких доходяг. Остальные атланты, что помощнее, на лестнице стоят, свод подпирают, а эти, самые хилые, здесь тусуются, — подыграл ей Ванька.
Тут первый и единственный раз в истории мраморные атланты побагровели. Ванька обнаружил их самое уязвимое место.
— Ты лжешь! — закипели атланты. — Подойди ближе, жалкая козявка, чтобы я мог раздавить тебя! Мы самые сильные из всех — я и брат! Те, на лестнице, держат лишь свод, а мы держим и лестницу, и других атлантов, и свод... На нас стоит весь Тибидохс!
Таня с деланым равнодушием уселась на пол.
— Ну так вдвоем же держите, не по одному! Одному небось слабо будет. Нос к пяткам сползет, и уши перепутаются... Вот ты, Правша, — тут она ткнула пальцем в правого атланта, — небось ведь хилее Левши. Вон он какой здоровый!
Правый атлант так взбесился, что даже потолок затрясся, зато левый надулся от гордости. Заметив это, Правша разъярился еще больше.
— А ну отойди! — заорал он на своего брата. — Я покажу им, кто доходяга! Отпускай потолок, я буду один все держать! Весь замок!
Левша пожал плечами, отпустил своды Тибидохса и неуклюже шагнул с постамента. Теперь весь чудовищный вес Тибидохса оказался на плечах его брата. Тот просел, напрягся, но выдержал. Каменные шары его мышц вздулись.
— Ну что, показал я вам? Показал? — прохрипел Правша.
— Умничка! Теперь я вижу, что ты не даром кашу ел! — крикнула Таня и, похлопав атланта по ноге, проскочила вслед за Ванькой в невидимую арку.
Обманутые атланты зарычали, но было уже поздно. Ребята стали спускаться. Во мраке подвала то там то здесь вспыхивали красные зрачки.
— Ого! Сколько тут нежити! И откуда она только повылезала? — шепнул Ванька.
— Иди спокойно, не делай резких движений и уверенно смотри по сторонам! Тогда нежить не нападет! — Таня вспомнила один из уроков Медузии. Она глубоко вдохнула и сделала первый шаг навстречу красным зрачкам.
За первым шагом был второй, третий... «Только бы не испугаться! Я не боюсь... Я бо... я не...» — повторяла себе Таня, стараясь смотреть поверх красных зрачков. То, что Ванька шел рядом, придавало ей храбрости. Когда от нежити их отделял всего шаг или два, та вдруг с писком метнулась в стороны и уступила дорогу.
— Получилось! — не удержавшись, воскликнула Таня.
— Не очень-то радуйся, — негромко произнес Ванька. — Оглянись!
Таня оглянулась. За ними по коридору ползли сотни, тысячи красных огоньков. Казалось, нежить подгоняет их, и, задумай они теперь повернуть назад, мерзкие создания им не позволят.
— Да, Чума-дель-Торт постаралась на славу... Вначале нас не впускали в подвал, а теперь не выпустят из подвала, — озабоченно сказала Таня, проворачивая на пальце магический перстень — единственное, что могло хоть как-то защитить от нежити.
Они повернули за угол, направляясь ко второй невидимой арке, открытой прежде Баб-Ягуном. Внезапно во мраке кто-то пошевелился, и им навстречу устремился раскаленный огненный язык.
— Берегись! — Таня бросилась на пол, увлекая за собой Ваньку. Едва не опалив им волосы, над ними прокатилась струя огня.
Друзья приподнялись на локтях. Огромный дракон преграждал коридор. Золотистая чешуя тускло отблескивала.
— Ртутный! — узнала Таня. — Это же Ртутный! Услышав свое имя, дракон приподнял полузакрытые веки, и новая струя огня прижала их к полу. Нежить за углом тревожно заверещала, не решаясь выглянуть.
— Как он тут оказался? — прошептала Таня, прикидывая, что обогнуть Ртутного им никак не удастся. Дракон закупоривал проход, точно пробка.
— Кто-то выпустил его из ангара... Или даже прорыл оттуда ход... Смотри, у него в носу торчит копье. Кто-то очень стремился его разозлить...
Таня пригляделась. Так и есть: в носу, рядом с ноздрей, в одном из самых уязвимых мест дракона, торчало древко копья. Дракон хрипло дышал, изредка выдыхая струи пламени.
— Ему же больно! Вот бедняга! — продолжал Ванька. — Надо вытащить у него копье. Тогда он, возможно, согласится пропустить нас... Я пойду к нему!
— Не вздумай! Он тебя испепелит! — испугалась Таня.
— Надеюсь, что нет. Как удачно, что Тарарах недавно научил меня успокаивать драконов, — сказал Ванька.
Однако в голосе у него не было уверенности. Никто не знает, как поведет себя Ртутный, Драконы непредсказуемы. Особенно раненые и напуганные, застрявшие в тесном подвале.
— Ну давай... Пожелай мне ни пуха... Если со мной что-то случится, можешь оставить себе мою майку, — тихо проговорил Ванька и встал.
Ртутный пристально следил за ним немигающими желтыми глазами, готовый выдохнуть пламя, как только Ванька сделает шаг. Копье у него в носу подрагивало.
Тяжелые веки дракона опустились. Вместо пламени он выдохнул клуб дыма. Ванька охнул и поспешно заслонился рукой. Таня увидела, что рука у него покрылась ожогами.
— Спокойно... спокойно... я не причиню тебя вреда... Я знаю, ты обжег меня случайно... — прерывающимся голосом сказал Ванька. — Валерьянус психопатус!
Он подошел к Ртутному и, твердо глядя ему в глаза, взялся за древко. Дракон настороженно ждал.
— Сейчас будет больно, но очень недолго. Потерпишь? Только не вздумай дышать огнем... Я же не намазан упырьей желчью, я сразу сгорю... Тебе ясно?
Дракон приподнял чешуйчатую голову, приоткрыл пасть. Его раздвоенный язык чуть коснулся древка и сразу спрятался.
— Вот и хорошо! Я считаю до трех и дергаю... Раз... Два...
Таня зажмурилась. Она слышала, как Ванька крикнул «три» и как заревел дракон. А потом над головой у нее пронеслась длинная, раскаленная струя пламени. Ртутный не выдержал боли.
Открыв глаза, она увидела, что Ванька лежит на земле, закрывая лицо руками, рядом валяется копье, а дракон, пачкая кожистые крылья, уползает в прорытый нежитью ход, ведущий в ангар. Не дожидаясь, пока скроется его хвост, Таня бросилась к Ваньке. Он был жив, хотя все лицо его покрывали волдыри, а обугленная мантия висела клочьями.
— Мне повезло, что я упал, когда дернул копье. Он только чуть-чуть меня задел, — кривясь от боли, прошептал Ванька. — Какой дурак, я должен был сказать «Болеус обуздатус», тогда бы Ртутный ничего не почувствовал. Почему я забыл?
Таня помогла ему приподняться. Ванька охал, когда она прикасалась к его рукам.
— Погоди, я отведу тебя в магпункт...
— Не надо. Я сам... Иди, путь свободен. Не дай Той-Кого-Нет открыть ворота, — прошептал Ванька, прижимаясь спиной к стене и выпуская зеленую искру по высунувшейся из-за угла нежити. Та скрылась с неприятным попискиванием.
— Искрис фронтис! — прошептал Ванька, метая несколько искр ей вслед.
Таня замешкалась. Надо было выбирать. Если Чума откроет Жуткие Ворота, то не будет уже ничего. Ни Тибидохса, ни Ваньки, ни Баб-Ягуна. Тогда не поможет уже и магпункт.
— Хорошо. Подожди меня. Я скоро! — решилась она и, оглядываясь на Ваньку, быстро пошла вперед.
